***
Добравшись до дома Эскала, Валентин, оставив вещи дворецкому и, взяв Джульетту за руку, ринулся в спальню брата, где застал его не в таком умирающем состоянии, как описывал дядюшка в последнем письме. Меркуцио, хоть и бледный, но более чем живой и довольный, лениво уплетал виноград, пока Тибальт читал ему какую-то книгу, но явно на французском. И стоило только детям без стука ворваться в чужие покои, как все умиротворение разом покинуло влюбленных. Джульетта кинулась к Тибальту, вновь повиснув на нем и рыдая, а Валентин — к брату, пару раз безжалостно ударив его подушкой. — Я так испугался! Как ты мог меня так напугать?! — блюдо с фруктами полетело на пол. — Ай, ай! Прости, прости, — защищался Меркуцио, которому досталась еще пара ударов. — Никогда так больше не пугай меня, — суровость в голосе мальчика отдавала лишь беспокойством и заботой. Валентин упал в кровать к брату, утыкаясь лицом ему шею и обнимая, шепча слова любви. — А ты! — он резко сел, пальцем тыкая в Тибальта, что никак не мог понять, что здесь делает его кузина. — Еще раз допустишь такого с моим братом, и моего благословения не получишь! И Валентин не шутил. Это взрослые поняли сразу, смотря в как никогда серьезные глаза ребенка на хмурой мордашке. И это зрелище столь умилительно-забавно смотрелось, что Меркуцио разразился смехом, тут же ойкая от боли в боку. И все же покой был ему еще необходим, как бы повеса не рвался в бой. По этой же причине, не имея сил на болтовню, Тибальт сам поведал Валентину и Джульетте всю историю, связанную с разгневанными веронцами, Сальваторе и раненным Меркуцио. И девочка опять зарыдала. — Папа вас ненавидит, — она сидела на софе у разожжённого камина, попивая горячий чай с молоком, что принесла служанка. Тибальт сидел с ней же, утешающе обнимая кузину за плечи, пока девочка одной рукой почесывала Меру. И кажется, котенок более чем успокаивал ее, возвращая в уравновешенное состояние. — Я не хочу возвращаться домой. И я не хочу расставаться с тобой. Тибальт молчал. Ему нечего было сказать. Он не мог успокоить ее, потому что не мог сказать тех слов, что она жаждет слышать. Тибальт не мог пообещать ей, что все будет хорошо. Он лишь виновато смотрел на кузину, не представляя, как теперь ей придется жить в, по сути, чужом доме, где у нее более никого не осталось. И ему было страшно представить, кого теперь выберет сеньор Сальваторе ей в пару. Глупо было даже надеяться, что сеньор Капулетти свяжет себя с родом Скалигеров, который Меркуцио «опозорил». — Я все решу, — протянул Меркуцио, при помощи брата садясь в постели. — Меркуцио… — Тибальт умоляюще посмотрел на возлюбленного, прося его не обнадеживать. — Что ты решишь? — крикнула девочка, пугая котенка, который спрыгнул на ковер, гоняя какое-то перышко, вероятно, гусиное. — Это вообще все из-за тебя! — Ну Джульетта, не говори так, — теперь Тибальт умолял кузину. — Пусть выскажется. Она на меня зла, — повеса махнул на девочку рукой, наблюдая, как хмурится ее личико и какой она принимает грозный вид. — Из-за тебя Тибальт больше не может с нами жить. Девочку переполняли чувства, с которыми она не могла справиться. Ей было трудно признать перемены и подчиниться им, и было практически невозможно с ними смириться. Тибальт, ее любимый брат, что был рядом все ее детство, всю ее жизнь, не только отныне подвержен расстоянию, но и велика вероятность, что более они могут и не увидеться. А это для юной Джульетты было бы невообразимой потерей. Она не представляла, какого это — лишиться столь родного и любимого человека, без которого ее жизнь станет невыносимой в стенах родного, но холодного дома, где никому нет дела до ее чувств. Она должна быть послушной и покладистой, должна быть скромной, красивой, нежной, ранимой. Она не должна надоедать, но может в меру глупо себя вести. И она не может ничего решать в своей жизни. От этого понимания некуда было деваться, оставалось только принять участь красивой вещицы, что однажды продадут мужчине вдвое ее старше, который и станет потом ее владельцем. Хозяином. И даже будучи в столь нежном и ранимом возрасте, когда хочется верить в сказку, в любовь и в счастливый финал, ей с огромным трудом верилось, что она однажды действительно сможет быть с Валентином, особенно после всей этой ужасной истории с Тибальтом и Меркуцио. Джульетта подслушала, как отец обдумывает для нее пару в виде Париса, и только от этой мысли ей хотелось рыдать. Но если замужество хоть и было реальным, оно было бы еще не скоро, по крайней мере оставалось на это лишь надеяться, а вот разлука с дорогим кузеном уже наступила. И дни без него казались Джульетте невыносимыми, до боли ужасными, настолько, что ей хотелось забыться вечным сном. Никогда не просыпаться. Ее тянуло вниз, в какую-то темную ледяную пучину, из которой сил выбраться уже не было. Она не могла противостоять ей. Как и не было сил сопротивляться прихотям родителям. Даже та же Кормилица занималась нравоучением, как себя должна вести леди, что она должна и не могла делать. С Тибальтом Джульетта могла расслабиться, могла быть собой. Капризным ребёнком, которому нужно внимание и забота. А теперь Тибальта рядом нет, и девочка чувствует себя слишком взрослой. Она к этому не готова. Она не хочет взрослеть. Ей всего 12 лет, и она должна быть просто любимой маленькой девочкой. Сейчас она балансировала между гранями взросления и детства. И сейчас она смотрела на Меркуцио со злостью и ненавистью, прекрасно понимая, что не права. — Ты хочешь, чтобы он жил с вами или там, где и с кем ему хорошо? Этот вопрос Меркуцио поставил ее в тупик. Этот вопрос заставил ее прекратить истерику и задуматься. А Скалигер-старший продолжил: — Ты же понимаешь, что здесь ему лучше, да? Твой папа не любил его. — Он всегда кричал на Тибальта, — Джульетта с болью посмотрела в грустные серые глаза кузена, вспоминая каждую ссору, каждое злое слово и крик. Она вспоминала каждую поднятую на него руку. — Я не хочу, чтобы тебе было плохо. Сердце Кошачьего Царя разрывалось. — Но без тебя я не могу там. В серых глазах заблестели слезы, которые так и не сорвались. Он держался, не зная, что сказать, как объяснить. — Мой дядя, Эскал, поговорит с твоим отцом, чтобы вас не разлучать, ладно? — сейчас Меркуцио казался очень взрослым. Очень серьезным. В зеленых изумрудах сверкала ясность и чистота, словно минутное озарение, которое с ним бывало не часто. Тибальт всегда удивлялся этой его способности. — Правда? — детские наивные глаза смотрели на него с бесконечной верой. — Правда. Просто здесь Тибальту будет лучше. Здесь его любят. Я люблю, — нежный взгляд на Кошачьего Царя, и тому пришлось быстро утирать лицо рукавом рубашки. Внутри все разрывалось, все терзалось и одновременно с этим затягивалось. Он мог дышать. Столь легко и свободно, как никогда раньше. Это был хороший разговор, пояснительный, семейный. Казалось, что все утряслось настолько, насколько это было необходимо. Джульетта, перед своим уходом с сопровождением Валентина, попросила пять минут с Меркуцио, видимо желая посекретничать не то о его младшем брате, не то о своем кузене. Вышеупомянутым пришлось выйти. — Так с ним все хорошо? Как эти два ребенка были друг на друга похожи, оба столь трепетно пекутся о своих старших братьях. — Меркуцио хоть и не цел, но жив. И вполне полон сил. Все рвется на улицу, как щенок, — усмехался Тибальт, привалившись спиной к холодной каменной стене. Этот дом, особняк, замок, становился для него все родней и родней. — Останавливает только то, что его друзья навещают, иначе точно сорвался бы. — Какие друзья? — Ромео и Бенволио, — он фыркнул, одним этим знаком показывая свое отношение к Монтекки. — Он все также близок дружбой с Бенволио? Тебя это не смущает? — мальчик странно покосился на Капулетти, откровенно смотря на него как на идиота. — Мне он не нравится, но ничего против возразить не могу. Почему ты так реагируешь? — Тибальт напрягся, чувствуя неладное. Было во всем этом разговоре что-то не то. Что-то плохое. — Ну, Бенволио его первый парень. Там у них были какие-то сложные отношения, — задумался мальчик, вспоминая всю историю, — а потом Меркуцио было очень и очень плохо. Не думал, что после всего этого они останутся близкими друзьями. Думал они просто иногда общаются. Тибальт чувствовал, словно его окатили водой. Холодной. Ледяной. Точно из проруби. Он всегда замечал их тесное общение, подозрительные касания и взгляды Монтекки на Меркуцио. И Тибальт не раз пытался их подколоть, задеть, унизить, намекая на их странные взаимоотношения, но то было лишь простое желание поставить глупых мальчишек на место. В действительности же Капулетти никогда всерьез даже не предполагал, что все его шутки однажды были правдой. И Тибальту отчего то это совершенно не нравилось. Молодой человек прекрасно знал о похождениях возлюбленного, но никогда не думал об этом, не считая нужным ревновать из-за прошлого, которое было словно в другой жизни. Вот только близкие, интимные отношения Меркуцио и Бенволио беспокоили его даже тогда, когда Тибальт не знал о их романе пару лет назад. — Почему они расстались? — он сжимал и разжимал кулаки, подавляя в себе необузданную ярость. Ему казалось, что столь близкие отношения Скалигера с Монтекки может ранить его милого Меркуцио, чье душевное состояние давно стало Тибальта беспокоить. Валентин на этот вопрос лишь пожал плечами, не находя, не зная ответа. Это надо было спрашивать непосредственно у участников романа. Тогда Тибальт решил, что обязательно поднимет эту далеко не приятную тему. Внутри поднималась тревога. Он не знал, как отреагирует Меркуцио, и не знал, какие ответы устроят его самого. Страх, что их хрупкое счастье может разрушиться терзало его, заставляло сомневаться. Но почему-то Тибальту надо было знать историю этих отношений. Только эту историю. Он никогда и ни за что не будет расспрашивать Скалигера о его любовников, не будет их выискивать, не будет ограничивать любимого в общении с кем-либо, но Бенволио… Неприязнь к этому Монтекки присутствовала у Кошачьего Царя всю его осознанную жизнь, начиная с того момента, как в Вероне появился Меркуцио. Возможно, это было связано с тем глупым обстоятельством, что именно Бенволио, будучи маленьким ребенком, первым познакомился с прибывшим в город мальчиком с яркими зелеными глазами и темными пушными кудрями, затащив его на сторону Монтекки, навсегда, как тогда казалось, отрезая тем самым путь к дружбе с ним, Тибальтом. Дождавшись, пока дети уйдут — в конце концов Джульетту наверняка потеряли, обыскивая в ужасе весь город — Тибальт аккуратно присел на постель к повесе, заботливо укрывая одеялом высунутую белую ногу возлюбленного. О Меркуцио хотелось заботиться. Только для этого тот и был создан. Такой хрупкий, нежный, с тонкой душевной организации, он не был рожден для всех этих земных страданий. — Ты хмур и задумчив, — протянул повеса, игриво вновь вытаскивая ногу из-под одеяла, водя ею по чужому бедру. Беспечный Меркуцио так по особенному прекрасен, что Тибальт мог любоваться им вечно. — Хочу кое о чем у тебя спросить, — Капулетти перехватил его ногу, принимаясь мягко мять стопу. Скалигер начал плыть. — Валентин кое-что рассказал мне… — Мой брат слишком много треплется, — он пытался бурчать, но не мог. Массаж был слишком приятный. На кровать запрыгнула Мера, бодро пробираясь через складки одеяла к своему хозяину, о чьи бока начала тереться и мурчать. Маленький черный котенок полюбил Тибальта. Мера ластилась к нему, играла с его руками и ногами, ползала по нему, в неистовой любви покусывала, после чего зализывала следы от своих крохотных зубов. Одежда Тибальта всегда была в ее шерсти. И от чего-то этот маленький комочек шерсти стал для него столь родным, что юноша с недоумеванием ловил себя на мысли, что никогда в жизни даже представить не мог, что он может так сильно полюбить животное. Меркуцио зверек не любил. Мера кусала его, царапала, шипела каждый раз, когда Скалигер хотел ее погладить. Видимо котенок помнил ту ужасную пытку в виде мойки. И как бы повеса не пытался приручить животное, балуя вкусностями, Мера не подпускала его к себе. И хоть Меркуцио стоически старался не подавать виду своей обиде, Тибальт видел, как Скалигер расстраивается каждый раз, когда маленький котёнок, которого хотелось потискать, агрессивно показывает зубки и нелепо бежит к Тибальту, словно ища его защиты. За те почти 10 дней, что животное живет в доме, в любви, тепле и сытости, Мера преобразилась: она стремительно росла, набирая вес, шерстка становилась пушистой, лысые проплешины зарастали, и характер менялся. Мера из пугливого забитого котенка стала игривой и наглой, как и положено котенку. Тибальт сравнивал ее с собой. В доме Эскала, в любви Меркуцио, он тоже менялся. Пропадала тревожность и злоба, он начал высыпаться, перестал голодать. Это странное сравнение его веселило. И сейчас он очень боялся, что одна глупая и не актуальная тема разговора может все сломать. — Так что он тебе наговорил? — вытянул повеса Капулетти из его мыслей. — Про Бенволио. Вы были любовниками? Меркуцио не изменился в лице, он лишь глуповато похлопал глазами, пожимая плечами, мол да, было дело. — Расскажешь почему вы расстались? — Тибальт ходил по пути, где на каждом шагу зыбучие пески могли засосать его глубоко вниз, и выбраться он тогда уже не сможет. — И вообще…как и почему все у вас получилось? — Ты уверен, что это хорошая идея? Мне кажется, тебе будет неприятно. Тибальт молчал, и это молчание говорило все само. Тибальт хотел знать. — Ладно, -вздохнул Скалигер, аккуратно садясь в постели и забирая свою ногу из рук Капулетти. — Мне было 16, — вспоминал он, — еще до той истории с Парисом. И мне захотелось попробовать секс с парнем. Это было глупо, но я обратился к Бенволио, так как только ему доверял настолько, чтобы…оказаться в его власти. Было страшно просить его о таком и вообще ложиться под кого-то. Меркуцио помнил то время слишком хорошо. Раньше эти воспоминания вызывали какую-то душевную тоску, боль, сейчас то было лишь этапом его жизни. Крохотная, хоть и важная ее часть, которая привела к тому итогу, что он имел. Была весна, Меркуцио уже исполнилось 16. Тогда проводили ежегодные спортивные мероприятия, нечто похожее на Греческие Олимпийские игры, но, конечно в значительно меньшем размахе. Все мужчины Вероны соревновались в честных поединках, демонстрируя свои силу и возможности. Как правило участвовали в этом преимущественно Капулетти, Монтекки не могли похвастаться ничем, кроме собственной дурости. Женщины города в этот период всегда с любопытством, голодом и жадностью наблюдали, выбирая себе возможного спутника. Для Вероны это был единственный период, когда два клана не пытались убить друг друга, предпочитая все доказать в честных соревнованиях. Даже Монтекки шли на это устное правило, бурно поддерживая тех немногих своих, кто участвовал в Олимпиаде. Тогда Меркуцио впервые увидел полуобнаженного Тибальта, что подтягивался. И тогда Меркуцио впервые залюбовался мужским телом. Тибальт был очень красив, даже вопреки шрамам на спине, которые Скалигер не замечал. Он наблюдал, как надуваются напряженные мышцы его рук, как они перекатываются под кожей, как напряжено все тело, и как Тибальт сосредоточен. Меркуцио помнил, что тогда было яркое теплое солнце, было жарко, но легкий ветерок охлаждал, и Тибальт на солнце весь сиял. Его тело блестело от капель пота, а от его очертаний исходили лучи, словно от ангела. Такое бывает, когда солнце находится позади. Тогда Меркуцио напрочь перестал думать. Он ринулся к Капулетти, слепо протягивая к тому руку, чтобы к нему прикоснуться, и ожидаемо получил в нос. Далее последовали кровь, крики и суета, и та самая горбинка, что образовалась у Скалигера из-за перелома, которую он стеснялся и ненавидел. Но после того случая его интерес к Тибальту только возрос. Он горел какой-то особой тягой к нему, пожар разрастался с каждым днем, который Меркуцио не мог потушить. Ему отчаянно хотелось коснуться его, вдохнуть запах кожи, и почувствовать его. Тогда он впервые осознал свою бисексуальность. Тогда впервые появилось желание попробовать мужчину. Идея обратиться к Бенволио была внезапной. Меркуцио и не подумал, предлагая такое. Он вообще редко думал перед тем, как открыть рот. Тот раз не был исключением. Но на удивление Бенволио согласился, хоть и не сразу. Было очень странно и неловко. И Меркуцио мало что помнил, со страху напившись. Но он точно помнил, как Бенволио был нежен и осторожен. Отчего-то Скалигер от этого поплыл. Их простая единоразовая связь повторилась. А потом еще раз. И еще. Им было вместе хорошо. Как с Тибальтом. Они стали друзьями-любовниками, скрывая это ото всех, от Ромео. Меркуцио тонул в любви. Он был уверен в этом чувстве. Первая влюбленность. Это такой важный и трепетный этап жизни, и, как правило, очень болезненный. Первая влюбленность самая искренняя, нежная и ранимая. Она наносит самые глубокие раны, оставляя самые уродливые шрамы. И Меркуцио был ослеплен ею. Ему постоянно хотелось коснуться Бенволио, склонить ему на плечо голову, рассмешить или вызвать простую улыбку. Хотелось постоянно быть с ним. Ему казалось, что у них все может получиться, ведь Бенволио всегда столь нежен и ласков. — И что потом? — Тибальт слушал этот рассказ с глупой завистью. Какой в этом смысл, он не знал. Вот же он, Меркуцио. Здесь, с ним. Но какое-то разъедающее чувство из-за упущенной возможности чесалось под кожей. — Я решил признаться ему в чувствах, — пожал Скалигер плечами, словно говорил не о первом признании в любви, а о завтраке. — Тогда у него тоже был ко мне разговор. Я с дуру понадеялся на взаимность и попросил его сказать первым. Тогда он и поставил между нами точку. Вот и все. Говорить ему те слова, что я хотел, уже было бессмысленно. Мне первое время было грустно. Я решил, что просто не заслужил его любви, что слишком для него испорчен. Поверил, что любить меня невозможно. А потом случился Парис, и все стало хуже. Тибальт видел, как Меркуцио сдерживает нервную улыбку, ограничиваясь лишь поднятыми уголками губ. Улыбка, смех — лишь защитная реакция на боль. Меркуцио так привык. Он прячет свои переживания за веселую маску, за смех, пытаясь заслужить любовь. Заслужить любовь. В этом они с Тибальтом похожи. Он тоже пытался угодить, защищая семью, только в конечном итоге эти способы им не помогли. Любовь нельзя заслужить. Иначе это будет не любовь. — Ты его любишь? — сердце Капулетти тревожно затрепыхалось. — Je t'aime. Aimé, aimer et aimer, дурак, imbécile. Не спрашивай у меня больше такую глупость. Бенволио для меня близкий друг, не более, не менее. А то, что между нами было, просто vie. Et le Destin, c'est toi, — перешел Скалигер на французский, наблюдая, как Тибальт расслабляется. На него всегда так действовал иностранный из уст Меркуцио. Меркуцио это знал и бессовестно пользовался, но Тибальт не был против. — Merci, mon cher. Тибальт склонился, касаясь горячими губами чужой коленки, поднимаясь поцелуями выше по бедру, выцеловывая белую кожу, срывая из уст Меркуцио тихие стоны. Он чувствовал его жар, его желание, но шрам, хоть и затянулся, беспокоил. Навредить Меркуцио — все равно что убить себя. А жить Тибальт был обязан ради Меркуцио. Больше смысла он не видел, поэтому остановился, смотря на рану, что выглядывала из-под красной рубашки. — Не останавливайся! — почти молил повеса, совершенно изголодавшийся по их любовным ночам. Узел внизу живота уже затянулся и болезненно давил. Тибальт его раззадорил, распалил и теперь был обязан удовлетворить. — Ты еще не до конца поправился, — прохрипел Капулетти из-за собственного возбуждения, отрицать которое было бессмысленно. Он был уверен, что Меркуцио это чувствовал и сам. — Но вполне достаточно, чтобы заняться любовью. «Любовью»… Незнакомцы трахаются, любовники занимаются сексом, а возлюбленные — любовью. Тибальт не мог сопротивляться. Меркуцио знал, как умаслить, как уговорить. И, в конце концов, если его дорогой повеса сам хотел и так был непреклонен в своем желании, кто Тибальт такой, чтобы ему отказывать? Он стянул с себя рубашку, отбрасывая ее в сторону, и, кажется, попадая в Меру, что теперь будет с ней играться и, наверняка, изорвет когтями, превратив вполне сносную вещь в гору тряпок, и потянулся к тумбочке с заветным лавандовым маслом. Первый палец проник в Скалигера, срывая с его губ звонкий стон удовольствия. Обычно Меркуцио не нуждался в растяжке, однако затянувшийся перерыв в их интимной жизни определенно дал о себе знать. Необходимо было подготовить. Молодой повеса начал подмахивать бедрами, игнорируя легкую боль в боку. Это сейчас не имело смысла. Добавился второй палец, прежде чем Тибальт медленно вошел, внимательно следя за реакцией возлюбленного, боясь причинить боль. Но Меркуцио лишь в удовольствии прикрыл глаза, откидываясь на подушки, руками хватаясь за мощные предплечья Кошачьего Царя. Пошли первые сладостные толчки. Комната наполнилась утробными рыками, стонами, криками. Так было хорошо, так было томно и горячо. Меркуцио мазало. Перед глазами плыло от наслаждения, словно он не занимался сексом много лет. Стало очень жарко. Красная рубашка на Меркуцио намокла, прилипала к телу, как и локоны темных кудрей — к щекам и лбу. Но юноша ничего не замечал, утопая в своих чувствах, в тумане Тибальтовых глазах, в его тепле и запахе. Хотелось прижать его к себе ближе, слиться с ним в одно целое, но Капулетти боялся навредить, безопасно нависая сверху, целуя шею Меркуцио и ключицы, его руки, до куда мог дотянуться. Меркуцио. Его милый Меркуцио. Причина его, Тибальтового, существования. Меркуцио живой, настоящий, искренний, без масок и наигранной дурости, такой, каким знал его только Тибальт.***
Меркуцио практически сразу заснул. Тибальт любил смотреть на него спящего, любил лежать рядом, обнимая и защищая. Без этого повеса спал тревожно, мотаясь в постели от кошмаров и собственных демонов. Это Тибальт заметил еще давно. Вот только сейчас, как бы он ни хотел остаться с любимым, было дело, что не могло ждать, учитывая, что, возможно потом более шанса не будет. Тибальт хотел найти Бенволио. А для этого надо было выйти из дома. Он не боялся осуждений и людской злобы, но ему было слишком непривычно ощущать на себе столько внимания. От криков и шума гудела голова. — Предатель! — Содомит! — Грешник! — кричали ему вслед со всех сторон. Хоть ничем не кидали — уже хорошо. И никто к нему не лез. Видимо разум веронцев еще не покинул их, прекрасно понимая, что сила Тибальта намного выше их. Но эта свора, что кружила вокруг него и лаяла, изрядно доставала. И в этом ворохе красного и синего он пытался выцепить взглядом Бенволио или Ромео. Где один, там обязательно должен быть и второй. Но вместо глупых Монтекки он столкнулся с Балдассаре, Давидом и Луиджи. Они не были Тибальту друзьями. У Тибальта их вообще не было. Но они были неплохими приятелями, с которыми можно было выпить, пошпынять Монтекки и сходить на охоту. Сейчас эта троица смотрел на него с каким-то особым отношением. В их взглядах не было злобы, осуждения или разочарования. Они не кричали ему. Просто молчали. Они не понимали. Тибальт прошел мимо них, не обращая никакого внимания, когда Бадассаре остановил его, хватая за руку. Кошачий Царь дернулся, готовый нанести удар, и приятель отпустил его, поднимая руки на уровне головы, не желая затевать драку. — Прости. Хотели поговорить, — неуверенно произнес Капулетти. — Тебя давно не было видно. — Меркуцио ранили, если вы забыли, — Тибальт смотрел не диким зверем. Он стал спокойней. — Маурицио, которого казнили заслуженно. — Тибальт… — Он поднял руку на родню Принца. Пролил его кровь и чуть не убил. Эскал много лет был милостив, но чаша его терпения полна, как и моя. О чем вы хотели со мной говорить? — Мы, — неуверенно начал Луиджи, — не отворачиваемся от тебя. Мы не понимаем, но знаем тебя столько лет, что… — Просто знай, — бас Давида выделялся на фоне криков толпы, — что ты можешь на нас положиться. Тибальт молчал. Ему нечего было сказать. Их слова были для него странными и необоснованными. Они никогда не были близки, или же ему только так казалось? Что если сам Тибальт избегал дружбы, когда она была так рядом с ним? Что, если он просто их не замечал из-за своей ненависти? Об этом он подумает, но позже. — Где Монтекки? — вместо благодарности спросил он. — Бенволио и Ромео. Капулетти переглянулись, но сказали. Тибальт нашел двух кузенов в саду вблизи дома Монтекки. Не обмениваясь приветствиями, он попросил Бенволио отойти. Ромео не возражал, лишь обидчиво надулся, демонстрируя свою обиду, что его не посвящают в секреты. — Что-то с Меркуцио? — беспокойство Бенволио раздражало. Взгляд его изменился, выражая крайнюю степень тревоги за Скалигера. — С ним все хорошо. Думаю скоро уже можно будет выходить на улицу, — Тибальт не отводил глаз, смотря прямо на юнца, что не выдержал напряжение, опустив глаза. — Ты с ним спал? — Ч-что?! — он почти воскликнул, широко распахивая глаза. — Мы же давно прояснили, что просто друзья и… — он нервничал. — Он мне рассказал, что вы были вместе какое-то время. Бенволио встал как вкопанный, объятый страхом. Он явно боялся Тибальта. — Я не ревную, — в подтверждение своих слов, Капулетти сделал два шага назад, увеличивая между ними расстояние. — Просто важно знать, почему ты его бросил. Ты же неравнодушен к нему. Беспокоишься, постоянно хочешь быть рядом. Что случилось? Бенволио упал на скамейку, закрывая голову руками: — Дурак! Дурак я! — он почти что взвыл. — Дурак! Трус! — юноша выпрямился, потирая лицо руками. — Все было так хорошо. Мы были вместе и нам было так хорошо! Но я все испортил…понимаешь, я боялся, что о нас узнают…просто боялся, хотя и знал, что сильного осуждения не будет. Просто…просто я трус. Тогда еще ты постоянно нас подкалывал, пытаясь задеть. И я просто испугался, что о нас все узнают. Поэтому и бросил его. А я его ведь так люблю. Именно эти слова Тибальт боялся услышать больше всего. Ведь если чувства живы и сильны, значит какова вероятность того, что Бенволио не сможет наблюдать за счастьем Меркуцио без него, не решаясь на них повлиять? — Но хуже всего было не это, — блондин отчаянно замотал головой, — хуже было наблюдать, как Меркуцио сгорал…он пустился во все тяжкие, спал со всеми… Верона его поглощала, а ведь Меркуцио такой светлый, ты же знаешь, — Бенволио жалостливо смотрел на Капулетти, готовый рвать на себе волосы. — А потом появился ты, и Меркуцио стало лучше, это было видно. И я ненавижу тебя за то, что именно из-за тебя он счастлив, что именно ты принес ему покой. Я завидовал, — словно на исповеди признавался юноша в своих грехах. — Решил, что когда ты ошибешься, я окажусь рядом и смогу все вернуть. Решил, что ты допустишь ту же ошибку, что и я. Что ты испугаешься огласки. Поэтому рассказал о вас Валенцио. Но ты не испугался… — Что ты сказал? — Тибальта словно ударили. Он надеялся, что ему послышалось, но то, какой у Монтекки был виноватый вид, говорило об обратном. — Ты рассказал о нас с Меркуцио Валенцио?! Капулетти схватил Бенволио за воротник и поднял со скамьи, встряхивая. Его хотелось ударить. Избить до крови и сломанной челюсти, а потом придушить. Тибальт считал, что то, что брат зашел к нему в комнату в столь неподходящий момент — простая случайность, невезение. Оказалось, все было спланировано. Спланировано тем, кем Меркуцио так дорожил и так любил. — Прости! — почти рыдал Монтекки, сгорая от стыда и собственной вины. — Я так глуп! И мне так стыдно! Я все понял. Все осознал! Только ты по-настоящему достоен Меркуцио. Мне так жаль! — К чему Меркуцио твое прощение? — Тибальт швырнул обмякшее в бессилии тело на землю, подходя, и нависая сверху. Юноша и не пытался подняться. — Его чуть не убили из-за того, что ты нас раскрыл! Он же тебе так доверял! На этих словах у Бенволио выступили слезы. Ему было невыносимо от мысли, что из-за его глупой ревности Меркуцио пострадал. Скалигер чудом выжил, и теперь, стоит ему поправиться и выйти из дома, как столкнется с новой проблемой в виде еще не угомонившихся веронцев, особенно сейчас, когда Маурицио, Капулетти, чей кинжал пронзил повесу, казнен. — Мне так жаль… — Вы, Монтекки, ничего не знаете о чести! О преданности и о дружбе! — Тибальт пнул юношу в живот, наблюдая, как тот в судорогах сгибается на земле. Жалкий. Жалкий настолько, что его было жалко бить. — Не говори ему. — Сядь, — кивнул Кошачий Царь на скамейку. Бенволио безвольной куклой подчинился. На него было очень легко злиться, очень легко ненавидеть и желать расправы, но Тибальт, какой-то частью своей души, сущности, мог его понять. Будучи влюбленным в Джульетту, чьи чувства не взаимны, он надеялся покинуть эту землю до ее замужества, прекрасно отдавая себе отчет, что убьет ее мужа еще до их первой брачной ночи. Он понимал, что не переживет ее брака, наложив руки сначала на жениха, затем на себя. Сейчас все изменилось. Сейчас Джули стала той самой младшей сестрой, кузиной, о которой он, старший брат, должен заботиться. Поэтому Тибальт был готов простить Бенволио его подлость. В конце концов даже в этом был свой плюс: он теперь свободен от долга перед семьей. Но простить ему ранение Меркуцио он не мог. Только не Меркуцио. Он пострадал слишком сильно. — Я ему не скажу, и никак не буду препятствовать вашему общению. Я никакого права на это не имею. Меркуцио тебе верит, но не я. И если ты хоть коим образом ему навредишь, то твоя жалкая жизнь на этом закончится, ты меня понял? Бенволио смог только кивнуть. Он сгорал от стыда и ненависти к себе. Хотелось провалиться сквозь землю, хотелось до стертых в кровь коленей просить у Меркуцио прощения, но он знал, что узнай об этом Скалигер, как тот не выдержит такого предательства от близкого, как он считал, друга. Поэтому Бенволио ничего не оставалось, как смиренно надеяться на Тибальтову честность. Капулетти было мерзко от одного только взгляда на Монтекки. Он разочаровался в них окончательно и бесповоротно. Плюнув на землю, он развернулся и пошел прочь, обратно к возлюбленному, что возможно уже проснулся. Лишь по пути он задержался, желая купить те самые фиолетовые флоксы, букет которых Меркуцио так и не достался. Только вот он передумал. До Тибальта донесся сладостный аромат сирени. Он и не заметил, как распустились эти цветки. Стоило ему только оглянуться, освобождаясь от всех злых чувств, как он увидел цветущий город. Верона, кажется, вдыхает аромат сирени, наполняясь магией весны. Цветущие сиреневые деревья, словно драгоценные фиалки, украшают каждый уголок города. Их нежные, фиолетовые кисти касаются земли, словно шелковые платья на балу. Вечернее солнце окутывает узкие улочки и площади города в мягкий, фиолетово-розовый свет, а ветер нежно колышет ветви сирени, создавая завораживающую палитру цветов. Аромат сирени проникает в каждый уголок Вероны, словно магический эликсир. Это не просто запах, а мелодия, словно музыка для души, и создается ощущение, что весь город окутан волшебством. Это аромат, который напоминает о влюбленных, о страсти, и о тайных встречах под луной. Прогулка по веронским улочкам в этот период как погружение в мир мечты, где даже воздух напитан магией цветения сирени. Вот что хотелось подарить Меркуцио. Весну. Любовь. Первую настоящую взаимную любовь. И Верону. Тибальт так хотел подарить ему всю Верону, такую, какую он видел ее сейчас. Не грязную и порочную, не маленький клочок Ада на земле, а Рай. Настоящий Рай. Рай для Меркуцио, которого он заслуживал больше всех остальных.