***
Парис рвал и метал, круша свою комнату в ненависти к Меркуцио, его младшему брату и Тибальту, что рушили его жизнь, как карточный домик. Он чувствовал себя обделенным и ненужным. Не нужным никому, даже своим родителям, что сослали его вдаль от себя, вдаль от родного дома в Верону, город прогнивших душ. Здесь ему было скучно и тесно. Одиноко. Здесь у него не было никого: ни друзей, ни приятелей, ни женщины. Однако он считал их всех недостойными его царского высочества. Парис знал плачевность положения их разорившейся семьи, что выживала исключительно на благотворительности Эскала. И это казалось ему нечестным и несправедливым, ровно как и очередь наследования престола Вероны. Он считал себя более достойным и благочестивым, не то, что эти братья Скалигеры. Вот только жизнь продолжала его добивать своей несправедливостью. Парис рассчитывал на достойную его святейшества партию в виде прелестной и юной Джульетты, что расцвела уже сейчас, став девушкой с ее утонченной фигурой и формами. Он смотрел на нее. Любовался. Желал и хотел. И он столь долго ходил к ее отцу и матери с подарками и лестными словами, чтобы добиться договора о браке, чтобы всего один визит Меркуцио нарушил все его планы. Вновь и вновь. — Дрянь! — крикнул он, в ярости переворачивая стул и ломая его на отдельные части. — Мерзкая шлюха! Меркуцио, красивый как ангел, и порочный сродни демону так и не покидал его разум и мечты. Парису казалось, что юнец над ним смеется, хохочет и глумится. И Парис был уверен, что он хочет, чтобы его взяли. Также грубо и грязно, как было у них тогда, два года назад. И хоть Меркуцио отрицает, сопротивляется и вырывается, Парис знал, что это лишь прелюдия и игры, ведь Тибальт попросту не мог сделать с Меркуцио то, чего тот хотел. Чего он заслуживал. И все же, как бы он не желал его, больше всего ему хотелось придушить этого шута. Эту дрянь, что испортил ему все карты, расторгнув брак с красавицей Джульеттой. Паршивец отказался от трона Вероны, тем самым автоматически сделав наследником своего брата. И теперь Валентин, по сравнению с Парисом, стал более выгодной партией. — Скалигер! — взревел он, вылетая из своих покоев и пулей несясь по столь знакомому коридору, путь по которому был ему заказан еще с тех пор, как в доме появился Тибальт. Защитничек. Дверь оказалась незапертой. Видимо молодой повеса ждал Тибальта, что вот-вот должен был вернуться, но времени Парису хватит. Найти Меркуцио в небольшой комнате оказалось несложно, юноша сидел в кресле у балкона с гитарой, перебирая струны и вспоминая мотив какой-то песни, когда к нему ураганом залетел Парис. Скалигер не сразу понял происходящее, вероятно даже не представляя, что кузен способен на такое хамство после всех угроз и предостережений Тибальта. Осознал всю картину он только тогда, когда холодные руки с крепкими пальцами сжались стальным кольцом на его шеи — столь быстро Парис пересек комнату, в один миг оказываясь прямо перед Меркуцио. Его стянули на пол, и, стоило только юноше границей сознания почувствовать на себе тяжесть тяжелого тела, как страшные картины прошлого пронзили его сознание. Меркуцио забрыкался, затрепетался, пихаясь ногами, пытаясь спихнуть с себя чужую тушу, что придавливала. Горло все еще сжимало, сдавливало, и шум крови стучал в голове. Меркуцио не слышал, что ему говорили. Воздуха перестало хватать. — Нравится? — кричал ему Парис. Его красивое лицо исказилось в уродливой злобной гримасе. Он воскликнул, отшатываясь, стоило только Скалигеру дотянуться руками до его глаз и оцарапать ногтями, оставляя красную полоску с проступившей кровью. Парис отшатнулся, слезая с Меркуцио, крича и прижимая ладонь к лицу. Скалигер отполз, хватаясь за шею и судорожно ловя воздух ртом. Ему казалось, что он тонул, и вот-вот выплыл, наконец оказываясь на поверхности. Легкие горели, адреналин гонял кровь и качал сердце. Тревога поднималась с каждой минутой нахождения с Парисом в одной комнате, и с каждой секундой осознания всего произошедшего. Он здесь. Парис здесь. А Тибальта рядом нет. Времени думать не было. Меркуцио четко ощущал холод смерти, что почти что касался его плеча, и он рванул вперед. Перепрыгнул через кровать и прямиком в коридор. — А ну стой, мерзавец! — Парис кинулся за ним сразу, как заметил его порыв к бегству. Юноша замедлил на повороте, где его и догнали, хватая за плечи и отшвыривая к стене. Послышался стук головы о холодную каменную стенку. Затылок Меркуцио заныл, пронзила боль и подкосились ноги. Захотелось опуститься на пол и отдышаться. Но его держали. Его встряхнули и он опять ударился затылком. Теперь воспоминания подкидывали Меркуцио картинки из его детства, когда его похитили. 12 лет назад те мужчины трясли его точно также, желая заткнуть плачущего мальчика. — Значит отказался от наследования Вероны? — теперь Меркуцио слышал, что Парис ему кричал. — Все в пользу Валентина, да?! — Он толкнул его в последний раз и отшатнулся. В миг осанка его выпрямилась, мощной пятерней зачесал светлые волосы назад, мотнул головой, словно пытаясь успокоиться, пока Скалигер окончательно осел на пол, касаясь рукой затылка. Крови не было, это обнадеживало, вот только шишка точно останется. — Решил, забрать у меня Джульетту?! Крик Париса разносился по всему коридору, ударяясь о стены и возносясь ввысь. — Она еще совсем ребенок, — Меркуцио хмурился. Собственный голос больно бил по голове. Он ощущал себя пьяным, под дурманом, что они с Монтекки иногда курили на вилле. Зато не было страха, что всего пару минут назад. Он устал бояться. А Парис, как хищник, чувствовавший страх своей жертвы, лишь распалялся еще больше. — Она девушка! — крикнул Парис, через секунду успокоившись. Он ухмыльнулся, подошел к Скалигеру вплотную и присел перед ним, опираясь локтями в колени. Меркуцио не отвел взгляда, пристально смотря ему в глаза, выдерживая скользкий и липкий взгляд кузена, что чуть ли ни облизывался. — Ты специально так красив? — его рука коснулась подбородка Скалигера, и тот дернулся, не желая терпеть его прикосновения. — Знаешь, Джульетта хоть и хороша, но не сравнится с тобой. Ты ведь это знаешь, да? Да…вероятно, — он кивнул сам себе, что-то обдумывая. Его голос стал спокойней, темп речи медленней. — Ты думаешь, что сделал что-то хорошее? — Парис усмехнулся. — Ты лишь упростил мне работу. Ведь теперь мне надо избавиться только от Валентина, чтобы добраться до трона Вероны. А он ребенок. Мало ли какое несчастье с ним может произойти. — Ты не посмеешь, — голос Меркуцио сел. Он и помыслить не мог, что подобный расклад вообще возможен. Чтобы родную кровь убили за наследство? Ребенка? Нет, нет, нет. — Ты виноват. — Это ты натворил. -Ты! — Нет! — крикнул Меркуцио, в ужасе смотря на довольную мину Париса, что растягивается пропорционально огромным глазам Скалигера. — Да-а-а, да, Меркуцио! Валентин умрет, ты отречен, и я остаюсь единственным претендентом. Как и лучшим вариантом для Джульетты, так что ты определенно проигр… Меркуцио кинулся вперед на Париса, желая выцарапать ему глаза. Завязалась драка. Они катались по полу, и Парис только и успевал защищать исцарапанное лицо. Внезапно в столь хрупком теле появилась небывалая сила, способная потягаться с силой Париса. А крик Скалигера столь сильно резал по ушам, что трещали ушные перепонки. — Эй, эй! Что тут происходит?! — подоспел Тибальт. Он ринулся к ним, с непосредственной уверенностью, что это бедный Меркуцио нуждается в защите, вот только оттаскивать пришлось именно его. — Ублюдок! Не смей! Слышишь?! НЕ СМЕЙ! — продолжал он вопить в руках Тибальта, брыкаться и пинаться. Парис сел, смеясь с этой нелепой сцены: — Уйми свою истеричку и затки ему рот, пока это не сделал я. А если это сделаю я, тебе точно не понравится, — грязный намек, от которого Меркуцио затошнило, а Тибальта разозлило. Но это подействовало, повеса перестал кричать и успокоился, обмякнув в руках возлюбленного. — Он грозится убить Валентина… — жалостливый взгляд устремился прямиком на Кошачьего Царя, и только сейчас он заметил красные следы на нежной шее милого Меркуцио. Кровь вскипала, кулаки его сжимались, желая разбить омерзительно лицо Париса, переломав ему все кости до того, что восстановить их не смог бы ни один медикус. — Убить? Бог с тобой! — Парис встал, отряхиваясь и изображая грусть из-за порванного рукава камзола. — Несчастный случай. Мальчик может сломать шею на прогулке верхом. Всего лишь! — Мерзавец! — вновь задергался Меркуцио. — Ты что вообще несешь? — сквозь стиснутые зубы давил из себя Тибальт. Дикость. Сплошная дикость. Как можно говорить об убийстве ребенка в стенах этого дома? — Что? Вы на себя посмотрите, прежде чем меня осуждать, — он хмыкнул. — Вы никому не расскажите. Потому что если начну падать я, то за собой утяну и Меркуцио. А ты же, братец, не хочешь, чтобы дядюшка узнал, под кого ты еще ложился, а? Меркуцио молчал. И взгляд его говорил сам за себя. Тибальт его отпустил, размашистым шагом подходя к Парису и хватая его за лацканы камзола, встряхивая. — Заткнись, пока у тебя на месте все зубы! Поговорить мы еще успеем. Сейчас Тибальту больше всего хотелось увести подальше Меркуцио, напоить его чаем и успокоить, а уже после разобраться с Парисом. Вот только личных разговоров с размахиванием кулаками, очевидно, стало мало. Избалованный кузен повесы продолжает глумиться и терроризировать Скалигера даже после перелома руки и пальцев. Он все вновь и вновь продолжает свой театр насилия, доводя Меркуцио до лихорадочной дрожи. На возлюбленного было больно смотреть. Тибальт подхватил Меркуцио на руки, ощущая его дрожь и видя испарины на лбу. С его тонкой душевной организацией Скалигера нельзя было ни доводить, ни провоцировать. Он опустил возлюбленного на кровать, и Мера, что облюбовала это место, недовольно мяукнула и спрыгнула, перемещаясь на софу, вредно махая хвостом. В комнате был бардак: гитара Скалигера валялась не то в целости, не то разбитая, кресло перевернуто, софа вместе с ковром сдвинуты. Парис посмел ворваться в крепость Меркуцио, потревожив его покой и разрушив ту оборонительную стену, что юноша создавал для себя и своей безопасности. — Он хочет убить Валентина. Валентина! — шептал в полубреду юноша, пытаясь выбраться из кольца рук Тибальта и встать на ноги, но собственное тело подводило. Голова болела и кружилась, появилась тошнота, и он повалился на подушки, постанывая. Было слишком дурно. — Меркуцио, — Тибальт принялся осматривать его. Шея вновь начала пестреть. — Вот же он мразь, я ему эти пальцы поотрубаю…давай расскажем Эскалу? Этого вопроса хватило, чтобы Скалигер в миг выздоровел. Он все же подскочил, едва не падая обратно в постель от темноты в глазах. Тошнота только усиливалась. Хотелось лечь на пол, может быть даже забиться в угол комнаты. Это место…оно больше не было его маленьким безопасным миром. — Ты совсем с ума сошел? Взгляд Меркуцио летал по комнате, то и дело спотыкаясь о Тибальта, что не мог смотреть на его синеющую шею. Опять он не успел. Опять он не защитил Меркуцио. — Не надо ничего рассказывать дяде! Он начнет допытываться, а Парис расскажет все. Абсолютно все! Вопреки сопротивлению, Кошачий Царь все же уложил Меркуцио в постель, предварительно стянув с него камзол, и стоило только головой юноши коснуться подушки в белой наволочке, как на светлой ткани проступило кровавое пятно. — Ох боже, — Тибальт перевернул возлюбленного на бок, аккуратно разгребая его пышные кудри и видя, что затылок все же разбит. Вероятно, кровь проступила не сразу, а может Меркуцио успел удариться еще и не один раз. Но тем не менее им вновь требовался медикус. — Как ты? — Голова тяжелая… — он не мог ее держать. Все время хотелось привалиться к чему-нибудь. Меркуцио казалось, что на его шее свинцовая гиря. — Надо защитить Валентина… Валентина, — все продолжал лепетать Меркуцио, странно дыша и то и дело закатывая глаза. — Тихо, тихо, — дело было плохо. Тибальт, не теряя больше времени, выбежал в коридор, ловя первую служанку и приказывая ей позвать лекаря. Меркуцио терял сознание, находясь на границе реальности и сна. Он все кого-то звал, кому-то отвечал и постоянно повторял имя брата. Юноша рвался куда-то вперед, не в силах и на ногах стоять. Тибальт его держал, ловил, прижимал к себе и успокаивал, ласково поглаживая по щеке. Казалось, что медикус шел целую вечность. Скалигеру забинтовали голову, напоили успокаивающим чаем и уложили в кровать спать, но стоило лишь лекарю уйти, как повеса мертвой хваткой вцепился в руку Тибальта. — Не уходи! Не оставляй меня! — Je suis là, je suis là. Меркуцио надо было заставить поспать. Хотя бы просто отдохнуть, но юноша все метался в своем беспокойстве за брата, и тому были причины. Парис окончательно обезумел, потеряв рассудок. Он заблудился в своей злости и ненависти, окончательно утонул в пучине собственных демонов, не видя никого и ничего кроме Меркуцио. Казалось, что юный повеса завладел его разумом, навсегда там поселившись. Тибальт больше этого не мог терпеть. Не мог позволять так издеваться над бедным Меркуцио, мучать его, сводит с ума и причинять вред. А теперь Парис готов был взять на душу грех убийства. И никто не знал, говорил ли тот в серьез, или же просто желал припугнуть нервного Скалигера, окончательно расшатав его психику. Вот только риск был слишком велик. Если Парис посмеет сделать что-либо с Валентином, Меркуцио окончательно лишится рассудка. Его милый Меркуцио, чье сознание держится на исключительном везении. И, в конце концов, пора было что-то делать с покушениями Париса на Скалигера. Это не может больше продолжаться, и если Тибальт более не имеет возможности его сдерживать, не остается выбора, кроме как сообщить все Эскалу. Кто-то должен прекратить личный ад Меркуцио, в котором он живет последние два года. Вновь идя в кабинет Графа, Тибальт взвешивал все «за» и «против», пытаясь предугадать реакцию самого Принца и его племянника. Поверить в то, что Эскал осерчает на Меркуцио или станет его как-то винить — было невозможно. Эскал всегда был добр и терпелив, всегда с трепетом относился к племяннику, считая его чуть ли не собственным сыном, и здравомыслию мужчине точно должно было хватить, чтобы осознать отсутствие вины Меркуцио в случившемся. Вот только предугадать реакцию самого юноши было сложно…практически невозможно. В худшем случае тот сочтет это предательством. Он, Тибальт, единственный, кто знает о случившемся. Он единственный, кому Меркуцио доверяет столь сильно, что вообще открылся. И Тибальт смертельно боялся, что Меркуцио может закрыться, отстраниться от него, заперевшись в своем собственном мире. Но Тибальт готов был быть отвергнутым, главное, чтобы в этом доме для его возлюбленного наконец стало безопасно. — Сеньор, — Тибальт вновь постучался и, дождавшись разрешения, зашел. Он не стал тратить время, переходя сразу к делу. И озвученное им, хоть и в тактичной форме, повергло Эскала в немой ужас. Принц побледнел. — Парис посмел надругаться над моим милым мальчиков? Почему же Меркуцио не сказал мне раньше, — это был скорее риторический вопрос. Никто не ждал ответа, прекрасно его зная и так. Меркуцио боялся разочаровать, опозорить род. — Он неоднократно пристает к нему, избивает и душит. А Меркуцио никому не позволяет прикоснуться к шее. Для него это травма, чем Парис и пользуется. А теперь…он рассказал, что отрекся от трона Вероны в пользу Валентина. Парис узнал об этом и 20 минут назад грозился его убить. Мне стыдно признаться, — почти молил Тибальт, — но я более не могу защищать Меркуцио. Парис ворвался в его спальню и напал на него там, пока я был здесь. Прошу вас, сеньор, не серчайте на Меркуцио, защитите его, пока я сам не совершил убийства. Клянусь, что если Парис еще хоть пальцем его тронет, простым переломом он не отделается. Я разобью его голову о первый камень. Эскал забыл, как дышать. Он не поощрял насилие, отчего постоянно делал Парису выговор касаемо его с Меркуцио драк, но что кроется за ними он не имел ни малейшего понятий. Его дорогой Меркуцио, что перенес столько насилия в детстве, столько боли, оказался заперт в одном доме, почти что клетки, с зверем. Он терпел его на завтраках, на балах и приемах. Он терпел его, хороня всю свою боль. Эскал не мог и представить, что чувствовал Скалигер, видя физиономию своего истязателя. И речи не шло о том, чтобы винить Скалигера. Он был ни при чем. Вся ответственность лежала исключительно на Парисе, которого Эскал не желал не видеть, не слышать. Он заслуживал высшей кары, которая хоть и была бы несправедливой в глазах горожан и его родителей, но была бы более чем уместной для Эскала и Меркуцио. — Где этот мерзавец? Где Парис? Эскал хотел вышвырнуть его из дома, отправить пешком в Мантую, обнаженным и опозоренным, но он понимал, как было важно сохранить все в секрете. Если Верона узнает о причине изгнания Париса, Меркуцио такого позора, что, несомненно, на него обрушится, не переживет. Старший племянник Принца был найдет в своих покоях. В расстройстве от исцарапанного лица он запивал свою горечь вином, внутренне ликуя, что смог окончательно добить слабую психику Меркуцио. Эскал не удосужился и стуком. Отныне Париса он не считал не то, что за аристократа, а даже за человека. За его спиной стоял Тибальт, готовый в любой момент перехватить мерзавца, если тот подумает о бегстве. И Парис понял происходящее сразу. Он изменился в лице, отставил бокал вина и испуганно посмотрел на дядю. — Значит, задумал убийство брата? И надругательства над другим тебе не хватило, ты решил Меркуцио задушить и со свету сжить, да? Грозно кричал Эскал. Тибальт впервые видел Принца таким. — Дядя, я все могу объяснить! Меркуцио… ты же видел, как он одевается, он же сам виноват и… Эскал приблизился. Раздался звонкий звук пощечины. Щека Париса заалела. Тибальт вздрогнул. Точно так же на него однажды и неоднократно поднимал руку Сальваторе. Вот только сейчас позиция Эскала была более чем понятна и обоснована. — Да пусть он хоть голый ходит, это не дает тебе, выродку, права и пальцем его трогать! Эскал схватил Париса за затылок шеи, больно сдавливая и заставляя племянника согнуться, кривя лицо от боли. Хватка дяди была сильной, мощной, не позволяющей и рыпнуться. Тибальт молча наблюдал за происходящим в сторонке, жалея, что Меркуцио этого не видел. Его возлюбленный заслужил того, чтобы лично наблюдать, как кара наконец-то настигла его мучителя. Парис же что-то смутно блеял, пытаясь не то оправдаться, не то извиниться. Скорее первое. Такой как он никогда не признает своей вины. Такой как он никогда не исправится. И такой как он всегда будет стоять на своей правоте, вновь и вновь продолжая совершать чудовищные вещи. — И что ты, подлец такой, говорил про Валентина?! — Принц оттолкнул Париса в сторону, и молодой человек в миг выпрямился, хватаясь за шею и кашляя. — Это была глупая шутка… — Шутка?! Смерть моего племянника для тебя шутка?! Ты совсем потерялся от вседозволенности! Я спускал тебе твое пьянство, расточительство на алкоголь и шлюх, все тебе давал, в чем ты нуждался и что ты просто хотел, а в итоге получил разбалованного мальчишку, что не ценит человеческие жизни! Гадкого паршивца, что возомнил себя Богом, раз посмел вторгаться в жизни и судьбы людей, руша их и ломая. Эскал не за что не простит ему Меркуцио. То, что Парис с ним сделал. И не простит угрозы Валентину, которые, слава Богу, пока что он не успел воплотить в жизнь. — Ты уезжаешь из моего дома сегодня же! Сталь в голосе Графа резала. Тибальт смотрел на него с восхищением. То был мужчина, что, как и полагается, заботится о своей семье и защищает ее. — Но дядя! — вот только сам Парис, похоже, не был согласен с решением Эскала. — Если ты хоть кому-то обмолвишься о том, что ты, мерзавец, сотворил с Меркуцио, можешь быть уверенным, что следующие года жизни ты проведешь в канаве, питаясь отходами. Дабы сохранить честь моего дорого племянника, и это я не о тебе, я продолжу помогать твоей семье, но ты больше никогда, слышишь, никогда, не преступишь порог моего дома, и отныне можешь даже не рассчитывать на наследство, подарки и личную помощь. У тебя есть время до вечера. Чтобы к ночи тебя здесь не было. Для меня ты, Парис, умер. — Это несправедливо! — воскликнул молодой человек. — Меркуцио со всеми трахался с 14 лет! Таскал сюда любовников. Устраивал оргии. Да о нем вся Верона легенды слагает, а стоило только мне оступиться, как… — Оступиться?! — Эскал взревел. — У Меркуцио больше чести хотя бы потому, что он никогда и никого не принуждал. Я все сказал, Парис. Стремительной походкой Граф вышел из его комнаты, что в скором времени станет пустовать. Эскалу требовалось остыть, прийти в себя и выпустить пар. Ему не стоило в таких разгневанных чувствах идти к Меркуцио. Не дай Боже юноша сочтет, что дядя злится именно на него. А на Меркуцио он злиться попросту не мог. Нежный Меркуцио и так слишком многое пережил и перетерпел, чтобы беспокоиться еще хоть о чем-нибудь. Тибальт тихо следовал за Эскалом, который чуть не снес Кошачьего Царя, отчего ему пришлось посторониться, давая Графу доступ к проходу. Он был тише воды, ниже травы. — Тибальт, мне жаль, что ты стал свидетелем моей несдержанности, кхм, — он остановился. — Я искренне извиняюсь за эту сцену, но поступок Париса для меня…это больше, чем шок. Я в полнейшем ужасе. Ужасе от того, что Меркуцио приходилось терпеть его присутствие все это время. Два года как? Нда… — Эскал вспомнил, как два года назад вскоре после Рождества, как раз, когда Парис надругался над Скалигером, тот якобы порезался ножом для конвертов, а после, будучи в каком-то не то припадке, не то нервном срыве, вычеркнул свое имя из семейного древа и принес на стол в кабинет свое отречение. Сопоставлять все это было страшно. Страшно до слез и кровоточащего сердца. — Что вы, я безмерно вам благодарен, что вы так защищаете Меркуцио. Я неоднократно клялся ему, что больше Парис его не тронет, но сдержать его, не убивая, не могу, — словно камень с души его упал. Тибальт наконец мог спокойно выдохнуть за беспокойство о жизни и здоровье возлюбленного. — Тем не менее ты не должен был меня видеть в столь бесконтрольном состоянии. И мне жаль о всем том, что Парис наговорил о Меркуцио… — У нас с ним у обоих было довольно…сомнительное прошлое, — Тибальт говорил о своих совершенно не родственных отношениях с тетей. -И сейчас, в настоящем, это не имеет никакого значения. Это были те слова, за которые Эскал полюбил и зауважал Тибальта еще больше. Не имеет смысл, что было в прошлом, какие раньше были сделаны ошибки. Значение имеет лишь настоящие, потому что только оно является путем к будущему, что люди могут выстроить вместе. Тибальт и Меркуцио являются тому подтверждением. Они начинали врагами, годами проливая кровь, желая уничтожить друг друга. Они оба не были святыми. Им обоим хватает грехов и ошибок, но они смогли все это отпустить. Ведь это так важно научиться не жить прошлым, а смотреть вперед, видеть свет, что приведет к счастью. Они смогли. Они продолжают трудиться, работать, поддерживая друг друга, делая маленькие, но смелые шажки навстречу к тому времени, когда никто и ничто не сможет им помешать.***
Эскал тихонечко постучал, осторожно заглядывая в покои к Меркуцио, где тот отдыхал. Юноша наконец успокоился. Его голова, замотанная белыми лоскутами, все еще болела, чувствовал он себя паршиво, но стоило только увидеть дядю, как лучезарная улыбка расплылась на его лице. Он всегда старался не унывать. Сердце Принца раскалывалось. Бедный Меркуцио лежал бледный, вновь искалеченный. Ему, со столь тонкой душевной организацией, надо было беречь голову всеми правдами и неправдами, вот только на нее приключений находилось не меньше, чем на его задницу. — Дядя! Ты пришел меня проведать? О-о-о! Как это мило, — веселился Меркуцио, еще не понимая столь виноватого выражения лица Тибальта и озабоченного Эскала. — Мне нужен новый камзол! Сейчас становится жарко, а прошлогодний мне разонравился…хочу ткань из Франции, Парижа. Там наверняка новый сезон моды, — задумался повеса, прикидывая, какого хочет фасона. Фиолетовый или лиловый…любые оттенки этих цветов, но обязательно с рисунком. Юноша думал, что ему стоит заказать много разных. Излишку он определенно найдет применение. — А еще мне нужны новые халаты. Старые Тибальт забраковал и не позволяет носить, — обидчиво надул он губы. Меркуцио имеет в коллекции с десяток поистине великолепных халатов из китайского шелка. Все с удивительной росписью, изысканными ткаными рисунками, единственными в своем роде. Их причудливые пошивы нисколько не прикрывали обнаженное тело Скалигера, наоборот, открывая, оголяя длинные ноги, острые ключицы. А удивительные рукава-лебеди, на некоторых из халатов, волочились по самому полу. Они были созданы не для водных процедур, а для соблазнения. И как бы Меркуцио восхитительно в них ни выглядел, Тибальта они не впечатляли. Гораздо интимнее Кошачьему Царю казалось, если его возлюбленный будет в его алой рубашке, что уже столько месяцев находится в распоряжении повесы, или, будет прикрывшись белой простыней, лежать на кровати, хлопая своими длинными ресницами. Такой Меркуцио был родной, домашний и уютный. Такого Меркуцио Тибальт хотел только любить. Нежно, трепетно, томно. До сорванного голоса, до исцарапанной спины. До пота и мокрой простыни. Его Меркуцио, милому нежному Меркуцио не надо было наряжаться, чтобы возбудить, чтобы быть желанным. Его Меркуцио просто надо быть самим собой. А все эти яркие тряпки, что Скалигер называл халатами — простая обертка для тех, кто никогда не видел Меркуцио и не ценил его. — Дорогой мой мальчик, — Эскал тактично присел на край кровати. Вновь фиолетовая шея болью отдавалась у него в сердце. — Мне наверное стоит выйти, — Тибальту показалось, что этот момент слишком личный и интимный. Он здесь был лишний. На это предложение Граф никак не отреагировал, в то время как Меркуцио напрягся. Слишком виновато выглядел Тибальт. Внезапно мозаика в его голове начала складываться. Он отодвинулся от дяди. Лицо его приобрело серый цвет, а и без того огромные глаза, казалось, сейчас стали размером с тарелки. Его зрачки расширились, а взгляд бегал от Эскала к Тибальту и обратно. — Что происходит? — звонкий голос сел. Его пробило холодным тоном. К горлу подступила тошнота. Тибальт вышел, тихо претворив за собой двери, прошептав одними губами: «Прости». — Париса я выслал. Он больше не тронет ни тебя, ни Валентина, — Эскал беспокойно наблюдал, как Меркуцио сполз с кровати, на шатающихся ногах отходя к балкону. Мужчине на миг показалось, что сейчас юноша распахнет двери и сиганет вниз, но вместо этого он замер, как лань, которая увидела охотника. — Что ты знаешь? Эскал молчал. И это молчание говорило больше, нежели то же самое возможно было передать словами. — Тибальт? Голос Скалигера срывался. Взгляд блуждал. — Он тебя защищал, Меркуцио. Он не сделал ничего дурного… — мужчина встал. Хотелось коснуться его, утешить, обнять, но то, как юношу трясло, дало понять, что его лучше не трогать. Сейчас в его сознании что-то ломалось. Он кусал губы до крови, заламывал себе пальцы и ссутулился, словно стараясь спрятаться. Внезапно ему стало так одиноко, что он продрог. — Прости… Прости. Прости! Прости! — юноша окончательно потерял самообладание. Он прижал подбородок к груди, склоняя голову и закрывая ее руками, а когда Эскал попытался приблизиться, чтобы коснуться, утешить Меркуцио, тот дернулся, не смея смотреть дяде в глаза. Он чувствовал себя грязным. Настолько грязным и мерзким, что хотелось залезть в кипяток и мочалкой до крови сдирать себе кожу. Ему вновь стало тошно от самого себя. Вновь стало стыдно за то, что произошло два года назад… Его воображение стало подбрасывать воспоминания. Хотелось кричать от стыда и позора. Меркуцио вновь оказался в том дне, вечере, ночи. Он словно ощутил ту боль, тяжесть и запах. Воображение играло с ним злую шутку. — Нет, ну что ты. Ты же не виноват. Эскал говорил что-то еще, но Меркуцио его не слушал. Его начала бить крупная дрожь от страха перед дядей, злостью на возлюбленного и боли от предательства. Тибальт был единственным, кто знал так много, кто знал про него все. И единственное, что Меркуцио просил, держать все в тайне. Исключительно между ними. Дядя отошел от невменяемого племянника. Кажется, он попросил Тибальта зайти, потому что в следующую секунду дверь распахнулась и на пороге показался Кошачий Царь. Его лицо исказилось от понимания того, что происходит. Смотреть на милого Меркуцио было больно. — Родной… — Нет! — крикнул Скалигер. Он кинулся к нему, с небывалой силой выталкивал и его, и Эскала, запирая дверь на засов. Он сполз по стене, жмуря глаза, сдерживая просившиеся слезы. Внутри было так больно…грудь словно сдавливало. Хотелось вынуть сердце, чтобы унять это раздирающее чувство, но как бы Меркуцио ни царапал грудь, все было тщетно. Треск. Вновь он появился, давя на мозг. Меркуцио намеренно несколько раз стукнулся затылком о стену, тут же скуля. Свежая рана дала о себе знать. В глазах застреляло от боли. — Пожалуйста…пожалуйста, простите меня, — в истерике шептал он, раскаиваясь взад-вперед, обнимая колени руками, словно маленький ребенок. И кому он это говорил — понять было невозможно. Десятки голосов в его голове смешались в отвратительную какофонию звуков. Перед глазами все плыло. Он закричал. Закричал что было сил. Громко, пронзительно. И лишь для того, чтобы треск стих, чтобы он мог услышать самого себя. Услышать тишину и одиночество комнаты. Только так их можно было заткнуть. — Родной, — все причитал за дверью Тибальт, перепугавшись за шебутного Скалигера. — Родной, молю тебя. Как ты там? Что с тобой?! Видимо он перепугался из-за крика. И Меркуцио казалось, что там, за дверью, его удерживает только Эскал, чтобы Тибальт не вынес дверь. — Я просил никому не говорить! Ты обещал! — крикнул Меркуцио в ярости. Его эмоции сменялись одна за другой, но слез он так и не проронил, как бы ни хотел. — Ты меня предал! Я же просил тебя! Излишне высокие ноты резали по слуху, но Тибальту на это было плевать. Там, за дубовой дверью его милый Меркуцио неизвестно что может с собой сделать. — Я же тебе верил! Продолжал кричать Меркуцио, судорожно ловя воздух. Лёгкие надувались, но он все равно не мог надышаться. Его начало трясти, как тогда, в гроте. Было так тесно… Стены сдавливали, а потолок вот-вот грозился на него упасть. Внезапно большая комната стала безумно маленькой. С той стороны Тибальт прильнул к двери. Он звал, кричал, скребся, но Меркуцио словно с каждой минутой все больше отдалялся и закрывался. Случилось именно то, чего он боялся. Меркуцио посчитал это предательством. Меркуцио больно. Меркуцио закрывается. И ему, Тибальту, вновь было тошно от собственного бессилия. Он никогда не был силен в разговорах. Каждый диалог с кем бы то ни было давался ему с трудом. Но с Меркуцио всегда было иначе, чуть легче, вот только поддерживать и успокаивать он так и не научился. Порой же ему казалось, что он делает все только хуже. Его трясло, кровь закипала, ударяла в голову и так сильно качала сердце, что Тибальт не знал куда себя девать. Он стоял перед дверью на коленях, цепляясь за ручку, дергая ее, взывая каждый раз, когда дверь так и оставалась закрытой. — Тихо, тихо, — Эскал, что все это время стоял позади, настойчиво стучал по плечу Тибальта, пытаясь его успокоить. Хватало воющего и кричащего Меркуцио. — Тибальт! Помолчи пожалуйста. И он умолк, прислоняясь лбом к двери, закрывая глаза и тяжело вздыхая. Он бы ни за что не сделал что- то во вред Меркуцио, но Эскалу надо было все рассказать. Теперь в этом доме он будет в безопасности. Теперь он не будет видеть наглую рожу кузена. — Меркуцио. Меркуцио! — в голосе Графа не было беспокойства. Не было тех нот, с которыми обычно говорят с детьми. Он не намеревался жалеть. Меркуцио это не было нужно. — Меркуцио, слушай меня. Слушай! Судя по тишине, юноша действительно слушал. Меркуцио замолк, напрягаясь всем телом, съеживаясь до невероятно маленьких размеров, там, все на том же полу. — Тибальт был прав, что все рассказал. После смерти твоих родителей, я за тебя в ответе. Ты живешь в моем доме и моя обязанность тебе защищать. Ты слышишь? Меркуцио! — Эскал словно отчитывал. То был подход, который Тибальт наблюдал впервые. То был подход, который работал исключительно в такой стрессовой ситуации. — Слышу… — донеслось с той стороны двери. — Парис мерзавец и гад. Он не заслуживает того, чтобы жить в этом доме. А ты не заслужил того, что он делал. Теперь, когда Тибальт мне все рассказал, справедливость восторжествовала. Он тебя очень любит. И я горжусь твоим выбором, Меркуцио, — наконец голос Эскала смягчился, превращаясь из учительского в отцовский. — Тибальт тот, кто тебе нужен. Он достоин тебя. Думаю после таких переживаний, — обратился он к юноше, что сидел под дверью на коленях, — вам все же стоит съездить на ту охоту, про которую ты говорил. Тибальт смотрел на Графа не дыша, и Эскал, опустив на него взгляд, улыбнулся и подмигнул. И в этот момент какое-то невероятное тепло разлилось по телу Тибальта. — Так ты…не злишься? — донесся голос Меркуцио, что знатно поуспокоился. — Ну конечно не злюсь! Давай, милый мой мальчик, открывай и впусти Тибальта. Он тут под дверью воет, как и ты. Скоро слуги разбегутся, посчитав, что здесь волки, — засмеялся Эскал. Меркуцио повернулся к двери, обдумывая всего секунду, прежде чем наконец отворить щеколду. Тибальт ввалился сразу, сгребая Меркуцио в свои объятья и расцеловывая его лицо. И Скалигер расслабился, отдаваясь его любви и нежности, тая в его руках. — Прости, что предал твое доверие, -шептал Тибальт. — Прости, что так расстроил. — Не далей так больше никогда, — вторил ему Меркуцио, и Тибальт лишь согласно кивал, вжимая его тело в свое. С души Скалигера словно камень упал. Как бы стыдно перед дядей ему ни было, понимание того, что Парис не причинит ему больше вреда, и, самое главное, Валентину, позволяло наконец за эти два года вдохнуть спокойно. И злость на возлюбленного отступала. Все было сделано правильно. Эскал гордился ими, а более Меркуцио ничего не было важно. Голова еще болела, нервы были истерзаны у обоих. И оба они спали этой ночью крепко как никогда в объятьях друг друга, прекрасно понимая, что они очень и очень давно обменялись жизнями.***
Эскал не верил, что пережил этот день. Он был такой тяжелый, долгий и трудный, что хотелось проспать неделю. К вечеру, как и было наказано, Париса в Вероне уже не было, и Граф жалел лишь о том, что не имел возможности поступить с ним так, как принято было делать с насильниками. Эскал, освещая себе путь свечами в подсвечнике, пришёл в библиотеку. Он давно не проводил в ней время. Обычно все ограничивалось поиском нужной книги, после чего ее прочтение происходило уже в кабинете, реже — в покоях. Но сейчас Графу хотелось насладиться атмосферой этой волшебной комнаты, что хранила в себе все знания мира, удивительные истории о приключениях и любви, вековую историю рода делла Скала. Принц достал книгу с семейным древом, осторожно кладя ее на стол и раскрывая. Страницы пожелтели и иссохли, грозились потрескаться, порваться и рассыпаться в руках. Корочка переломана и едва сдерживала те сотни страниц, что проносили свое начало к самой древности. Эскал с грустью улыбнулся. Он давно обещал себе заняться переписью, но что-то всегда его останавливало. Этот талмуд переходил из поколения в поколение. В нем заключалась неподдельная история семьи со своей болью, силой, трагедией и любовью. Переписанное древо лишится всего этого. Эскал медленно переворачивал страницы, пока не дошел до их древа. Его имя вместе с именем младшего брата выведены волшебными витиеватыми извилинами. Эскал и Винченцо Скалигеры. Два брата, связь которых всегда была намного крепче простых семейных уз. Она была куда интимней. Он провел пальцами по их именам, и невыносимая грусть тронула его сердце. Винченцо больше нет. И с его уходом Эскалу казалось, что не стало и какой-то его частички. В такие моменты печали он уходил в церковь, к брату Лоренцио, ведь только там ему становилось легче.