Дети пустого города

       — Поттер!        — Что ещё?        — Я тебе сейчас скажу что ещё! Как ты посмел заработать наказание на пол шестого вечера в пятницу?        — Не по... а-а-а, вратарские испытания...        Анжелину Джонсон в этом году назначили капитаном команды по квиддичу, взамен выпустившегося после прошлого сезона Оливера Вуда. Вуд был вратарём, и теперь на ней был выбор нового, как и все наши тренировки.       — Вспомнил! Я же говорила, что мне нужна вся команда, что я хочу посмотреть, как впишется новый игрок! Я специально заказала на это время поле! А теперь ты вздумал уклониться!?        — Ничего я не вздумал! Я просто сказал ей правду про В... — Да когда я перестану всё время забывать, что все боятся этого имени? — Про сама-знаешь-кого!        — Ну вот иди к ней теперь завтра, и проси отпустить тебя в пятницу. Можешь сказать ей что сам-знаешь-кто - плод твоего воображения, но на отборочных изволь быть.        Она удалилась, даже спиной ухитряясь излучать крайнюю степень гнева.        — Надо написать в Паддлмир Юнайтед, и спросить, не погиб ли Оливер Вуд на тренировке. — Сказал я Рону. — В Анжелину похоже вселился его дух.        Это произошло за завтраком, когда я параллельно с поеданием овсянки выдумывал сновидения для дневника. Вчерашней ночью я так устал, что повалился спать сразу после того, как вернулся от Амбридж. Ещё я впервые в жизни настроил себя на пробуждение, но проспал нужное время, и в результате меня растолкал Рон за полчаса до начала занятий. А домашку надо было делать. Я подумал было не пойти на завтрак, но мой молодой и растущий, а главное голодный организм был абсолютно со мной не согласен, так что пришлось есть и писать одновременно. Как ни странно, компанию мне составил взъерошенный Рон.        — Вечером то что тебе помешало? Отработка у Снейпа вроде должна была закончиться в девять? — Спросил я.        Рон ответил, что делал другое.        — Ну всё. — Сказал он, захлопывая дневник снов. — Написал, что приснилось, как я покупаю новые ботинки, вряд-ли она из этого вычленит что-то эдакое. — Он откусил кусок хлеба. — Да, я вчера не спросил, как там у Амбридж? Что она заставила делать?        Я поколебался.        — Строчки писать.        — Значит ничего страшного?        — Ничего.        — Хоть это хорошо. А какие шансы, что она отпустит тебя в пятницу?        — Меньше, чем нулевые... хотя чем я рискую? — Спросил я, прожевав ложку овсянки. — Могу предложить дополнительные вечера отбыть потом, я об этом уже думал, когда не знал что делать с двумя отработками на одно время.        Взреза́ть себе руку дополнительное время не хотелось, но на кону стоял квиддич.        — Кстати, Снейп был в бешенстве, что тебя нет. И он перенёс тебе отработку на выходной, слушать про крыло не стал, а мне велел передать.        Отработку на выходной назначали тем, кто пытался уклониться от обычной. Это значило, что в субботу, к десяти-одиннадцати утра, ты тащишься в кабинет Филча и, вместе с другими «счастливчиками», выполняешь что-то под его присмотром. Потом Филч передаст всех кому-нибудь из учителей, а тот следующему, и вы все будете помогать преподавателям с самой разной работой до самого вечера.        Такая мера подразумевала под собой во-первых, пропущенный выходной; во-вторых, ещё один пропущенный выходной, так как всё воскресенье ты будешь заниматься домашкой рассчитанной на два выходных дня и вечер пятницы (в сам вечер пятницы домашними заданиями занималась только Гермиона); в-третьих, пропущенный обед (а возможно и ужин, если будешь тормозить, или у Филча окажется плохое настроение... или наоборот, слишком хорошее); в-четвёртых, долгое нахождение в обществе полузнакомых студентов, с которыми придётся ещё и как-то коммуницировать; в-пятых, конечно же целый день разнообразной работы, от помощи с проверкой эссе первокурсников, до чистки котлов без перчаток от всякой ядрёной дряни.        И у меня были причины возмутиться.        — Я. Был. В больничном. Крыле. Какого чёрта вообще?        — Ты меня спрашиваешь? Я пытался ему это втолковать, он сказал, что ты всё равно должен был прийти в любом случае, а если ты наказан ещё кем-то, это не его проблемы.        — Чёртов... — Прорычал я было, но не смог подобрать ничего цензурного. — Чёрт с ним... — Бессильно сказал я.        Это утро было таким же свинцовым и дождливым, как предыдущее. Хагрид за преподавательским столом опять не появился. Меня по прежнему сопровождали чьи-то взгляды, я старался не поднимать глаз, чтобы не видеть смотрящих на меня людей, но это не помогало. Тем более, что я их ощущал на себе, даже не зная о них. Почти физически.        Гермиона широко зевнула и налила себе кофе. Чем-то она была слегка обрадована, и когда Рон спросил, чем именно, она ответила:        — Шапок уже нет. Такое впечатление, что эльфы-домовики все же хотят свободы.        — Чего? — Не понял я.        — Не знаю, не знаю, — едко сказал Рон, не заметив моего вопроса, — они могли и не понять, что это головные уборы. Как по мне больше похоже на вязаные мочевые пузыри.        — Стоп! Гермиона, ты что, подкладывала домовикам-уборщикам это своё вязание?        — Да! И продолжу это делать! И только попробуйте убрать шапки!        Этот сдвиг появился у Гермионы в прошлом году. Не то, чтобы мне сильно нравилось как в волшебном мире принято обращаться с домовыми эльфами, но то, как переклинило на этом Гермиону, ни сравнится ни с кем кого я знал. Сперва создание ГАВНЭ, (Гражданской Ассоциации Восстановления Независимости Эльфов), теперь вот это...        С Роном Гермиона не разговаривала в это утро.        За сдвоенными заклинаниями в этот день шла сдвоенная трансфигурация. И профессор Флитвик, и профессор МакГонагалл первые пятнадцать минут урока говорили о важности СОВ.        — Вы должны помнить, — пищал малорослый профессор Флитвик, взгромоздясь, как обычно, на стопку книг, чтобы голова оказалась выше поверхности стола, — что эти экзамены могут повлиять на вашу будущность на многие годы! Если вы еще не задумывались всерьез о выборе профессии, сейчас для этого самое время. А пока же нам с вами, боюсь, придется работать больше обычного, чтобы вы все смогли показать себя с лучшей стороны!        После этого мы час с лишним повторяли Манящие чары, без которых, сказал профессор Флитвик, на экзамене никак не обойдется, а под конец урока он задал такое большое домашнее задание, какого по заклинаниям еще не бывало.        То же самое, если не хуже, на трансфигурации.        — Невозможно сдать СОВ, — сурово провозгласила МакГонагалл, — без серьезной практики, без прилежания, без упорства. Я не вижу причин для того, чтобы каждый в этом классе не добился успеха на экзамене по трансфигурации, — надо только потрудиться.        Невилл испустил тихий недоверчивый стон.        — Да, Лонгботтом, вы тоже. — Сказала профессор МакГонагалл. — Вы работаете очень неплохо, вам не хватает только уверенности в себе. Итак, сегодня мы приступаем к Заклятию исчезновения. Оно проще, чем Чары восстановления, которые вам предстоит систематически изучать только при подготовке к ЖАБА, но оно принадлежит к числу труднейших актов волшебства из всех, что входят в программу по СОВ.        Она сказала сущую правду. Заклятие исчезновения оказалось чрезвычайно трудным. До конца сдвоенного урока ни мне, ни Рону так и не удалось заставить исчезнуть улитку, хотя Рон оптимистично заявил, что наши улитки стали бледными и какими-то полудохлыми. А вот Гермиона со своей улиткой успешно справилась уже с третьей или четвёртой попытки, заработав для Гриффиндора десятиочковую премию от профессора МакГонагалл.        Она единственная не получила домашнего задания; всем остальным было велено отрабатывать чары вечером и готовиться к завтрашнему новому сражению с улиткой. В легкой панике из-за горы домашней работы, мы с Роном провели большую перемену в библиотеке, где читали об использовании лунного камня в зельеварении. Все еще сердитая на Рона из-за пренебрежения к ее шерстяным шапкам, Гермиона к нам не присоединилась. К началу урока ухода за магическими существами у меня в голове угнездилась тупая, пульсирующая боль.        Было прохладно и ветрено. Пока все шли вниз по луговому склону к хижине Хагрида, на наши лица время от времени падали отдельные дождевые капли. Профессор Граббли-Дерг, поджидая нас, стояла шагах в десяти от двери хижины. Перед ней тянулся длинный стол на козлах, на котором были навалены какие-то ветки. Когда мы с Роном приблизились к столу, сзади раздался взрыв хохота. Обернувшись мы увидели Драко Малфоя, который направлялся туда же в сопровождении своей обычной Слизеринской свиты. Он явно сказал сейчас что-то чрезвычайно забавное, поскольку Крэбб, Гойл, Пэнси Паркинсон и прочие, подтягиваясь к месту урока, все никак не могли унять ржание. По их частым взглядом на меня, предмет насмешки без труда угадывался.        — Все здесь? — Гаркнула профессор Граббли-Дерг, когда явились и Слизеринцы, и Гриффиндорцы. — Тогда поехали. Кто может сказать, как это называется?        Она показала на лежащую перед ней кучу веток. Рука Гермионы взвилась в воздух. За спиной у нее Малфой, скаля зубы, передразнивал ее манеру подпрыгивать на месте, когда ей не терпится ответить на вопрос. Пэнси Паркинсон взвизгнула от смеха, но этот визг почти сразу же перешел в пронзительный крик: веточки на столе подскочили, встали торчком и оказались крохотными деревянными существами, похожими на пикси, с коричневыми шишковатыми ручками и ножками, с двумя отросточками-пальчиками на конце каждой ручки, со смешными плоскими, покрытыми подобием коры, личиками, на каждом из которых блестели карие, клопиного цвета глазки.        — О-о-о-о-о! — Воскликнули Парвати и Лаванда, из-за чего я ощутил прилив бурлящего раздражения и досады.        Можно подумать, Хагрид никогда не показывал им ничего впечатляющего! Да, конечно, флоббер-черви были малость скучноваты, но про саламандр и гиппогрифов этого не скажешь, а соплохвосты - это уж и вовсе интереснейшие существа.        — А ну-ка, девочки, потише! — Скомандовала профессор Граббли-Дерг. Она бросила живым палочкам горсть какой-то коричневой крупы, и они тут же набросились на пищу. — Итак, кто мне скажет, как они называются? Мисс Грейнджер?        — Лукотрусы, — ответила Гермиона, — это лесные сторожа, живут обычно на деревьях, чья древесина идет на волшебные палочки.        — Пять очков Гриффиндору. — Объявила профессор Граббли-Дерг. — Да, это лукотрусы, и, как правильно сказала мисс Грейнджер, они чаще всего живут на деревьях тех пород, что ценятся изготовителями волшебных палочек. Кто-нибудь знает, чем они питаются?        — Мокрицами, — выпалила Гермиона, и я понял, что то, что я сперва принял за коричневую крупу, движется, — и яйцами фей-светляков, если могут их раздобыть.        — Очень хорошо, еще пять очков. Итак, если вам нужна древесина или листва дерева, на котором обитает лукотрус, следует запастись порцией мокриц, чтобы отвлечь или успокоить его. На вид они безобидны, но, если их разозлить, они пытаются выколоть человеку глаза пальцами, которые, как вы видите, очень остры и опасны для глазных яблок. А теперь подходите ближе, берите мокриц и лукотрусов, одного на троих, и изучайте их поподробнее. До конца урока каждый из вас должен зарисовать лукотруса и пометить на рисунке все части тела.        Ученики толпой двинулись к столу. Я нарочно обогнул его, чтобы оказаться рядом с профессором Граббли-Дерг.        — Где Хагрид? — Одними губами спросил я, пока все выбирали лукотрусов.        — Не ваша забота. — Жестко сказала профессор Граббли-Дерг. Примерно так же она ответила, когда заменяла Хагрида в прошлом году. Между тем, Драко Малфой с широкой ухмылкой на заостренном лице перегнулся через меня и схватил самого крупного лукотруса.        — Не исключено, — сказал Малфой вполголоса, так чтобы только я мог его слышать, — что эта безмозглая орясина здорово покалечилась.        — Заткнись, а то я тебя покалечу так, что своих не узнаешь.— Прорычал я краем рта.        — Не исключено, что он связался с чем-то слишком большим, даже для него, если ты понимаешь, к чему я это.        И, ухмыляясь через плечо, Малфой отошел, а я застыл на месте. Стало вдруг нехорошо. Что, если Малфой что-то знает? Его отец - Пожиратель смерти; что, если у него есть сведения о Хагриде, которые еще не достигли Ордена Феникса? Я мигом двинулся вокруг стола обратно, к Рону и Гермионе, которые сидели на траве на корточках чуть поодаль и пытались привести лукотруса в более или менее неподвижное состояние, чтобы его зарисовать. Я вынул пергамент и перо, опустился на корточки рядом с друзьями и шепотом передал им то, что услышал от Малфоя.        — Если бы с Хагридом что-то случилось, Дамблдор был бы в курсе. — Недолго думая, сказала Гермиона. — К тому же, показывать, что мы обеспокоены, значит играть Малфою на руку. Он увидит, что мы не знаем точно, как обстоят дела. Не обращай внимания, Гарри. Подержи-ка лучше лукотруса, я лицо хочу зарисовать...        — Да, — донеслось до нас от ближайшей группы учеников; манерно-медлительный выговор Малфоя узнавался безошибочно, — мой отец пару дней назад беседовал с министром, и очень похоже, что Министерство всерьез хочет положить конец непрофессиональным методам обучения в Хогвартсе. Так что даже если это глупое бревно здесь еще появится, его скорее всего тут же и пошлют куда подальше.        — О-охх! — Я настолько крепко сжал лукотруса, что чуть не сломал, и тот в отместку со всей силы рванул меня острыми пальцами, оставив на руке два глубоких пореза.        Рефлекторно, я разжал руку. Крэбб и Гойл, уже расхохотавшиеся, при мысли о предстоящем увольнении Хагрида, заржали еще сильнее, увидев, как чей-то человечек-палочка со всех ног улепетывает к лесу и скрывается среди древесных корней. Когда по лугу прокатился эхом дальний звонок. Я скатал свой испачканный кровью рисунок и с перевязанной Гермиониным платком рукой двинулся на травологию. В ушах всё еще стоял издевательский смех Малфоя.        — Если он еще раз посмеет назвать Хагрида бревном...        — Гарри, не связывайся с Малфоем. Не забывай, он староста, он может тебе устроить трудную жизнь.        — Интересно, что это такое – трудная жизнь? Может, попробовать, так, для разнообразия? — С сарказмом отозвался я.        Рон засмеялся, но Гермиона нахмурилась. Втроем мы шли мимо огородов. Небо по-прежнему словно еще не решило, будет дождь или нет.        — Мне хочется, чтобы Хагрид поскорее вернулся, только и всего, — тихо сказал я, когда мы добрались до теплиц, — и даже не вздумайте говорить сейчас, что эта Граббли-Дерг преподает лучше! — Добавил я с угрозой.        — Я и не собиралась. — Спокойно заявила Гермиона.        — Потому что ей в жизни не сравняться с Хагридом. — Твердо сказал я, прекрасно понимая, к немалой своей досаде, что урок заботы о магических существах, который она сейчас провела, был образцовым.        Дверь ближайшей теплицы открылась, и из нее вышло несколько четверокурсников, в их числе Джинни.        — Привет! — Жизнерадостно поздоровалась она, проходя мимо.        Некоторое время спустя, появилась Луна Лавгуд. Она плелась в хвосте своего класса. Нос у нее был запачкан землёй, длинные волосы собраны в узел на макушке. Когда она меня увидела, ее выпуклые глаза вытаращились еще сильней, и она двинулась прямо к нам. Многие его одноклассники с любопытством повернули головы. Полумна набрала побольше воздуха и, не здороваясь, выпалила:        — Да, кстати, я верю, что Тот-Кого-Нельзя-Называть возродился. И я верю, что ты дрался с ним и спасся.        — Э... да? — Неуклюже сказал я, впав в небольшой ступор, какой у меня всегда случался когда в разговоре с человеком не знал что теперь делать.        В такие моменты я просто хрустел пальцами на автомате (ну, или делал ещё какое-то повторяющееся, успокаивающее нервы действие, например комкал листок бумаги, или кидал об землю теннисный мячик) и разглядывал собеседника. Давно же у меня такого не случалось. Уши Полумны были украшены серьгами, похожими на оранжевые редиски, что явно не укрылось от внимания Парвати и Лаванды, они хихикали и показывали пальцами на неё.        — Смейтесь, сколько хотите! — Повысила голос Луна, которой показалось, что они потешаются над ее словами. — Было время, когда люди считали, что на свете нет таких существ, как бундящая шица и морщерогий кизляк.        — Так ведь они были правы, разве не так? — С раздражением сказала Гермиона. — На свете действительно нет и не было таких существ.        Полумна бросила на нее уничтожающий взгляд и метнулась прочь. Редиски в ее ушах бешено раскачивались. Теперь уже не только Парвати и Лаванда покатывались со смеху.        — Сделай милость, не наезжай на единственного человека, который мне верит. — Попросил я Гермиону по дороге в теплицу.        — Не прибедняйся, Гарри, найдутся и другие. — Возразила Гермиона. — А про эту Полумну Джинни мне все рассказала. Она верит только тому, что ничем вообще не доказано. От дочки человека, который издает «Придиру», другого и ждать нельзя.        А я вспомнил вечер прибытия в школу. И тех драконьих лошадей с чёрными крыльями. Полумна сказала, что тоже их видит. Неужели лгала? Размышления на эту тему прервал подошедший Эрни Макмиллан.        — Я хочу, чтобы ты знал, Поттер, — произнес он громким, звучным голосом, — на твоей стороне не только сумасшедшие. Я лично верю тебе на все сто. Моя семья всегда стояла за Дамблдора, и я тоже буду за него стоять.        — Э... спасибо большое, Эрни.— сказал я одновременно и скованно, и удивлённо, и обрадованно. Эрни мог бы конечно выразиться и не так торжественно, но мне, в теперешнем состоянии очень кстати пришлось заявление о поддержке со стороны человека, у которого в ушах не болтаются редиски.        От слов Эрни улыбка с лица Лаванды Браун мигом исчезла, и, поворачиваясь к Рону и Гермионе, я краем глаза заметил выражение лица Симуса – смущенное и упрямое. Профессор Стебль начала урок. Конечно же, с наставлений по поводу важности СОВ. Как по мне, было бы мило, по моему, если бы учителя уже и перестали нам это вдалбливать каждый урок. Стоило вспомнить, сколько поназадавали на дом, как внутренности и без этого словно жгутом скручивало. Это ощущение было особенно сильным в конце урока, когда Стебль задала очередную письменную работу.        Утомленные и крепко пахнущие драконьим навозом, который был любимым удобрением профессора Стебль, мы потянулись обратно в замок. Разговаривали мало. Позади был еще один трудный день.        Оказываться в ещё более плачевном состоянии относительно домашки не хотелось, но и превращать пропуск и обеда и ужина в один день в традицию не хотелось тоже, и я пошёл в большой зал. Минут сорок чтобы поесть (параллельно читая учебник по истории магии по сказанной Роном теме), и надо опять тащиться в кабинет старой жабы.        — Добрый вечер, профессор Амбридж.        Мне сильно хотелось дёрнуть носом из-за этого душного аромата, а в идеале выйти за дверь и вздохнуть полной грудью, но я сдерживался, и это стоило мне даже больших усилий чем на зельях и даже на прорицаниях.        — Добрый вечер, мистер Поттер. Присаживайтесь.        Я вспомнил об отборочных.        — Извините, профессор, я хотел бы попросить вас об одолжении.        Глаза Амбридж сузились.        — Я вас слушаю.        — Видите ли, я вхожу ловцом в команду Гриффиндора по квиддичу, и в пятницу в шесть вечера у нас назначены отборочные испытания кандидатов во вратари, и наш капитан хочет сразу провести тренировку с новым игроком и посмотреть как с ним сработаются остальные, я подумал, может вы отпустите меня в пятницу, и я отбуду наказание в другой день?        До того, как я закончил, мне было ясно, что ничего у меня не выйдет. Тьфу, а как выглядело-то! Представив себя со стороны, я мысленно передёрнулся от отвращения. Учитывая, что вратари и ловцы в квиддиче почти никак не контактируют, все мои слова, при желании можно было интерпретировать как «пожалуйста, отпустите меня отсюда, хотя бы полетать».        И это желание у Амбридж было. Вид у неё стал как у жабы, проглотившей особенно сочную муху.        — Ну, что вы, нет-нет, что вы, что вы, мистер Поттер, вы наказаны за распространение скверных и вредных историй в целях саморекламы, и никто не будет, ради вашего удобства, ничего переносить. Нет, вы явитесь сюда в пять тридцать и завтра, и послезавтра, и в пятницу, все ваши наказания пройдут как намечено. Будет совсем неплохо, если вам придется пропустить то, от чего вы не хотели бы отказываться. Это сделает урок, который я намерена вам преподать, еще более поучительным.        Кровь в ушах стукнула молотом.        За что я там наказан?        А Амбридж смотрела на меня выжидающе, как наблюдают за реакцией магической твари на раздражитель на уроках Ухода. Она всё ещё улыбалась, склонив на бок голову, словно в точности знала о чём я думаю, и хотела посмотреть, взорвусь я в этот раз, или нет.        Сделав колоссальное усилие, я отвёл взгляд, уронил с плеча сумку, и молча сел.        — Ну вот, мы уже лучше владеем собой, не правда ли? — Вот же с*ка то... — Итак, начинайте писать.        Второй вечер у Амбридж прошел не лучше, чем первый. Кожа на тыльной стороне руки отслаивалась и раздражалась ещё сильнее, а заживала медленнее. Вряд ли она долго будет раз за разом так хорошо затягиваться. Скоро слова врежутся мне в руку, и Амбридж, видимо, будет довольна. Тем не менее я не позволил себе сделать ни передышки, и снова не спрашивал время, хотя оно, как и в первый раз, плыло в восприятии, то растягиваясь, то сжимаясь. Меня снова отпустили только после полуночи.        С домашним заданием, однако, положение уже было отчаянное, и, вернувшись в Гриффиндорскую гостиную, я, хотя и устал до предела, не пошел спать, а сжевал две кислотные пластины, открыл учебники и принялся за письменную работу о лунном камне, которую задал нам Снейп. Кончил к половине третьего ночи, думая о том, что сумасшедший же у меня складывается режим сна. Знал, что написал не ахти, но делать было нечего, надо было сдать хоть что-то, иначе не миновать ещё одной отработки, и я из них и вовсе не вылезу. Затем, я кое-как нацарапал ответы на вопросы МакГонагалл, накатал что-то насчет правильного обращения с лукотрусами для Граббли-Дерг, с трудом доковылял до кровати, рухнул на нее не раздеваясь, и мгновенно заснул.       На третий день я заболтался с Близнецами, о их проблеме с первокурсниками, и тем, что Гермиона не позволяет им проводить эксперименты, а тем приходится от неё прятаться, и опоздал в кабинет Защиты на пять минут. Амбридж, заявив что непунктуальность наказуема, попивая кофе, продержала меня до трёх ночи. На этот раз, хотя надпись и затянулась, тыльная сторона моей правой ладони всё равно выглядела так, словно её много раз подряд восстанавливали и снова закапывали кислотой. Да и ощущалась примерно так же. Писать, теперь ещё и обычным пером, было почти невозможно, рука-то правая. Промучившись пол часа над рефератом для Флитвика, я с трудом, очистил смокву для зелий (для раздражающей настойки надо было чистить её заранее, чтобы обветрилась, что нам и велено было сделать), забинтовал запястье, и снова повалился в постель.       На утро сказал друзьям, что запястье забинтовано, потому что я порезался, когда чистил смокву. Но это было почти единственным, что я запомнил от этого дня. Четверг прошел в тумане неимоверной усталости. Рон тоже был очень сонный, почему, я не понимал, хотя пытался гадать, идя в кабинет Амбридж и разматывая бинт на руке. Этот бинт я хотел снять ещё перед вторым на неделе уроком Защиты, чтобы не дать Амбридж чувствовать себя довольной тем, что она заставила меня его носить, но не знал, как объяснить друзьям что на самом деле с рукой, и по этому во время урока терпел на себе её самодовольные взгляды. Пару раз она снова произносила двусмысленные фразы, явно провоцируя меня, на реакцию, но мне приходилось проглатывать - боль в кисти при письме была тому мотивом.        Четвёртый сеанс наказания отличался от предыдущих только тем, что к десяти часам вечера на кисти осталось не только подобное хим-ожогу раздражение. Слова «Я не должен лгать» тоже уже не совсем затянулись, а остались нацарапанными на руке. Из букв капельками сочилась кровь.        — А, — мягко сказала она, выходя из-за стола, чтобы лично обследовать руку, — хорошо. Это послужит вам напоминанием, не правда ли? На сегодня достаточно.        — Завтра мне приходить? — На всякий случай спросил я, пытаясь не радоваться, что раньше времени покину это помещение, этот запах и эту безумную резь. Впрочем, сама боль никуда не делась. Я взял сумку левой рукой. Правую саднило и жгло, она пульсировала, и почти отказывалась меня слушаться. Кровь из царапин стекала по пальцам тонкими струйками, капая на пол.        — Ну конечно, — ответила профессор Амбридж, улыбаясь все так же широко, — за следующий вечер мы, надеюсь, впечатаем поучение еще чуть глубже.        До сих пор я не думал, что на свете найдется преподаватель, которого буду ненавидеть больше, чем Снейпа. Но, по дороге домой в башню, я должен был признать, что у Снейпа появился достойный противник.        Сволочь. Тупая, гнусная, старая...        — Рон?        Я дошел тем временем до верха лестницы, повернул направо и едва не натолкнулся на друга, который стоял за статуей Десмонда Долговязого и стискивал метлу. Увидев меня, он подскочил от неожиданности и попытался спрятать свой новый «Чистомет-11» за спиной.        — Что ты здесь делаешь?        — Я... ничего... А ты что здесь делаешь?        Я нахмурился.        — Да брось, мне-то ты можешь сказать! Чего ты тут спрятался?        — Я... я от Фреда и Джорджа, если уж тебе так нужно знать. — Сказал Рон. — Они только что прошли тут с первокурсниками, наверняка опять что-то на них испытывают. Ведь в общей гостиной они не могут, там сейчас Гермиона. — Он говорил очень быстро и лихорадочно.        — Но метла-то тебе зачем? Куда лететь собрался? — Спросил я.        — Я... ну... ну хорошо, скажу, только не смеяться, ладно? — Слабо обороняясь, проговорил Рон, который с каждой секундой все краснел и краснел. — Я подумал, может, теперь, когда у меня приличная метла, я смогу пройти вратарем в команду Гриффиндора? Ну вот. Давай. Смейся.        — Никакого смеха. — Ответил я. Рон моргнул. — Отличная идея! Просто здорово будет, если ты попадешь в команду! Ни разу не видел, как ты играешь вратарем. Хорошо выходит?        — Вроде бы неплохо, — ответил Рон, которому моя реакция явно принесла громадное облегчение, — когда Чарли, Фред и Джордж тренировались в каникулы, я всегда был у них вратарём, Чарли говорил, что я неплох.        — Значит, сейчас отрабатывал вратарские приемы?        — И сейчас, и каждый вечер со вторника... правда, сам по себе. Я пытался магией заставить квоффлы лететь на меня, но это оказалось трудно, и я не уверен, что от этого было бы много пользы. — У Рона был нервный, встревоженный вид. — Фред и Джордж небось лопнут от смеха, когда я приду на испытания. С тех пор как меня назначили старостой, они постоянно меня дразнят.        — Жаль, что меня там не будет... — Слегка убитым тоном сказал я, когда они вместе пошли в гостиную.        — Да, и мне... Гарри, что у тебя с рукой?        Я, только что почесавший нос свободной от сумки правой рукой, попытался спрятать ее, но преуспел не больше, чем Рон со своим «Чистометом».        — Да ничего, порезал прос... — Я выдохнул и даже договаривать не стал.        Рон схватил меня за запястье и поднял кисть на уровень глаз, повернув к себе тыльной стороной. Довольно долго он молча пялился на раздражённую область, на разводы и подтёки крови, на отслаивающиеся чешуйки кожи, на слова, выцарапанные на ней. Наконец отпустил мою руку. Ему явно стало нехорошо. Он, тоном «ты ничего не хочешь рассказать?» выдавил:        — Ты, кажется, сказал, что она просто велела тебе писать строчки?        Я поколебался. Но теперь всё равно уже ничего не скроешь, да и Рон-то ведь был со мной откровенен, и я рассказал Рону всю правду о тех часах, что провел в кабинете Амбридж.        — Вот старая стерва! — Рычащим шёпотом взорвался Рон, когда я договорил, а мы остановились у Полной Дамы, которая мирно дремала, уронив голову на грудь. — Да она просто сумасшедшая! Иди к МакГонагалл, скажи ей!        — Нет. — Быстро и тихо сказал я, заново заматывая кисть бинтом. — Этим я только обрадую Амбридж, это значило бы, что она меня достала. Не хочу.        — Достала? Но нельзя же ей это спускать!        — К тому же я не знаю, имеет ли МакГонагалл над ней власть.        — Тогда иди к Дамблдору!        — Нет. — Отрезал я.        — Почему?        — У него и без меня много забот.        — И все-таки, я считаю... — Начал Рон, но его перебила Полная Дама, которая уже некоторое время смотрела на нас сонным взором и теперь не выдержала:        — Вы намерены говорить пароль? Мне что, всю ночь не спать и дожидаться, пока вы кончите беседу?        В пятницу была такая же хмарь и сырость, как всю неделю. С тем, что поспать дольше трёх-четырёх часов в день мне на этой неделе так и не удастся, я смирился ещё вчера. Входя в Большой зал, невольно бросил взгляд на преподавательский стол, хотя по-настоящему уже и не надеялся увидеть Хагрида, и моё сознание мигом переключилось на более насущные проблемы — такие, как гора домашних заданий и перспектива новых мучений в кабинете Амбридж. Две мысли поддерживали. Одна – сегодня это кончится, и наказания у Амбридж подойдут к концу. Вторая – из окна её кабинета видно квиддичное поле, можно будет изловчиться и иногда поглядывать за испытаниями. Лучики света, прямо скажем, довольно слабые, но я был рад и им.        В полшестого вечера я снял бинт, и в последний раз, как от всей души надеялся, постучал в дверь кабинета Амбридж, услышав, что могу войти. На покрытом кружевной скатертью столике как всегда ждал чистый пергамент, рядом лежало черное заостренное перо. И как всегда мои лёгкие при входе в первые секунды отчаянно противились приторному воздуху, как бы говоря, что не хотят этим дышать.        — Вы знаете, что вам делать, мистер Поттер. — Сладко улыбнулась Амбридж.        Я взял перо и бросил взгляд в окно. Если бы переместить стул вправо, всего на какой-нибудь дюйм... Притворившись, что подвигаюсь ближе к столу, я смог это сделать. Теперь мне видно было, как вдалеке летает над полем для квиддича команда Гриффиндора, видны были и полдюжины темных фигур, стоявших около трех высоких шестов с кольцами. Это наверняка были кандидаты во вратари, ожидающие очереди показать, на что они способны. Понять, кто из них Рон, на таком расстоянии было невозможно.        Я не должен лгать.        Надрезы на тыльной стороне правой кисти открылись и снова начали кровоточить.        «Я не должен лгать».        Надрезы углубились. Кисть начало сводить судорогой, словно та пыталась отказаться причинять себе вред. Руке было горячо и больно.        «Я не должен лгать».       По запястью потекла кровь.        Я шмыгнул носом, пытаясь совладать с этим приторным запахом, моргнул, чтобы убрать завладевающую мной вязкую, болезненную сонливость, чем сделал только хуже, ещё раз улучил момент и посмотрел в окно. Кто бы ни защищал сейчас кольца, он делал это из рук вон плохо. За те считанные секунды, что я осмелился глядеть, Кэти Белл (судя по стилю игры, это была она) забросила мяч дважды. Всей душой надеясь, что в роли вратаря выступает не Рон, я перевел взгляд на закапанный кровью пергамент.        «Я не должен лгать».        «Я не должен лгать».        Я поднимал глаза всякий раз, когда ситуация казалась благоприятной, – когда, например, я слышал скрип пера Амбридж или шорох выдвигаемого ящика стола.        Третий из испытуемых выглядел более-менее сносно, четвертый ужасно, пятый великолепно уклонился от бладжера, но тут же пропустил легкий мяч. Сумерки за окном быстро сгущались, я не знал, удастся ли разглядеть шестого и седьмого.        «Я не должен лгать».        «Я не должен лгать».        Весь пергамент был алый от пропитавшей его крови. Руку приходилось заставлять выписывать строчки, её невыносимо резало и жгло так, что иногда я кусал язык и внутреннюю сторону губы, борясь с желанием замычать. Когда я снова поднял голову, уже совсем стемнело и на поле для квиддича ничего не было видно.        Ещё через пол часа я услышал мягкий голос Амбридж:        — Давайте-ка взглянем, насколько вы усвоили урок.        Она подошла и протянула короткопалую, с перстнями, ладонь. Я подал ей руку, и она стала рассматривать слова, врезавшиеся в кожу.        И тут меня внезапно полоснула новая боль, уже не в руке, а в шраме на лбу. Одновременно возникло очень странное ощущение где-то под ложечкой.        Я выдернул руку и подскочил, глядя на Амбридж во все глаза. Она смотрела на него, растягивая в улыбке широкий и дряблый рот.        — Больно, не так ли? — Мягко сказала она.        «— Больно, не так ли? — Жуткий, вкрадчивый голос как бы ввинтился в измученный мозг, я, попытавшийся встать, падаю, скрученный очередной судорогой. — Ты ведь не хочешь, чтобы я сделал это снова?»        Я дёрнул головой, попытавшись выкинуть из неё воспоминание.        Что Амбридж имела ввиду? Изрезанную руку или шрам?        Дождавшись, пока она отпустит меня, сказав что-то про усвоение уроков, я, даже не потрудившись дойти до поворота я бросился в Дом.        «Спокойно... Спокойно, это скорее всего не то, о чём ты думаешь».        Я добежал до Дома, скороговоркой выпалил полной даме пароль, влетел в гостиную, где меня встретил радостный вопль:        — Гарри! Гарри, я сумел, я в команде, я вратарь!        — Чт.. Ух ты! Классно... — Я был действительно рад за Рона и попытался изобразить улыбку. Сердце по прежнему колотилось, рука кровоточила, в ней мучительно пульсировало.        — Вот, хлебни сливочного пива. Я всё никак поверить не могу!        — Гермиона уже знает?        — Да, она здесь. — Ответил за брата Фред, а Рон показал на спящую в кресле Гермиону. Кубок с пивом в её руках опасно накренился.        — Не буди, пусть поспит. — Сказал Джордж. У окружавших их первокурсников я увидел следы явные недавнего кровотечения из носа.        — Когда я ей рассказал, она сказала что рада. — Уже не так торжествующе сказал Рон.        — Рон, иди сюда! Примерь старую игровую мантию Оливера, если подойдёт, можно просто нашивку с фамилией поменять! — Позвала его Кэти Белл.        Рон отошёл к ней, а ко мне решительно двинулась Анжелина Джонсон.        — Прости Поттер, я немного погорячилась. Нервное это оказывается дело - руководить командой, начинаю думать, что была несправедлива к Вуду.        Я кивнул, Анжелина оглянулась на Рона, и чуть нахмурилась.        — Я знаю, что это твой лучший друг, но всё равно скажу, я от него не в восторге. Последнее время с игроками кошмар какой-то, когда ловца вон искали, четыре года назад, знал бы ты, какие индивидуумы пришли на отборочные... Оливер после отборочных всех послал к чертям, и собирался переводить в ловцы Алисию, а уже ей искать замену. Но тут появился гений-первокурсник...       Анжелина улыбнулась взглянув на меня, а я, несмотря на беспокойные мысли, польщённо и смущённо проворчал "ну уж, гений...".        — И насмотревшаяся на "всякое" команда зафанатела от тебя почище, чем второкурсницы от Виктора Крама после его матча против Ирландии.       Новый прилив смущения и удовольствия. Вот умеют же девчонки подбирать сравнения, когда хотят!        — А теперь такого гения не появилось. Так что пришлось выбирать из тех у кого просто получается хоть что-то. Вики Флобишер и Джефри Купер выступили лучше чем Рон, но Купер самый настоящий нытик, а Вики состоит во всех обществах которые есть, она прямо сказала, что если тренировка совпадёт с собранием клуба ворожбы, то она выберет клуб. Рон же, хотя и так себе, но во-первых сносен, во-вторых готов работать, в-третьих в нём явно есть потенциал. Да и в семье у него были очень хорошие игроки, те же Близнецы чего стоят! И это я ещё не вспоминала Чарли Уизли. Так что хочу тебя кое-что попросить. Помоги ему, ладно?        — Хорошо, Анжелина. Конечно. — Анжелина отошла, а я подошёл к Гермионе.        Та сонно встрепенулась, я подхватил окончательно упавший кубок со сливочным пивом.        — Привет, Гарри, уже слышал про Рона в команде? Здорово, правда..?        — Правда. Слушай, тут такое дело... — И я рассказал ей, что произошло в кабинете Амбридж. Гермиона внимательно меня выслушала.        — Ты думаешь, Сам-Знаешь-Кто контролирует её, как Квиррела?        — Или империусом. Но согласись, — сказал я, — такое возможно.        — Не знаю... Наверное, скорее, империус, зачем ему в кого-то вселяться, имея собственное тело? Но ведь и шрам у тебя теперь может болеть, когда тебя вообще никто не касается, помнишь, что говорил Дамблдор? Это происходит, когда его обуревают сильные эмоции.        — Я знаю. Возможно, что он просто был очень зол или раздражён в этот момент. Но всё равно совпадение странное.        — Это точно... Гарри, ты должен сказать Дамблдору, что у тебя болел шрам.        — Да зачем? Это теперь нормально.        — Но всё таки...        — По крайней мере настолько чтобы не докучать ему такими вещами.        Почему я не хотел идти к Дамблдору, хотя было уже две причины? Не знаю. Что-то вроде самолюбия. Ведь это он до августа продержал меня на Тисовой, в полной неизвестности о том что вообще происходит. Он запретил друзьям писать мне об ордене. Он поставил за мной слежку никак не предупредив, а мне - дёргайся чувствуя что за тобой кто-то идёт, и сомневайся в своей адекватности, считая, что превращаешься в параноика; он со мной после возрождения Волан-Де-Морта не заговорил ни разу даже после слушания, когда меня чуть не исключили из школы. Именно он...        Что? Ты ведь хотел что-то добавить.        Да нет... Наверное это всё-таки не то... неважно... мало ли чего я не знаю... это я уже... так...        И от мысли, пойти к нему самому было тошно, словно мне предлагали кому-то навязываться. Не хочет - не надо, только если уж будет совсем уж веская причина, такая что без этого никак.        — Я уверена, Дамблдору надо чтобы ему докучали такими вещами. Твой шрам...        — Да, — вырвалось у меня прежде, чем я смог себя остановить, — это всё что его относительно меня когда-либо и волновало - мой шрам.        — Гарри, это не так, я уверена, что...        — Напишу лучше Сириусу.        — Ты чего, Гарри, нельзя! Слышал, что Грюм предупреждал, письма могут перехватывать!        — Ладно, — раздражённо пообещал я, — не буду писать. Пойду спать, поздравь Рона от моего имени!        — Ну уж нет. — С облегчением сказала Гермиона. — Ты идешь спать, значит, и я тоже могу, и совесть моя будет перед ним чиста. Я совершенно вымотана, а завтра мне делать новые шапки. Слушай, может, и ты подключишься? Это очень увлекательно, у меня получается все лучше и лучше, я могу вывязывать узоры, помпончики и все, что угодно!        Я посмотрел на ее светящееся от радости лицо и постарался сделать вид, что предложение меня в какой-то мере соблазняет.        — Э... нет, я, наверно, не смогу... — Сказал я. — Завтра уж точно не получится. Эта отработка...       Я устало потащился к лестнице, ведущей к комнатам мальчиков. Гермиона смотрела мне в спину с легким разочарованием.