Дети пустого города

       Меня ещё никогда в жизни так надолго не запирали.        Мало того, меня не повели водили в сад, видимо сказав там, что я заболел, и теперь я лежал у себя на раскладушке пластом. Причём голодным, так как в таких случаях выпускали поесть только в обед и после ужина. Если надо было в туалет я просто начинал стучать по дверце, так в целом и раньше работало. Иногда проваливался в сдавливающую горло, слепящую панику, когда начинал скрестись в дверь ногтями и биться о стенку лбом, потом как-то оклёмывался, а потом всё начиналось по новой.        — Если ты ещё раз начнёшь там шуметь, я твоему дяде скажу!        Я мгновенно отдёрнул руки от двери, словно обжёгся. Ногти болели, но я сжал кулаки так, что они впились в большие пальцы.        Было время, когда я только и сидел взаперти, но потом открыл для себя домашние дела как способ показать, что я не бесполезен и не надо меня пока гнать к себе. А теперь и вовсе большую часть дня проводил там, в детском садике при начальной школе. Так что уже давно оттаял от постоянного заключения. А теперь...        Теперь я делал тоже, что и всегда здесь; подкидывал Бима и снова ловил, лёжа на спине; сосредотачивался на звуке собственного сердца, потихоньку отколупывал отходящий от стены пласт обоев; но отвыкнув от этой клетки не мог в ней дышать.        Кстати, о стуке сердца...        Сосредотачиваясь на нём, я научился входить и выходить из другого состояния специально.        И даже контролировать себя в нём, думать почти нормально, направлять отголоски своих обычных желаний, что раньше в таких случаях играли со мной злую шутку... например, как с занятиями.        Оказалось, что к нему надо было просто привыкнуть. Только вот жаль, оно лишь отвлекало, но не спасало.        Я слегка задремал и проснулся от старого кошмара, с коридором и высоким человеком с красными глазами и вертикальными зрачками. Проснулся от боли голове в районе левого глаза и лба над ним, что заканчивала каждый подобный кошмар.        И теперь отвлечься от давления стен и удушья не получалось.        Они мучили меня, сводили с ума; я кашлял, расчёсывал горло; мотал головой, словно пытался из неё что-то вытряхнуть; и разве что последними усилиями разума сдерживал рвущийся из меня вместе с кашлем безумный хриплый крик.        Потому что иначе — беда.        Дрожащие пальцы, дёргающийся глаз, периодически начинающаяся тонкая струйка крови из носу, давно уже пропитавшей подушку; они не отражали того выкручивающего душу ужаса и бурления, что творились внутри. Оно пыталось вырваться наружу вместе с криком, но было нельзя, и комок в горле, окончательно став пробкой, заткнул эту возможность.        Когда дверь открылась, я, не в силах мыслить, просто вывалился в коридор.        Каким-то образом, с определённого времени тётка всегда узнавала, когда я начинал психовать взаперти. Говорит, что когда я "превращаюсь в животное" в доме начинают сходить с ума лампочки и радио. Но я-то здесь причём? Не трогаю я этот щиток с кучей маленьких рубильничков, что висит на стене надо мной, и они это много раз проверяли! И всё равно продолжают вешать всё на меня. Только ночью, когда не спалось, я иногда со скуки ими щёлкал, но потом следил, чтобы всё было возвращено как было.        Тётка как обычно заставила меня проглотить какую-то горькую таблетку и запить стаканом воды и заперла обратно.        После неё всё всегда переходило в более пассивный, бредовый режим.        Моя голова постепенно куда-то уплыла, а тело стало слушаться с трудом; стены и ступенчатый потолок по-прежнему нависали надо мной молчаливой угрозой, но у меня уже не было энергии на такую реакцию. Я мог только бессильно лежать и чего-то обречённо ждать, а в конце концов меня накрыла тьма.        ***        Тьма прошла сквозь меня, оставив лежать уже в совершенно другом месте.        Это был не чулан и даже не привычный мне коридор. Это было громадное помещение с очень низким потолком. Потолок висел надо мной неизвестно на чём, ведь вокруг меня не было ни одной стены или колонны. Я ощущал его с замершим ужасом, с которым смотрят на рычащего тебе в лицо зверя. Ведь, знал, что чуть-что, чуть не тот звук, чуть слишком резкое движение, и он обрушится на меня, ударит сверху раскалённым кулаком. Нет, я не чувствовал жара сверху, я вообще не видел этого потолка (перед глазами была лишь тьма, и я даже не перестраивал их, чтобы видеть в ней), просто знал, чувствовал, что он низкий, горячий, и обрушится на меня по малейшему поводу.        Я ещё вдруг кое-что понял, и это понимание прошибло меня, как кувалдой.        Вы когда-нибудь забывали своё имя?        Я да, тем более, что меня не звали им. Я для всех, кроме воспитательниц в группе, я был просто "эй, ты". Но как только я понимал, что забыл своё имя, то оно возвращалось ко мне буквально из ниоткуда. Оно было моим, а я был его. Это не то, что ты постоянно держишь в голове; но то, что ты знаешь, просто потому что знаешь. Иногда, так же чётко и безошибочно, как своё имя, ко мне приходило понимание ещё чего-то. Иногда оно само собой складываясь из услышанного и увиденного ранее, а иногда всплывало и просто из ничего.        И вот, как то, что меня зовут Гарри Джеймс Поттер, я теперь понял, ощутил нервами, что потолок медленно, как минутная стрелка, опускается вниз.        Несмотря на то, что инстинкты требовали замереть и не шевелиться, я попытался встать, но моё тело было налито свинцом, словно сила тяжести придавливала меня к земле с утроенной силой. Преодолевая эту тяжесть, я с трудом пополз в сторону, думая как бы отсюда выбраться прежде, чем меня придавит. И тут раскалённый потолок начал приближаться всё стремительнее, а бетонный, гладкий пол, по которому я то полз, то катился, вдруг начал тоже стремительно нагреваться и обжигать. В панике, я заскрёб руками по этому полу, но он стал притягивать ещё сильнее, мои руки-ноги бессильно примагнитились к горячей поверхности. Потолок уже был в метре от меня. Я с трудом повернул голову, посмотрев наверх, вернее не наверх, а налево...        Стоп, нет!        Наверх, потому что в тоненькой полоске-щели далёкого выхода было явно видно голубое небо и плывущие облака.        Я лежал не на полу.        Я лежал на стене.        На той самой бетонной стене, на которой я нарисовал ещё давно дверь, только высоченной. Как я знал из обрывков подслушанных разговоров, она ограждала с краю города территорию заброшенного завода. Завод сейчас функционировал в другой части города. От тётки я знал, что этот район переделали из заводского в богатый лишь пару десятков лет назад, а территорию завода "власти" обнесли вот такой бетонной стеной, и обещались снести там всё, но видимо не решались лишить благопристойных дамочек вроде тёти Петунии повода негодовать на их счёт. Маленькие дети боялись стены, а среди ребят постарше ходили про заброшенный завод страшилки и легенды.        Странно, что Склада в них нет, такое место...        Я лежал на ней, стене, как на полу, и как только понимание, что ко мне приближается не потолок, а другая стена стало абсолютно ясным, ощутимым, меня потянуло к земле. Странное притяжение к стене-полу исчезло, и я со страшной скоростью ухнул вниз.        Несколько секунд жуткого, заставляющего внутренности подхватиться полёта, и меня сдавило стенами с двух сторон.        В животном ужасе, больно обжигаясь, разрывая одежду и обдирая спину и грудь, я стал продираться вниз толкаясь локтями и коленями. Из носа шла кровь, ощущение "раздавливаемости" становилось всё острее и больнее, невыносимее, когда я наконец смог доскрестись до того места, где одна из стен обрывалась.        Есть!        Я выскребся и снова начал падать. Меня понесло вниз, так, что воздух засвистел в ушах.        Меня шлёпнуло о землю, но я прошёл сквозь неё, словно сквозь воду. Вокруг меня пыльно-коричневыми лентами закружились протоптанные дорожки в зелёном море травы. Меня затягивало в это море как в водоворот, тащило сквозь траву и землю, так что я успевал только отплёвываться от неё.        Вдруг я ощутил какой-то барьер прямо перед собой. Всё на миг замерло, а потом меня повлекло прямо сквозь него.        Всё изменилось потемнело, а меня начало швырять в размытой серости чёрте-куда и на большой скорости. Я пытался подняться на ноги, но мои движения почему-то оказывались теперь наоборот слишком сильными, настолько, что я только ускорял метание мира вокруг меня. Волны запахов и звуков так же менялись с сумасшедшей скоростью, меня мутило. Я не понимал какого чёрта происходит, у меня осталась эта муть и желание уцепиться хоть за что-нибудь стабильное...        Меня швырнуло на тротуар из потресканного асфальта. Сквозь одну из трещин, как это ни странно для ноября, прорастал одуванчик. Перед тем, как меня рвануло снова, я успел выкинуть вперёд руку и схватить жёлтый шарик цветка.        Всё остановилось.        Уже оторвавшийся было от земли, я ничком бухнулся рядом с цветком.              Твёрдый, холодный асфальт всё ещё раскачивался подо мной, но это уже было просто головокружение. Такое случалось иногда, когда я терял дыхание; ну или в тот раз, когда дети в садике придумали игру "кто дольше сможет крутиться на месте и не падать".        Когда я смог наконец встать и оглядеться вокруг, то я ничего не понял. Вокруг меня были лишь разные оттенки серого и перефокусировка взгляда почти ничего не дала, словно вокруг меня были одни сплошные асфальт, да бетон. А главное, ни стен, ни простора я не чувствовал. Моё чувство пространства словно отключилось, даже тело было слегка не моё, что напугало меня ещё сильнее. Ища спасения, я с трудом оглянулся на одуванчик.        — Сиди, сиди. — Раздался вдруг голос, от которого у меня мурашки поползли по коже. — Твоё реальное тело, там, под лестницей, уже просто лежит и всё, ничего ему не делается. И ты посиди. А я сейчас приду.        — Кто ты?! — Крикнул я, но это был какой-то крик души, голосом я ничего не сказал.        В самом деле, кто мог за мной так наблюдать, чтобы я не почувствовал?!        Но жуткий, холодный, лениво так, без интереса, поигрывающий интонацией, голос как-то услышал меня.        — Я-то? А не узнаёшь?        — Н-кхе-кгху... Не... — Это я уже попытался сказать вслух. Шипы, набившие горло, не дали этого сделать, и я снова закончил мысленно.        — И не надо, поймёшь со временем. — Усмехнулся голос.        — А?        Но голос молчал. Будто и не было его вовсе. Зато я услышал другое.        Шаги.        Твёрдые, жуткие в своей размеренности. Они звучали, как расстроенный механизм медленно тикающих часов, только намного громче. Нечто среднее, между этими часами, шагами из моих старых кошмаров с Высоким Человеком, и шагами тёти Петунии или дяди Вернона, когда я как-то косячил и пытаюсь спрятаться. Не раздумывая, я бросился бежать.        Бежать, бежать, спотыкаясь и снова вскакивая. Только вот куда я бегу, где выход из этого лабиринта?        Я отчаянно прислушивался - не раздастся ли откуда-нибудь шум улицы? Но слышал только Шаги и рассыпчато-тупой топот собственных босых ног. Пол был из непонятного мне материала, но очень твёрдого. Я оглядывался, пытаясь заметить какие-то изменения в разных оттенках серого. А шаги между тем становились всё ближе. От отчаяния я снова попробовал перефокусировать взгляд.        Жёлтое пятнышко! И ещё, и ещё!        Вокруг по прежнему были цвета пыли, асфальта и бетона, но сквозь них цепочкой жёлтых пятнышек прорастали упрямые одуванчики.        Почему я их не видел обычным взглядом непонятно, но не важно! Они были мне не враги, я это чувствовал и без раздумий рванул вдоль цепочки. Они всегда нравились мне, эти упрямые цветки прорастающие везде и душащие чинные и нежные растения, выхоленные тётей Петунией. Я даже попытался защищать их, когда в качестве работы по саду она меня заставила вырвать их из палисадника все до единого. И вот, оказывается они не забыли мою попытку спасти их и теперь платили мне тем же.        Но ведь тебе не удалось, ты только хуже сделал, не забывай...        Прямо передо мной пространство вдруг провалилось вниз, я ухнул в провал.        Стебли одуванчиков кинулись на помощь, вырвались из земли подобно змеям, подхватив меня на миг, но тут же разорвались не выдержав тяжести, забрызгав меня с ног до головы своим соком словно белой кровью. Провал оказался неглубоким, и упав, я оказался как будто в гаражной яме. Я и так не смог бы выбраться, но вдобавок, неестественно громадное количество вязкой жидкости из стеблей одуванчика быстро застыло, завязло, обездвиживая меня. Слыша, как приближаются размеренные шаги, я дёргался и извивался, пытаясь разъединить, отклеить друг от друга руки-ноги, но это было бесполезно.        Всё ближе и ближе...        Ну нет, нет, нет, нет, нет!        Пожалуйста!        Я бешено бился, в попытке избавиться от сока-клея. Когда шаги стали совсем близко, метрах в двух, из моего горла вырвался вопль отчаяния, но я тут же ужаснулся ещё сильнее, словно им и выдал себя.        Надо мной нависла фигура в длинном плаще. Лицо было не разглядеть, но глаза... глаза были багрово-красными.        — Кто я? — Поняла фигура мой немой вопрос. — Да расслабься. Я не твой вечный преследователь в страшных снах, облик которого принял сейчас. Впрочем, и он тоже. А эти забавные цветки продули раунд, не так ли?        Я попытался отползти в угол "ямы", чтобы быть хотя бы не на прямом взгляде у фигуры, но видимо не был хорошей гусеницей. Взгляд был как раз тот самый, отдающийся внутри тела прожигающим холодом; под лучом, которого хочется сжаться и молить о пощаде пока не отпустят.        — Да ладно тебе, личинка. — Спросил тот снисходительно, почти ласково. — Ты так и не понял, что это бесполезно?        Пол, на котором я лежал, вдруг подобно платформе выдвинулся вверх. Я оказался над остальным полом, как а операционном столе (я никогда на таком не был, но почему-то был уверен, что на нём чувствуют себя именно так). Некто положил холодные твёрдые пальцы на моё горло, где комок тут же разошёлся шипами, как никогда раньше. Я закашлялся и хотел было попытаться заорать сквозь него, но...       — А вот это не вздумай. Ты же не хочешь, чтобы тебя наказали? Ты же сам понимаешь, что шуметь это плохо.        Он говорил, а на меня всё сильнее давило желание закашляться, а ещё дёрнуться, упасть отсюда, уползти... только вот я почему-то не смел, замер и сдерживался из-за всех сил.        — Уже лучше. — В голосе была слышна жуткая ласка. Как раз такими же, почти ласковыми движениями фигура водила по моему горлу ледяными пальцами. — А если так?        И она внезапно убрала свою руку от моего горла и резко надавила на мою голову.        И тут же всё вокруг осыпалось, навалилось безумной тяжестью, меня захлестнули боль и ужас, сквозь шипы из горла прорвался животный визг... я подскочил...        Попытался.        Рука прижимающая мою голову к бетонному "столу" не дала мне сделать этого.        — А так - не так. — С сожалением вздохнул жуткий голос, пока я давился прорывающимся вслед за голосом кашлем. — Но я помогу.        Некто, не отрывая руки от моей головы, положил на моё горло вторую. Предчувствуя недоброе, я снова задёргался беспомощным коконом, попытался вырвать у него голову, чтобы придавить подбородком руку на горле.        — Тише. Это не больно. Вот так.        И он резко скребанул меня этой рукой от горла до окончания рёбер. По всей моей дыхательной системе мгновенно распространилось то ли обжигающее, то ли леденящее ощущение. И тут же рука словно вдавила что-то мне в горло сквозь кожу. От того, как усилилось ощущение от кубика из глаз пошли слёзы, но любой звук, будь то кашель или крик теперь словно затыкался им ещё сильнее...        — Ну а теперь, давай, крикни! — Рассмеялась фигура.        Нет!        На этот раз я сразу всё понял и внутренне приготовился к обвалу. Тут же грохнувшееся на меня сверху нечто стиснуло, выкрутило мою душу, но я уже не позволил себе даже слабого вскрика. Колотьё в горле было тому помехой, помощником и предупреждением: ты же не хочешь, чтобы стало ещё хуже?        Всё сдавилось ещё сильнее, на миг я забылся и замычал сквозь комок-клапан, но тут же ощутил, сильное давление на голову, а ещё словно услышал сквозь слой кошмара голос тётки: "Я точно скажу об этом Вернону, хватит ныть!".        В этот момент, как, впрочем, и порой, когда мне снились кошмары и я получал от дядюшки за крик по ночам, я проклинал собственный голос.        Я сам не понял как, но я сам вырастил в кубике новые шипы.        Глубоко и прерывисто вздохнув от облегчения, я понял, что снова лежу на бетоне. Надо мной провели ладонью, и сковывающая меня вязкая субстанция из "крови" одуванчика убралась, руки-ноги бессильно и расслаблено упали в естественное положение. Но шевелиться я не мог или не смел.        Вторая стадия окончательно завершена. Третья теперь окончательно действительна.        Что? Чья это мысль? Что это значит? Откуда это в моей голове?        Не успев опомниться, я снова ухнул в безумный провал, мои кишки подхватило ощущением падения, всё вокруг меня слилось в громадный, падающий вместе со мной в пространстве шар, который с тошнотворной, безумной скоростью вертелся вокруг меня. В конце концов, словно моим отчаянным желанием, меня швырнуло куда-то в траву, но тут же она оказалась верхом, потолком, с которого я грохнулся вниз, на спину, и из моих лёгких вышибло только-только появившийся в них снова кислород. Но тут же и этот пол оказался крутой, почти отвесной, наклонной стеной из асфальта, по которой меня потащило кубарем в новый "вниз". Потом всё опять перевернулось, и я упал обратно туда, где был первый раз, но вместо травы там был уже чей-то ламинатный пол. Потащило и снова кинуло (только уже быстрее) "вниз", хотя, какой там уже "вниз", скорее: "туда, куда теперь притягивало". Словно я оказался в барабане медленно разгоняющейся стиральной машины.        Всё вокруг всё бешенее вертелось, швыряясь мной туда-сюда...        Однако, сквозь бьющее по глазам мелькание, тошноту и страх, проскакивали у меня мысли о том, как из этого выбраться.        Мысли проблески.        Что там говорил голос? "Твоё реальное тело лежит там, под лестницей"... Значит ли это человеческим языком, что я сплю? Если так, то...        Проснись, проснись, проснись, проснись, проснись...        Я напряг веки так, что у меня глаза закатились, повторяя себе это слово, но окружающий мир, словно в насмешку, грохнул меня спиной на дорожное ограждение у трассы; так что она хрустнула, а в глазах потемнело; и завертелся ещё стремительнее.        Но всё равно это сон! Во сне свои законы, надо лишь понять их и взять под контроль! А что если...        Упав на четвереньки и рассадив коленки о гравий, на который меня грохнуло, я тут же вскочил на подламывающиеся ноги. Конечно, голова кружилась, но когда пространство снова крутнулось, я, спотыкаясь и заваливаясь набок, скачками рванул по нему в противоположном направлении. Как белка в колесе. И я не упал.        Подождал миг, перед новым движением, а почувствовав его тут же снова рванул в противоположную сторону, сперва опять по траве, а потом прямо по стене многоэтажного дома.        Я прокрутил этот мир своими ногами, как ты вертишь ногами мир, на самом деле крутясь на месте.        И снова.        И опять.        А на четвёртый раз, не дожидаясь вращения, я побежал в сторону бетонной стены, где была нарисована дверь, пусть это и было тяжело, словно бежать по крутому склону. Мир послушно крутнулся в обратную сторону. Толкнувшись ногами, я завалил это пространство так, что упал прямо на стенку, ту самую, прямо на свою нарисованную дверь и тут же ощутив под пальцами металл ручки, который был предвестником, что я могу открыть её. Я рванул эту ручку на себя и швырнул своё тело в черноту за дверью...       ...И грохнулся на свою раскладушку.        ***        И ещё долго пытался успокоить себя, понять заново, что происходит.       У меня болела голова. Была уже ночь. Лежать дальше было совсем невыносимо. Я достал Бима и снова попробовал отвлечься от стен, подбрасывая его и хватая, однако номер не прошёл, да и руки не очень-то слушались.        Ощущая себя ужасно замученным, я запустил трясущуюся руку под полку за проволокой.        Лишь с пятой попытки мне удалось поддеть ей шпингалет и открыть дверь. Я давно не чувствовал свои руки-ноги такими болезненно-бессильными, ломкими и теперь не понимал, что происходит со мной. В животе уныло тянуло от голода.               Если меня поймают, то это моя последняя вылазка. Ну и чёрт с ним, я всё равно тут сдохну. Лучше уж на улице, чем в этой коробке из стен.        Я взял с собой Бима. Запер кладовку на шпингалет снаружи. Всё. Теперь, если дядя или тётя пройдут зачем-то мимо, то подумают, что я там по-прежнему сплю. Больше я не попадусь так глупо. Поколебавшись, я взял в прихожей с комода и сунул в карман шортиков от формы детсада, в которых до сих пор был, зажигалку дяди Вернона, чтобы если заберусь в совсем уж тёмное место - у меня был свет огонька. Я всё ещё не верил, что мне почти не нужны дополнительные его источники.        По отработанной с прошлого лета методике, я максимально бесшумно накинул старое пальтишко Дадли, надел кроссовки и выпрыгнул из окна в куст живой изгороди.        Я опять пошёл в сторону старого лесопарка, бодая носками кроссовок ночной туман. Изредка я кидал под ноги мячик и ловил, когда он отскакивал от земли. Хотелось постоянно это делать, ведь я не знал куда девать руки, но они по-прежнему были какие-то не такие и при попытке взять в них что-то относительно тяжёлое, даже чёртов теннисный мячик, начинали подрагивать.        Хотелось сунуть их в карманы, но было почему-то боязно.        Так, а почему?        Точно, в садике так не разрешали, а дядя и тётя и вовсе били за такое по рукам, если искали повод придраться.        Что-ж, здесь никого нет, и с неким злорадством, я сунул Бима в растянутый им карман шортиков, а руки в карманы куртки.        Остановился я только у развилки дорожек, ведущих в темноту. Идти мне было в любом случае вперёд, прямо сквозь лес. Тогда я приду к Стене. Только куда поворачивать у стены? Я мог повернуть налево и на углу пройти через тот самый аркоподобный проход, между стеной и деревьями, и попасть к складу; а ещё мог пойти вправо, и на другом углу свернуть вместе со стеной, пойти вдоль неё дальше, и прийти к той двери, что я нарисовал.        Я вздохнул и, хлюпая кроссовками по периодически встречающимся лужам, возобновил движение. Я шёл напрямик и низкие ветки мелколесья, выплывающие из тёмного тумана изредка задевали меня по груди и лицу, но в основном все ветки были просто выше, чем я. Здесь было уже совсем темно, но так было только спокойнее. Я всё равно на всякий случай переключил глаза, как научился в коридоре за Дверью ещё летом, в этом режиме темнота не была мне помехой. Интересно, а почему так все не делают, когда им для того, чтобы лезть куда-либо нужен свет?        Из тумана и чащи выплыла бетонная стена. Я пошёл вдоль неё в правую сторону.        Почему я выбрал дверь?        Тянуло меня туда.        Тянуло почти ощутимо, словно побывав за ней те два раза, я оставил частичку себя, она поселилась там и теперь звала меня за собой.        К себе.        Деревья поредели, я вышел к углу. Здесь стена, повернув, шла уже не вдоль парка, а вдоль автомобильной трассы. От дороги меня отделяли только кусты и дорожное ограждение. Я шёл меж кустов и стены в зарослях некошеной травы, падая на корточки или на коленки и пригибаясь каждый раз, когда по трассе с рёвом проносились редкие автомобили, хотя кусты были достаточно густыми и высокими, чтобы закрыть меня даже когда я стоял прямо.        До моей Двери было не очень далеко. Вернее, довольно далеко, но я же не тороплюсь...        Вот она.        Довольно высокая для меня, ведь я рисовал её, вставав на притащенный старый стул; слегка кривоватая из-за моей неопытности, но так-то даже слишком аккуратная и продуманная для детского рисунка. В целом, обычная меловая картинка на заборе, если бы не до сих пор сохранившийся запах самых химозных средств с полки в моей кладовке, которыми пытался оттереть её ещё после того, как понял что потерял контроль над своей одинокой игрой. И нет, у меня не вышло.        И даже за целый год, и с жарой, и морозом и ливнями, она не потускнела, не сошла.        Словно кто-то впечатал частицы мелка во все молекулы бетона, сделал его частью и вмешал к ним вдобавок всё то, чем я пытался её отмыть.        Словно... назло самому себе, это сделал я...        Я приложил ладошку к холодному бетону. Дверь отозвалась в ней ощущением, которое можно было описать, как... наверное тоже самое чувствовали бы магниты в момент притяжения, если бы умели чувствовать. А ещё это как-то сочеталось с чувством слабого удара током. Понимая, что уже не уйду отсюда, я слегка обречённо закрыл глаза. Под пальцами начало формироваться ощущение металла дверной ручки.        Я дёрнул её на себя и открыл глаза.        Передо мной стояли запахи плесени, сырости и ржавчины, а ещё Тьма.        Но я уже знал, что с ней делать, да мой взгляд всё ещё был на неё настроен.        Я зашёл. Нарисованная дверь за мной закрылась, издав какой-то хрустящий звук, словно действительно сломанный напополам мел.        Пройдя по коридору с железными стенами, я вышел в помещение с большим количеством разнообразных проржавевших труб.        Когда я был здесь предыдущие два раза, я был босиком, и пол был ледяной.        Сейчас здесь был и вовсе настоящий потоп. Воды было по щиколотку. Мои кроссовки, итак мокрые, кстати, вмиг пропитались холодной, непонятно пахнущей водой. Сперва я перепрыгнул через высокий порог обратно в коридор, но мокрым ногам почему-то стало ещё холодней, чем в воде, и я снова шагнул вперёд. Разглядывая разные трубы, то пересекающие помещение, то мирно идущие вдоль стен или потолка, я побрёл к ступеням, ведущим из этого подвала во внутренний дворик здания. Всё равно из дворика нет выхода. Выход завален огромной кучей каких-то железяк. В первый раз я попробовал перелезть, в результате упал и так хряпнулся на асфальт задом, что ещё две недели на нём ни сидел, а страдал.        Я сделал шаг в сторону. Почему-то мне казалось, что в этом месте темнота не такая тёмная и я хотел доказать себе, что это не так. Раньше такого не было.        Слабый просвет вдруг окатил плечи, этакий душ.        Я поднял глаза.        Люк в потолке.        Прямоугольный с крышкой, в общем-то представляющей собою ржавый, тяжёлый, наверное пласт железа, лежащий сверху. Он был чуть сдвинутый, в эту "дырку" и проникал "тёмный свет".        Если бы только добраться...        Я оглядел трубы. В принципе, по трубам можно было попытаться забраться вверх по стене, только вот как назло у той стены, что была поближе к люку, трубы были толстые, по таким фиг залезешь... но в то же время, попытаться-то кто мешает?        Я подошёл к стене с большими трубами, и не зная, за что цепляться, запрыгнул на первую из них, вмиг нащупал что-то твёрдое и гладкое над второй, и схватившись за это обоими руками стал скрести ногами и извиваться пытаясь подтянуться. У пальтишка не хватало половины пуговиц, оно было расстёгнуто; и ледяная, влажная, чёрт-знает-насколько-старая труба скребла сквозь майку мои рёбра. Сама майка пропиталась ржавой влагой, и здешним запахом заброшенности. Наконец мне удалось подтянуть колени, упереться ими в... скорее всего в коросту ржавчины, и толкнуться ими одновременно с новой попыткой подтянуться. Теперь я был в крайне неудобном положении. Почти вертикальном, ноги полусогнуты, в коленки неприятно врезался нарост ржавчины, а руки скрючены и трясутся от напряжения в совместной с ногами попытке удержать тело в таком положении. Живот тоже сводило от этого напряжения, ведь я по сути был в положении подтягивания, держась за...        Я поднял глаза на то, во что вцепился. Здесь не было листа железа, из которых было склёпано всё помещение, стена была земляной. И из этой земли торчало нечто, до жути напоминающее чью-то кость.        Я сразу отпустился от неё и упал прямо в воду, намочив в ней пальтишко и штаны.        И только вскочив и дрожа от холода понял, что вернусь на Тисовую весь мокрый и грязный с ног до головы.        Ну всё. Лучше тогда вообще не идти. Тихо-мирно замёрзнуть здесь, заснуть хоть навсегда, может быть не почувствую... только бы не снились кошмары...        Не зная зачем, я снова беспомощно поднял глаза на люк. Потом подошёл и принялся зачем-то разглядывать и ощупывать нижнюю трубу. Во многих местах она и проржавела, прохудилась и словно проплавилась из-за чего-то. От неё шёл запах, который я мог сравнить разве что с запахом уксуса. Ещё она была достаточно толстой, чтобы я пролез внутрь...        А ещё к ней была прислонена кувалда с длинной ручкой.        У дяди Вернона есть в гараже такая.        Однажды, он позвал мастера, чтобы тот починил машину, а меня заставили помогать ему, подавая инструменты. Мне в целом даже нравилось, ведь он был дядька не очень злой; а наблюдать за ним было даже интересно. И я тут же подскочил, когда он сам встал за каким-то инструментом. Он лишь усмехнулся и сказал "ну попробуй, вон стоит, называется "кувалда"". Я попробовал, но она оказалась тяжеленной, и я вообще не смог поднять её в руках. Я добросовестно попытался её притащить, но он всё-таки сам взял эту кувалду, ещё раз усмехнувшись над моей "исполнительностью".        Однако...        Словно под гипнозом от своей идеи, я взял кувалду за ручку, отволок от труб ближе к середине, и принялся крутиться с ней на месте; с хлюпаньем выдирая ноги из воды по очереди. Я держал её за ручку, а вес был в другой стороне. Сперва было очень тяжело, но вскоре он сам уже раскручивал меня по инерции, пытаясь вырваться из моих пальцев. Мне, которого эта кувалда чуть ли не превосходила в своём весе, оставалось лишь перебирать ногами, стараясь крутиться на уровне трубы. Я стал приближаться к ней и...        ТР-Р-РАХ!!!        Кувалда с оглушающим грохотом проломила на своём пути препятствие, вылетев из моих рук. Я отскочил, меня как током из-за такого громкого звука подбросило, я съёжился на корточках и зажал руками уши от громкого и внезапного эха. Ручка кувалды больно упала мне на ступню, расплескав воду... спасибо вода, что ты есть кстати. Псевдо-уксусный запах усилился.        Я посмотрел на появившуюся дыру. Её края я сбил, чтобы было легче протиснуться, просто пиная ногами, настолько она была ржавая. После этого я вздохнул, и...        Полез в трубу.        Я добровольно полез в до жути узкое, пропитанное едким запахом неизвестной кислоты пространство.        Я сошёл с ума.        Но не собирался сдаваться. Мне вроде не зачем ни сдался этот люк, хотя и было интересно что там... Но были три причины, по которым я так на нём зациклился.        Во-первых, засыпать навсегда в таком склепе... ну, такое себе, когда мечтаешь о свободе от этого стискивания стенами.        Во-вторых, у меня тогда в принципе не было тормозов. Был только подсознательный принцип: "бери, пока не смотрят; лезь, пока не остановили". Останавливать меня здесь было не кому, а у самого на этот момент, такой функции просто не было предусмотрено.       В-третьих, что-то внутри словно брало меня на слабо. Что-то вроде: "злых взрослых здесь нет, какие ещё оправдания полной неспособности получить желаемое?".        К тому времени, как я, упираясь в стенки трубы локтями и коленями, прополз наверх, и труба снова повернула в горизонтальное положение, из моего носа снова шла кровь, а в лёгкие проникло странное холодящее жжение, похожее на то, что прошлось по ним в моём сне. Я понял, что это заполнил их воздух с "уксусом". Только по этому в горле и не выросли шипы - избегая разъедающего внутренности запаха я и так старался не дышать. Только не очень мне это помогало.        Кружилась голова. Перед глазами плыли ядовито-цветастые пятна. Я протолкнулся вперёд снова, и попал на участок, где не было таких частых мелких пробитий в ржавом железе.        Да.        Как мало мне надо для мгновенной паники.        Это подействовало на меня, как удар током.        Я так и не понял в полном смысле, что именно случилось.        Первый миг: я осознаю, что остался без последних источников нормального кислорода и мне сносит последний зыбкий контроль над своей головой и телом. Мой организм, против моей; воли резко хватает, втягивает в себя сразу столько воздуха с "уксусом", сколько помещается в дыхательной системе.        Внутри меня происходит мгновенная реакция, словно взрыв, подбрасывающая меня, заставляющий конвульсивно выгнуться в воздухе, и как бы вырвать этот воздух из лёгких (при этом их продрало словно тёркой). Я не вижу, что происходит, но мгновенное желание разодрать ловушку и чувство при этом, я запомнил надолго.        Ведь во второй миг, я уже хватаюсь за рваный слом трубы, которую что-то разорвало изнутри, прямо там, где я был...        И нет худа без добра - я висел прямо рядом с люком.        Откашливаясь от заполнившей рот жидкости с привкусами соли и металла (Почему? Во рту-то откуда?), я с трудом перебрался на каркас, на котором висела труба, и оказался в положении, в котором лёг на трубу сверху животом. Я очень болезненно откашливался от чего-то до ужаса не напоминающего ничего, кроме крови; я захлёбывался так, словно меня попытались утопить, но одумались в последний момент.        Когда мне удалось хоть как-то сглотать и отплеваться, я вытер так же кровоточащий нос и слезящиеся глаза плечом, взял лежащий рядом со мной длинный обломок тонкой пластиковой трубы. Я вытянул руку с ней и стал толкать и так чуть сдвинутый пласт железа, лежащий на люке сверху. Это было тяжело, но в конце концов, мне и не нужно было отталкивать его полностью.        У меня получилось сдвинуть её ещё чуть в сторону, так, что теоретически я мог бы протиснуться. Только вот все мои мышцы уже и так ломило от доставшейся им за это время нагрузки. Меня клонило в сон от холода и мне уже не хотелось туда лезть. Хотелось закрыть глаза и задремать.        Значит мы зря сюда пёрлись?        Я посмотрел на люк и в который раз свистяще кашлянул и сплюнул в воду.        Ладно. — Подумал я. — Там посплю, наверху. А сперва хоть гляну что там.        Тряхнув головой, пытаясь прогнать сонливость (из горла при этом вырвался сипящий, словно пробитый всхлип, и я снова сглотнул солёную горячую жидкость, попавшую в рот), я развернулся на спину (всё тело протестующе заныло), вытянул руки, уцепился ими за край люка и оттолкнулся с каркаса.        Мне повезло, что в первый же миг мне удалось закинуть наверх локоть. В этом случае я сумел закинуть и второй локоть, а потом и ногу, и последним рывком перекатиться на дощатый пол.        И тут, всё ушло в темноту.        Я очнулся здесь же, и ничуть не удивился.        К тому времени, когда я уже мог что-то соображать, я отчётливо помнил, как сюда пришёл. Удивляло другое. Вечное чувство слабости, уязвимости перед окружающим миром ушло. Пространство здесь было настороженным, изучало меня и кажется могло ненароком чем-то зашибить, однако точно не желало мне зла намеренно. Оно не говорило мне всей своей аурой "Тебе здесь не место, маленький чужак.", оно не имело ко мне ничего личного.        Поступишь как надо, понравишься, и оно примет тебя.        Холод больше не тянул съёжиться. Это был вроде всё тот же холод, что и раньше, но он как бы наполнил моё тело, спокойной такой прохладой. Он был моей частью, он больше не был мне неприятен.        Я вытер лицо. Кровь на щеках, губах и подбородке уже засохла, но кое-где была ещё как-бы как желе.        Я всё таки встал и осмотрелся, хотя мокрая одежда, висевшая на мне и липшая к телу, слегка затрудняла движение.        Это был чей-то кабинет. В смысле, когда-то был. Теперь же, это было помещение со старым дощатым полом, облупившейся краской на стенах, столом, заваленным какими-то запылёнными и загрубевшими наощупь бумагами; телефоном, стоящим на столе; и окном.        Подскочив к окну с выбитыми стёклами, я высунулся из него, от всей души надеясь, что оно выходит не на внутренний дворик и я смогу увидеть из него что-то новое.        За окном была ночная, пасмурная, туманная улица. В этом тумане, я сумел разглядеть только то, что она была широкой, похожей на такую трассу, у которой много полос; а других зданий поблизости не было.        Я оглянулся на дверь. Точнее на дверной проём. Дверь лежала за приделами комнаты, сорванная или снятая с петель. Она вела в широкий коридор с большими окнами, некоторые из которых даже были целы.        И только тут понял что не так было с тем окном, да и с этими.        Это были окна второго этажа.        А я вылез из подвала, и должен был быть на первом.        Я тут же забежал обратно в комнату-кабинет. Люк в полу был на месте и вёл в тот же подвал с ржавыми трубами, что и раньше. Я высунулся в оконный проём и скосил глаза вниз так, что увидел окно комнаты, что была этажом ниже.        Не веря, что мог такое пропустить, снова заглянул в люк.        В подвале с трубами, как я и помнил, не было никакого окна.        Я отскочил от люка, как от огня, и выскочил в коридор. Сердце бешено колотилось в груди, я стоял лицом к проёму в кабинет на полусогнутых ногах, готовый в любой момент отпрыгнуть, убежать...        ...А от чего?        Так, а что вообще, в мире, способно причинять вред? Бродячие собаки? Волки из сказок? Да кто вообще, кроме людей?        Да, это какая-то чертовщина. Но с другой стороны, с чего я это взял. В конце концов, что я знаю об этой жизни-то? А пока лучше пройтись по коридору. В таком виде на Тисовую мне путь заказан, лучше знать место, где мне похоже предстоит жить, пока я не умру от голода.        Я повернулся и пошёл вперёд, оставляя за собой следы мокрых кроссовок, попутно выглядывая в окна, и пытаясь разглядеть хоть что-нибудь. Но в них был только туман, да ещё с одной стороны появилась снизу крыша. Крыша выпирающего первого этажа.        Я такое только раз в жизни видел, когда Дурслям пришлось взять меня с собой в Лондон. Там были очень высокие здания, и у одного из них первый этаж был больше всех остальных, выпирая вперёд. Я тогда шёл и думал, почему же никто не вышел из окна второго этажа, как через дверь; на крышу первого, как на балкон? Иногда ведь там наверное всё-таки сидят, верно? Я даже сказал об этом Дадли.        Дадли был вообще верным "переводчиком" между мной и тёткой - если его натолкнуть на какой-то вопрос, то скорее всего он задаст его родителям, и они дадут ему ответ, который подслушаю и я. А раньше можно было и не наталкивать, а подождать, пока он сам войдёт в режим почемучки. Мне-то самому лучше было с вопросами не высовываться.        Обидно и горько, но даже на вопрос, откуда я у них вообще взялся и были ли у меня когда-то мама с папой, впервые ответили именно ему.        Но тогда провернуть фокус не получилось. Когда вопросы Дадли слишком явно возникали от меня; ему велели не забивать голову всякой пакостью; а мне и вовсе доставалось за то, что я якобы пытаюсь влиять на их сына.        Так случилось и теперь.        Несмотря неудачу, улицы всё равно были для меня праздником. До тех пор, пока Дурсли не пошли перекусить и не оставили меня в машине. Всё бы ничего (мне даже дали сендвичи, которые были у них с собой), если бы не жаркий май. Я быстро "испёкся", начал стучать в окно и царапать сиденья, а ещё вырвал остатками завтрака и впервые в жизни вырубился. Меня достали прохожие, но за выбитое ими окно и испорченные мной сиденья мне влетело и неслабо. Оно и понятно - такие затраты на ремонт... самое ужасное как раз и случалось либо когда им приходилось тратить из-за меня деньги; либо когда моргали лампочки или вели себя странно вообще любые предметы. Чем я правда в этом виноват, я не понимал. Видимо, им просто нужно выпустить на кого-то злость по этому поводу, а под раздачу попадал я.        Правда, потом прибавился ещё повод - любое слово или действие, не так ляпнутое при постороннем.        Много позже я понял, что они вышли на новый уровень наказаний именно потому, что им нужно было принимать какие-то отдельные меры для случившегося вне дома. Всё, что происходило не за закрытыми дверями, могло вызвать толки среди соседей - один из главных страхов семьи. Потому-то, именно теперь, когда я много времени проводил в группе, рядом с бдительными учителями и воспитателями; в моей жизни и появилась длинная металлическая линейка, а через время, наверняка, появится и что-то поосновательней...        Ладно. Это не тема для того, чтобы думать здесь. Ведь сейчас...        Сейчас я могу выйти в окно, как в дверь, и впервые в своей жизни осуществить свою небольшую мечту - оказаться на крыше.        Я ведь всегда хотел оказаться на какой-нибудь крыше.        Я подошёл к низкому окну, которое было полностью выбито, лёг животом и грудью на широкий подоконник, свесив руки наружу, толкнулся ногами, и кувыркнувшись вывалился на похожее на мягкий асфальт холодное покрытие.        На крыше не было почти ничего. Я ожидал, что здесь, как в коридоре, будет раскидан всякий мусор, вроде оторванных пластов обоев, листов бумаги, каких-то деревяшек. Но здесь было пусто, за исключением чего-то непонятного невдалеке. Я подошёл ближе, начал ощупывать предмет. Это был стоящий на странной подставке из каких-то железяк, огрызок ржавой, покрытой копотью бочки, с пробитыми снизу дырками. Явно поставленный сюда человеком, и подкорректированный для конкретной цели. Я так и не понял смысла каждой из деталей этой картины. Я понял одно - здесь разводили огонь.        Решив пройтись по крыше дальше (всё равно в тумане окрестности было не увидеть), я наткнулся на мёртвое дерево, растущее, вернее, уже просто стоящее рядом со зданием, и закрывающим край крыши своими ветвями.        Словно само происходящее подсказывало мне, что делать.        Наощупь и по запаху отобрав самую сухую и тонкую ветку на одной из основных ветвей, что висела над крышей настолько низко, что я смог дотянуться; я повис на ней, раскачиваясь взад-вперёд. Конечно же, она вскоре хрустнула, и я вместе с ней упал на коленки. Немного посидев и подув на них, что были уже и так сбиты (ну и повсхлипывав, чего греха таить, больно всё-таки!), я повторил это ещё два раза. Потом притащил полученные ветки, а ещё те, что сами попадали ещё до меня, к бочке, с трудом поразламывал их так, чтобы они туда влезли и запихал внутрь.        Собственно говоря, а что дальше то? Я же даже не умею пользоваться зажигалкой...        Я достал её из кармана. Кажется надо резко прокрутить вот это колёсико и держать так. Дядя Вернон так делал, когда разжигал камин или поджигал сигарету.        Я резко двинул пальцем по колёсику. Колёсико оказалось тугим. Тогда я поставил зажигалку колёсиком на покрытие крыши и резко двинул её вперёд, словно игрушечную машинку, только не отпустил, а как только увидел огонёк пламени, тут же зажал пальцем колёсико в этом положении даже не успев остановить движение зажигалкой по "полу".        Конечно, с первого раза этот фокус не удался, я лишь неприятно скребнул ногтем по покрытию.        Он удался раза с пятого и я тут же испугался и выронил зажигалку.        Но в конце концов, я сумел удержать в зажигалке огонёк и поднёс его к веткам.        Ветки загорелись.        И тут же погасли.        Ну блин, что этой фигне ещё надо то!        Я снова зажёг зажигалку об пол, и снова поджёг ею ветви. После третьей неудавшейся попытки, я догадался поджечь сначала один кусочек древесной коры, а когда он разгорелся, я уже поджёг им остальные. Это получилось, причём с первого раза. Ещё один кусок коры остался у меня в руке, ведь я ожидал, что придётся предпринимать вторую попытку.        Костерок получился, ветки вспыхнули и весело затрещали. Я придвинулся ближе к теплу, несмотря на какое-то непонятное опасение и жар, вытянул и стал греть застывшие руки. Хоть мне и было хорошо в этом холоде, почувствовав тепло, я вздрагивал от запоздалого озноба в своей промокшей одежде. Но организм переключался с холода и на другие чувства.        Я снова ощутил сильный голод, такой, что даже просто запах дыма казался аппетитным и вызывал ещё более зверское урчание в животе.        У меня в руках были только зажигалка и кусок древесной коры.        От безысходности я отломал зубами немного от коры и принялся жевать. Она оказался очень твёрдой, но при этом ломкой, рассыпчатой. Не очень приятная структура, но вкус мне... в общем-то даже понравился...        Да! Я-то ожидал, что станет противно, а организм просто не захочет принимать в себя какую-то рандомную дрянь, как это было, когда я, как наверное многие дети, ради эксперимента сунул в рот пластилин; или когда на детской площадке меня однажды насильно "накормили" песком; или когда я тянул в рот ещё какую пакость; но нет! Я-то начал её жевать скорее, чтобы доказать инстинкту, требующему это сделать, что это несъедобно, но теперь на полном серьёзе грыз чёртов кусок дерева, а что-то внутри требовало ещё.        Такой фокус у меня пока получался только с некоторыми травинками, клеем-карандашом и "внутренностями" яблока.        Снова осмотрев крышу, кроме новых оторванных (а вернее отколотых камешком) от дерева корочек, я нашёл вздутую консервную банку, но не смог её открыть. Ну и ладно, когда в ней от удара камнем появилось небольшое пробитие, из дырочки пошёл странный запах, и я понял, что вот это-то я точно не решусь попробовать. Потому, я продолжил жевать кору. И голод постепенно перестал быть таким острым.        Так мне здесь даже смерть не грозит...        Стало вдруг как-то весело.        Бесшабашное такое веселье, слегка непонятное. Сидеть у костра стало скучно, хотя руки-ноги ломило от усталости. Я с трудом встал на затёкшие ноги и полез через окно обратно в коридор. Теперь я не просто ходил и оглядывал все, а ещё пытался открыть и заглянуть во все двери, которые видел. Непонятная планировка пространства, когда кладовка со старыми швабрами могла оказаться даже за дверцей, что судя по окнам должна вести прямо на улицу, теперь не пугала, а только смешила и подстёгивала любопытство и азарт.        Чего я только не нашёл!        Песочные часы, песок в которых пересыпается снизу вверх; пластмассовое ведро с нарисованной на боку рожей; куча офисных кабинетов с... настоящими компьютерами (к сожалению, наглухо выключенными, так что я смог только постучать пальцами по клавиатуре, что, впрочем, уже было интересно); ржавая стремянка, заклинившая в сложенном положении; и лестница...        Лестница!        Лестница была высокой, бетонной, с кучей пролётов. Я сбежал по ней на первый этаж, и оказавшись в самом низу, задрал голову. Лестница вела высоко-высоко и у неё не было видно окончания, словно я оказался в здании в сто этажей...        Странно, ведь ничего такого из-за забора не торчало...        "Ходи по лестницам"...        Ну нет! Не сейчас уж точно!        Но пройти наверх и посмотреть что находится на третьем этаже...        И вновь любопытство оказалось сильнее усталости. Проклиная его, гудящие ноги и весь белый (ну как "белый", когда темным-темно вокруг?) свет, я заковылял наверх. А выйдя на следующий этаж, я обнаружил, что он... жилой. Был. Теперь-то уже абсолютно точно было, что здание давным-давно не действует. Но тем не менее, когда-то здесь жили люди, хоть теперь в коридоре местами обвалился пол, оголив металл каркасной сетки. Почти все двери в квартиры висели на одной петле или валялись рядом с проёмом, словно кто-то нарочно их повыбивал.        Мне вдруг представилась жуткая картина: я забился в угол в одной из пустых квартир, а по коридору идёт высокая чёрная фигура с багрово-красными глазами из моих кошмаров. Идёт и силою мысли, небольшими взмахами бледной длиннопалой руки, вышибает по пути каждую дверь по очереди, мимоходом заглядывая в каждую квартиру: ни там ли я схоронился?        Я бешено замотал головой, пытаясь прогнать ужас видения. Нет здесь никого. Никто здесь не причинит мне вреда, здесь я больше сам для себя опасен, ведь мне может быть больно только от своих же действий. А я не хочу себе зла, так чего же бояться?        В первой квартире, куда я заглянул, не было пусто. Она выглядела так, как будто её хозяева умерли по дороге за хлебом, оставив все вещи дома, потом сюда пришёл кто-то порыться и поискать что-то, оставив небольшой бардак, и с тех пор квартиру, со всем, что в ней было, не трогали лет эдак двадцать.        В квартире почти не было обвалов в полу, но я всё равно шёл осторожно, даже не шёл, а полз на четвереньках, ощупывая пол перед собой. Странно, но несмотря на это я был очень спокоен. Я осторожно встал перед дверью в комнату и толкнул её. Она заскрипела, но нехотя отворилась. Войдя в неё, я сразу понял, что это была детская - подвыцветшие пятнышки на стенах и одеяле, застилающем маленькую, явно детскую кровать, были похожи на то, как была оформлена комната Дадли. А когда я подошёл к стенке совсем близко, я понял, что пятнышки на обоях были нарисованными корабликами.        Я вдруг ощутил, как меня кольнула зависть к неизвестному бывшему жителю комнаты, у которого явно была семья. Точно так же, только ещё сильнее меня колола, когда из школы забирали детей, и некоторые радостно бежали ко входу с криками: "мама!" или "папа!", или с ещё большим счастьем выпаливали имя старшего брата или сестры. По началу, я просто не понимал, чему они так радуются; но этих некоторых, в том числе Дадли, обнимали, подхватывали на руки... да даже всех остальных хотя бы просто спрашивали как прошёл день.        Я уже давно свыкся с мыслью, что меня никто никогда так не обнимет, не предложит конфету, не будет слушать мою болтовню; но смотреть, как это счастье происходит массово и у всех, было выше сил.        И я убегал, забивался в уголок, обнимая какую-нибудь книжку или игрушку, закрывал глаза.        А иногда наоборот, жадно смотрел.        Например, как Кети Зотсвак каждый раз подхватывается и кричит имя одной из своих больших сестёр-школьниц; и кто бы из них не пришёл за ней на этот раз, все так же радостно вопят "Кэти-кот", обнимают её, тормошат. Не больно и не обидно, шутливо так дёргают за толстые косички.       Или как братьев Уоллер почти всегда забирает отец, заходя в группу с громовым "Так, а где это тут мои птахи?!", заставляя вздрогнуть даже осуждающе смотрящих воспитателей, а братишки, в самом деле похожие на слегка неуклюжих тонкошеих птенцов, несутся к нему через всё помещение и виснут на нём, как на дереве...        Как Нико, недоиграв с приятелем всё время забавно тянет: "ну чуть-чуу-ууть", а бабушка или мама торопят его: "да идём, идём-идё-ём скорее, ужин остынет, папа ругаться будет!".        Как Семи Томпсону мама при встрече лохматит волосы - взлохматит, и тут же пригладит...        Это были самые яркие семьи. Других детей встречали более сдержанно, но всё равно, даже если будто не были рады их видеть; всё-таки почти у всех был какой-то условный, незримый знак, выражающий привязанность.        В такие моменты я просто смотрел и слушал, обнимая детсадовского плюшевого медведя, вдыхая его запах поролона, пыли и стирального порошка, и отчаянно желал, чтобы меня... тоже кто-нибудь обнял... Но этого не происходило, а мне становилось всё холодней. Словно в моей спине проделали дыру; в которой, внутри меня была чёрная ледяная пустота. Эта пустота стремилась заполниться и тянула в себя всё, как бесшумный, но очень мощный пылесос; однако всасывала только ещё больший холод. Везде, во всём мире был холод. Хотелось, чтобы меня вытащили из него. Чтобы защитил, согрел, прижал к себе кто-то большой и тёплый. Чтобы внезапно появился какой-нибудь далёкий и неизвестный родственник, подошёл, взял за руку и сказал: "пойдём домой". Я даже представлял его. Высокого, сильного, с идущей рядом большой собакой, запахом дождя, бензина и мокрой шерсти... Да, пусть у него будет кошка или собака! Да хоть он сам был бы собакой, лишь бы объявился!        Только никто не появлялся, не приходил за мной ни в школу, ни в чулан. И всё что я мог, это обнимать в игровой игрушки, а в кладовке подушку, кусок одеяла или просто свои же плечи, пытаясь как-бы замазать этим ту чёрную дыру, заглушить чувства холода и вязкой тоски.        Правда когда это удавалось...        Однажды в такой момент, когда я сидел под нависшими стенами в кладовке, съёжив плечи, обхватив себя руками, пытаясь нормально дышать и боясь пошевелиться, я вдруг ощутил, как на мои плечи легли чьи-то руки. Холодные и твёрдые ладони. Хотя и понимая, что никого рядом нет, я в этот момент так явно ощутил чьё-то присутствие, чьи-то ладони, что тихо выдавил: "п-простите?". Но никто не ответил. Я не знаю, сколько времени я просидел так, но когда это что-то наконец отпустило меня, я так и не понял, легче мне стало или снова одиноко.        Я мотнул головой, возвращаясь мыслями в заброшенную детскую. Вздрогнул от холода. Когда я отошёл от костра, снова начав зябко ёжится в своей промокшей одежонке, но потом холод снова наполнил меня изнутри, перестав быть неприятным. А теперь меня вдруг пробрало опять.        И тут же меня осенило! Запнувшись обо что-то, я подскочил к платяному шкафу в углу, пахнущему пылью и трухлявой древесиной и распахнул чуть скрипнувшие, пошарпанные, шершавые дверцы. На плечиках всё ещё висела кое-какая одежда, подходящая как раз мальчишке моего возраста или чуть постарше.        Есть!        Я переоделся, зачем-то в почти идентичную своей одежду - обычную майку, серые шортики с лямками крест-накрест (вот уж что были точь-в-точь как мои детсадовские), потёртая куртка, похожая на ту, что досталась мне от Дадли, только лучше подходящую мне по размеру. В целом мне всё здесь было слегка великовато, но по сравнению с одеждой Дадли оказалось даже удобно.        На переодевание ушли последние силы. Многим детям из садика приходилось помогать переодеваться, но в целом они делали это с поразительной скоростью. Да, с ботинками не на ту ногу, да многие не могли застегнуть молнию или зашнуровать шнурки, но в основном-то были переодеты быстрее, чем я. Я почти никогда не ошибался с ботинками, худо-бедно умел всё застёгивать и шнуровать, но очень тормозил и очень уставал. А теперь ещё и очень сложно было натягивать запылённую одежду на трясущееся мокрое тело.        Ко мне вернулась сонливость.        Хотелось домой.        Не, не на Тисовую улицу. Домой.        Но только вот, где он? Была только Тисовая. И теперь причин оставаться здесь не было. И как бы противно и страшно не было это осознавать, а к Тисовой я был чем-то притянут почти так же как к этому месту. Там словно тоже оставался кусочек меня. Ему было страшно там одному. Он не хотел там быть, но был словно заперт, и я знал: как бы я не сопротивлялся этому чувству, как бы мне не хотелось иного, выбор здесь не за мной.        Я всё равно туда вернусь.        Но я и сюда вернусь ещё.        Я это знаю.        ***        В ту ночь я, борясь с тревогой, вызываемой грохотом, приволок ту самую заклинившую стремянку к люку в подвал с трубами и ухитрился спустить её (а вернее скинуть) и поставить прислонённой к краю люка и чуть выглядывающей из него в кабинет на втором этаже. Теперь я мог прийти сюда в любую ночь и забраться по стремянке в здание. Про костерок я так и забыл, впрочем, в следующую ночь увидел, что он тихо-мирно догорел и погас. Придя на Тисовую, забравшись в окно первого этажа и зайдя в свою кладовку, я всё тем-же куском проволоки додумался защёлкнуть шпингалет обратно изнутри.        Меня не раскрыли.        Ни в ту ночь, ни в следующие.