Дети пустого города

       В эту субботу я наконец-то позволил себе отоспаться.        Заснув в пол третьего ночи, я встал в пять часов... вечера. Рон пытался меня растолкать, но я его послал, кажется пихнув ногой. Тот в ответ шибанул меня подушкой в голову; почему-то, расхохотался, когда я на него огрызнулся сквозь сон и оставил меня в покое. Зато больше никто меня не тревожил - Невилл и Рон люди понимающие, а Дин и Симус последнее время когда была возможность уезжали по домам. У Симуса мать начиталась "Пророка" и даже отпускать его на учёбу не хотела, а то мало ли что - с неадекватным в одной комнате; а мать Дина в мире магглов заболела чем-то нехорошим, и поскольку она была одиночкой, её единственному сыну даже позволили покидать Хогвартс в обычные выходные, через каминную сеть чтобы он мог помочь ей.        Не повезло людям.        "- Подумал кто-то, у кого и этого нет."        В то "утро" я и решил распотрошить тот самый потайной карман. Не зная, чего вообще ожидать от прошлого меня, я почему-то нервничал, как преступник; проверил, заперта ли комната; задёрнул шторы, забрался на кровать, закрылся балдахином. Открыл карман и сунул туда руку - решил доставать всё не глядя.        Вот ингалятор. Его я всегда наощупь узнаю.        Так же и Бим.        Вот раздолбанная, незаправленная зажигалка. Ладно...        А это что? Медицинская повязка на глаз...        Сперва она вызвала у меня растерянность, но вскоре, я её вспомнил. Это после первого похода к окулисту он сказал... нет, он много чего сказал про мой левый, пересечённый шрамом глаз. Остановился на том, что у меня может развиться на него какая-то там ам...пия... не помню; а чтобы этого не произошло, нужно какое-то время закрывать правый и капать в левый капли.        Кстати, капли эти тётка мне исправно капала, хоть я от них, щиплющих, и отбрыкивался; а вот как только я начал носить на правом глазу эту штуку, я тут же понял, насколько лучше он чёрт возьми видит, чем левый. К тому же, мне это казалось крайне глупой затеей. И по этому, вместо того, чтобы закрывать правую сторону, я вскоре начал закрывать левую - всё равно этот глаз почти полностью закрывают волосы, а так они хотя-бы не бесят. А закрыть чем-то шрам я давно хотел. Никто и не заметил, кроме тётки, а та не возразила, даже отстала с каплями. Как я понял, до моего здоровья ей не было особого дела и раз уж этот глаз всё равно не видно, то и фиг с ним.        Ладно, что там дальше?        О, вот это я тоже всегда узнаю наощупь. Мои старые очки.        Хотя... язык не повернётся назвать очками этот монстр Франкенштейна, скреплённый мной из трёх разных сломанных пар очков проволокой, скотчем и пластилином. Одна линза была абсолютно круглая, а вторая формы... ну, как дождевая капля, которая собралась в одну из нескольких, стекающих с крыши. Она уже потихоньку растягивается, но ещё не абсолютно близка, чтобы собраться вниз. Из-за этого снизу она округлая, но верх у неё прямой, как плоскость крыши. Правда, углы у этой оправы были смягчены, да и капля получалась неправильная, чуть скособоченная.        Как же убого это наверное выглядело, ещё и с повязкой... а, ну да, меня ведь именно за них чаще всего и дразнили. А я был доволен, что хотя бы одна линза у меня не круглая...        Я отложил очки и снова полез в карман.        Достал за пластиковую рукоятку... нож.        Небольшой кухонный ножик... такие удобно использовать для чистки картошки, когда овощечистку занял кто-то другой. Лезвие было перемотано серым галстуком, чтобы не повредить ничего, что окажется рядом. Я посмеялся со своих импровизированных ножен. Но если серьёзно, то какого хрена?        Так, что там ещё?        Рука, запущенная в тайник, наткнулась на что-то острое.        Я достал эту штуку - камешек, облачённый в этакую конусообразную клетку деревянных завитушек с заострёнными, сведёнными к верхушке концами. Я не разбирался в камнях. Этот был с бугристой поверхностью, словно покрытой тёмно-серым налётом; сквозь которую, если смотреть на просвет, проглядывало что-то зеленовато-аквамариновое.        Эта штука явно появилась у меня уже позже, чем всё остальное. Да, кажется, я купил её в косом переулке в первый раз, когда попал туда... остался на время без присмотра Хагрида, когда тот отлучился в паб и этого мне хватило, чтобы в своём любопытстве зайти в первую попавшую на глаза лавку и застрять там в изучении всяких интересных штук. Купил я в результате только этот Консерватор.        Консерваторы - артефакты простейшего типа и одноразового использования. Консерваторы легко активировать, почти не вкладывая магии и при касании активным Консерватором предмета, на него перекладывались чары, заточённые в нём. Такие штуки нельзя было использовать повторно, но можно было сдать использованный Консервант обратно в лавку и получить за него где-то треть от первоначальной стоимости. Всё равно, что отнести вымытые банки обратно молочнику. Этим активно занимались потребители товара - дети и подростки. Лучше всего консервации подлежали, как ни странно... чары консервации. Они могли сжать какой-либо предмет до размеров и веса в несколько раз меньше их, а потом высосать эффект обратно.        Я снова посмотрел на Консерватор. Тот был использован. Только вот, где?        Я снова засунул руку в карман. Под пальцами оказалась жёсткая фотобумага. Мамино фото? Нет, маленькая мама вот здесь, на обрывке, а это...        "БАМ!"        Знаете то чувство, когда... Ну вот вам кажется, что у вас есть нить и то, что вам нужно стоит вот за этой дверью, осталось только выбить её плечом, вы разбегаетесь и... "бам!"... Вы со всей дури влетели в дверь, но вместо неё выбили себе плечо, упали на пол, а дверь всосалась в стену и усё! Фиг вам!        "- Ну? Вспомнил? "оно всё равно где-то есть, я его просто не достаю, надо будет достану", "при желании я легко всё вспомню"... ахах, ну?"        "- Издеваешься?"        "- Да."        "- Ну и иди тогда..."        "- А что? Правда глаза колет?"        "- ...на х*р!"        Я снова устремил взгляд на фото.        На нём была запечатлена группа детей где-то возраста начальной школы. Но разнокалиберных. Одни постарше, другие помладше. Все были в одной форме. Одинаковые синие рубашки - у большинства с длинным рукавом. Одинаковые тёмно-серые шортики и юбочки - у всех где-то до колен; того же цвета пиджачки, джемперы и жилетки с галстучками. Жилеток, кстати, было больше, чем следовало бы. Обычно на таких парадных фото в пиджачках абсолютно все, а жилеток у большинства и нет... Ещё на ребятах были разноцветные гольфы (в основном серые, белые или красные), и разномастная обувь. И... у всех были одинаковые канареечно-жёлтые плащи-дождевички. На некоторых они были накинуты, на ком-то наглухо застёгнуты, у кого-то были в руках или повязаны рукавами на поясе.        Стрельнуло в голову вдруг, как в нетёплую пору выходя на перемену во двор, начинаешь невольно танцевать, привыкая к холоду, кусающемуся за оголённые полоски кожи ног... Почему-то не коленки, а именно две полоски над ними и под...        И было в ребятишках что-то... что-то не то в них было... неправильно. Я помнил красивое фото класса Дадли, висевшее в гостиной Дурслей, вот так должны выглядеть дети на нормальном школьном снимке! Меня на нём почему-то не было... я не помнил причины, лишь то, что она была какая-то очевидная...        Но здесь я кажется... был!        Я тут же вырыл из кучи каких-то вещей в чемодане лупу, чтобы получше разглядеть ребёнка, которого принял за себя.        Да, это я! Вот, в переднем ряду, куда всегда ставят самых маленьких!        Хрупкий, слегка сутулый, узкоплечий, нечёсаный, лет пяти-шести... значит на самом деле мне здесь семь или восемь... Мерлин, да это же то самое мероприятие, перед которым тётка вырвала мне половину волос, пытаясь меня причесать, вот даже зубчик от расчёски из вихра торчит! Забинтованные коленки и, как ни странно, кисти рук, будто светятся белизной бинтов на тусклом фото и кажутся очень большими на тонких конечностях. Жёлтый плащик свернут и зябко прижат к груди; стою я прямо, а голова свесилась на бок и выглядывающий в промежуток в длинной чёлке правый глаз смотрит не то в камеру, не то куда-то мимо...        И тут я понял, что не так с детьми на фото.        Они не казались живыми.        Никто из них не улыбался, вообще на большинстве лиц отсутствовали какие либо выражения. Никто из детей не смотрел в камеру, смотрели перед собой, вдаль, либо куда-то в сторону, их глаза с разной степенью создавали впечатление невидящего взгляда куклы. Никто не позировал и не махал рукой, вообще стояли все как попало, будто и не слышали никакого "Ну-ка, внимание на камеру, сейчас оттуда вылетит птичка!". Ряды были неровные, их явно пытались как-то построить, но сами дети пытались скучковаться вокруг стоящей в середине учительницы - темноволосой, среднего роста женщины, смотрящей в камеру и слегка улыбающейся. Даже я, стоящий прямо перед ней, притиснулся к ней спиной.        Стояли кто как, выражали кто что, смотрели кто куда, словно каждый из детей пребывал в своём; отдельном от остальных и невидимом никому другому мире. Из-за этого, от них создавалось странное впечатление - одновременно и разрозненности и общности. Его дополняло то, что чуть ли не единственной общей особенностью поз детей была... голова. У всех чуть склонённая вбок. С разной степенью, в разные стороны, но не одна голова не стояла прямо.        Впрочем, классная руководительница (хотя, какой, блин, класс, вот этим двоим не никак больше шести, а в этой кучке кто-то кажется, постарше одиннадцати!), при взгляде на которую у меня вдруг отчего-то болезненно защемило сердце, тоже не вела себя как обычный учитель. Не собиралась препятствовать тому, что с трёх рядов дети, не глядя на неё, цеплялись за её рукава; даже приобняла за плечи мальчика и девочку, стоящих рядом с ней.        Кроме неё немного улыбалась только... Огонёк.        Я тут же навёл лупу на её стоящую ближе всех к камере, сунув руки в карманы и расставив ноги фигурку.        Она была единственным ребёнком без формы - в джинсовом комбинезончике до колен и рубашке в чёрную и синюю клеточки... но свёрнутый в колбаску жёлтый дождевик исправно висел на плече. Хотя она и улыбалась, её это не сильно-то и отсоединяло её от других детей на фото - взгляд был слегка "за стеклом", словно она смотрела в камеру и в самый последний момент отвела взгляд; под глазами сероватые тени, как и у многих. На левой стороне шеи - нашлёпка бинтов, сквозь которые проступали пятнышки засохшей крови, на поцарапанных, веснушчатых конечностях и скуле аккуратные пластыри. Она была в растоптанных, не по маггловски высоких сандаликах и апельсиново-оранжевых носках - под цвет самым светлым прядям коротких летучих волос.        Пожалуй слишком коротких - встретишь на улице и даже не будешь уверен, что перед тобой девчонка. Уж не из-за травмы ли пришлось так её подстричь? Или может из-за того "паука" и волосы пострадали? Чёрт возьми, да её не узнать!        "- Ага, надейся, просто из-за стрижки не понял..."        "- Не из-за стрижки и ты это знаешь. Мы оба были уверены, что Огонёк потерялась."        Так, стоп.        Я понял, что вкладываю в слово "потерялась" совсем иной смысл, нежели было бы логично. Не потерялась в плане "потерялся контакт", не потерялась в плане "потерялась в городе"... Потерялась именно таким образом, из-за которого для меня и пожелание то "потеряйся", которое я кучу раз говорил Тому, было более посылающим, чем какое-нибудь "отвали" или "отстань". Что-то по смыслу схожее с "исчезни", "сдохни" или "сгинь". У этого... была причина?        А на самом деле, многие девочки носили короткие волосы, но не настолько.        Я снова принялся разглядывать всех по отдельности.        Вот девочка, кажется лет девяти в заднем ряду. С тёмно-русыми волосами до плеч и не в гольфах и сандаликах или кедах, как большинство, а в кроссовках на босу ногу. Дождевик надет и застёгнут наглухо... похоже она предпочла бы и капюшон надеть, но ей не дали сделать это на фото.        Элиз. — Толкнулось в голове. — Чужаки её часто путали с Френ, но Френ не вообще не отсюда.        Вот мальчик, лет десяти-одиннадцати. Тощий, с копной коричневых вьющихся волос с ровной чёлкой; пухлыми губами и каким-то узким носом.        Оливер. Это из его шкафа появился Джо.        Вот пухлощёкий, лопоухий пацан с тёмно-карими, почти чёрными глазами. У его ушей было что-то, похожее на странно крепящиеся наушники.        Слуховой аппарат. Это Уилли Дакот, ему пришлось адаптироваться с этой штукой; без неё он всю жизнь был глух на оба уха.        Да здесь у многих такой! С помощью лупы, я насчитал примерно штук двенадцать детей с этими приборчиками на ушах. Примерно, это потому что счёту они поддавались почему-то сложно. И это только те, чьи уши можно разглядеть... А сколько здесь вообще ребят?        Но похоже, считать их было сложно не просто так.        Я постоянно сбивался, зависал; запоздало осознавал, что не посчитал кого-то, или наоборот, посчитал кого-то несколько раз. Например себя я постоянно считал за двоих. А некоторых ребят, с самыми стеклянными глазами наоборот норовил пропустить. При взгляде на Элиз у меня и вовсе пронеслось в голове "две трети".        Так и не уверенный в своих результатах я плюнул на это дело. Получалось где-то между тридцатью тремя и пятидесятью. И вот что это значит?        Я отложил фото.        Что ещё окажется в этом кармане?        Ответом мне была нащупанная мною суровая нитка. Я выдернул её из чемодана.        На нитке болтался коготь. Чёрный коготь, вероятно принадлежавший волку или псу. Чёрному псу.        Это что, Сириуса?        Я ошалело уставился на него. Это уже ни в какие ворота не лезло.        ***        О том, что на моей памяти стоит кое-какой фильтр я знал давно. Это понимание возникало во мне, когда я заходил в своих поисках по памяти слишком далеко, примерно с девяти лет. Правда, тогда я в ней и не копался. Мои девять лет запомнились мне тупой, сонливой безысходностью, в которую постепенно сливалось всё... вообще всё. Тот год был тем, что и стало для меня олицетворением дома на Тисовой улице. Это была жизнь без будущего, без каких-либо особых желаний или событий, без эмоций; жизнь без жизни. Десятилетие и последующий Хогвартс буквально вырвали меня из этого бреда, как из ночного кошмара; но я и тогда не стал мешать фильтру выстраиваться у меня внутри. Наоборот. Кажется, именно тогда я сделал всё, чтобы ему помочь...        Думал ли я, что смогу его преодолеть если будет нужно? Или просто захотел избавиться от всего, начать жизнь с чистого листа? Или и то и другое? В любом случае, ясно одно. Как бы я это не сделал, я перестарался и на это уже нельзя закрывать глаза.