9.02.2019
Стидлехавн
Нет. Нет-нет-нет. Ни за что. Перегар – уже! – заползает в ноздри откуда-то рядом с ухом. Шёпот – не разобрать, кроме иного имени, что снова режет, как прочная нитка. Мажет кончиком носа от угла – по дуге вниз. Тянет кожу. Пытаться вырваться? Ха! Теперь болит под ухом – и дышать труднее, но не как в ноябре в церкви – нет корсета на косточках, что-то летит под грудину. Прикосновения противны, но что можно сделать против них? Кричать – и голос не слушается, и челюсти сомкнулись – силой не разжать. В комнате темно, это известно и так. Открыть глаза – ничего нового не будет. Где-то, где, если нажать, можно почувствовать косточку, кожи касается – что? Не спица. Холодное. В голове – вата. От холодного – жжёт. Вместо тьмы под веками разливается багрянец. Штрих не доходит до глаза. Снова жжёт: ещё один, вниз – послабее. …Цифры, красным по чёрному, не сразу: девятое, ноль второе, два сорок четыре. Свет от уличного фонаря не дошёл до кровати. Рубашка промокла насквозь. Рука – к лицу. Всё давно зажило, зарубцевалось. В позапрошлом сентябре вмешалась Марет, но теперь – февраль. Чёрт. Уже три месяца как… Скадда, почему ты не забрала этот сон, он ведь слишком поздний? А лучше сегодня не будет. Вообще ничего не будет. Остаëтся только повернуться на правый бок, спиной к окну, за которым танцуют снежинки. Послушать мерное дыхание рядом. Обнять, уткнуться носом куда-то над лопаткой. И заплакать тихо-тихо. Оттого, что теперь – февраль, и его всë ещё видно. Оттого, что в позапрошлом сентябре вмешалась Марет.