9.01.2018
Стидлехавн, старый порт
Он готов был простоять так ровно столько, сколько потребовалось бы, чтобы она собралась и ответила, даже если с плеч пришлось бы стряхивать сугробы. Полутьма накинула ему несколько лет сверх прожитого и выкуренного: морщинки в уголках глаз и около рта, заметные, когда улыбался, казались глубже – но блеск, какой можно было увидеть только у заинтересованных чем-то молодых, эти же годы куда-то убрал. «Кому расскажи – не поверят», – смеялась потом Эдла, когда Ялмар снял ещё одну крышку. Из вармхусских друзей тот был ей ближе всех – и в том числе из-за рубца, за которым следил пристальнее некуда. Беатрикс Элисабет – Эдла по-прежнему считала, что «Трикс» звучало как-то слишком просто – открывать пиво он не разрешил: пусть сидит, наработалась уже руками. Когда они познакомились, её первая любовь уже преждевременно ушла. Точной даты Эдла не вспомнила бы, но мамин пирог с Ламмаса ещё лежал в холодильнике. Мама любит что-нибудь испечь к праздникам, и не то чтобы она не знала меры, просто каждый раз получается так много, что хоть три дня кряду ешь – не осилишь. К родителям она ездила раз в две недели, а две оставшиеся провожала рядом с университетом. Магне Расмуссон тогда кивнул в сторону стола, занятого парнями в тёмно-синем: гляди-ка, даже в пятницу службу обсуждают! У этих ребят явно нелегко прошла утренне-дневная смена: завалились прямо так, даже в гражданское не переоделись. Кто-то оттуда помахал ей – сначала в знак приветствия, затем в пригласительном жесте. Эдла пригляделась и узнала. Ну конечно же. Кто считал своим долгом потянуть её за косички, а другим мальчишкам запрещал чуть ли не до драки? Кто писал впечатляющие эссе по наукам об обществе – и бойкотировал уроки искусства, когда понял, что в стремлении воспитывать чужой класс учитель выходит далеко за рамки положенного? Мама часто приносила с совещаний имя Макса Ундердаля, приговаривала: не дай Господь с таким связаться, всю жизнь будешь спорить! А теперь этот самый Ундердаль сидит – две звёздочки, две полосы по бокам погон, только листочков нет, но их нажить можно – и зовёт её к сослуживцам. Эдла потянула было с собой Расмуссонов, но те вежливо отказались. Пока Макс представлял одноклассницу парням, один из них поднялся и зашагал прочь – Эдла заметила, как блеснула зажигалка. – О-хо-о, – было ответом ей на вопрос, кто же смылся курить в такой момент, – это из всех нас самый мощный мозг. Как ты в школе была, только ещё круче. Да и человек тоже неплохой. Дыма, правда, как от парохода. И точно. Эдла не взялась бы сказать насчёт дыма, зато резкий табачный запах ударил в ноздри ещё за три-четыре шага до того, как он нашёл своё место. Один из таких, кого эта привычка не портит – не считая внутренностей, конечно, но вскрывала Эдла по работе только запечатанные ящики. Может, совсем недавно начал? Старше Макса, но на сколько званий? В этой системе она понимала не больше, чем в абстракционизме. Знала лишь, что если на погоне листочки, то можно руководить расследованием и посылать всё – что-то в суд, а что-то в сад под яблони. Он представился, пожал Эдле руку – и, конечно, не смог не заметить, будто странный разряд прошёл по ней до позвоночника и вверх. Время объясниться, хоть и не словами, как-то само нашлось. Впрочем, он и до этого понял – иначе не прыснул бы. Уже в машине, когда ехали обратно, он хмурился, едва видел краем глаза, как тонкие пальцы тянутся к нитке. Эдла попробовала пошутить: если вдруг с ней что станется, опознать будет проще – но в ответ он лишь пожал плечами. Решил, наверное, что это вышло глупо. Или что она не умрёт – молодой, по крайней мере. Или… Да откуда ей знать, что у него в голове? И надо ли? Суд соберётся, решит – и они больше не пересекутся. Никогда-никогда. В Стидлехавне затеряться – не в столице, конечно, но тоже легче лёгкого. Хорошо это или плохо? На все вопросы о них – которых бы не возникало, не окажись на лице шрама, а на старом кладбище пасторши – Эдла отвечала правдой, но готова была поспорить, что найдёт в компьютерной рисовалке в спектре цвет его глаз солнечным воскресным утром: нет-нет-нет, ничего такого, только у кого ты ещё увидишь такие странно-серые? В декабре, двадцать седьмого, было неудобно и холодно. Кто придумал сажать всех в одну комнату, даже такую просторную, с занавешенными окнами? Спрятаться негде: у тех, спереди, весь зал как на ладони. На дальний ряд не пересесть: слишком важное лицо в этой каше из фактов, доказательств, обстоятельств. Почти те же науки об обществе, только масштаб побольше. Вместо учителя – трое в мантиях, и все незнакомые: Эдла занервничала бы, как на государственном экзамене, начала бы мямлить и дала бы повод засомневаться, если бы не Ялмар и его фляжка. Полстопки – и трое в мантиях просто хотят обезопасить твою жизнь, а имя-нитка больше не режет и произносится как любое другое. Вместо одноклассников – женщина-мышка, настолько она мала, с двумя звёздами и листочками на плечах и посечёнными волосами в низком хвосте, и адвокатик, то ли столичный, то ли отчаянно стремящийся убедить в этом всех присутствующих: в костюм запакован, как в подарочный пенал, движения резкие, взгляд презрительный. Адвокатик проигрывал – злость вымещал, подлезая под кожу разными вопросами, чтобы подловить, вывернуть. Мышка приподнимала брови, изображая удивление, устало выдыхала: – Ваша честь, протестую, к делу не относится, – и передавала разные папки. Ни Эдла, ни Марет, ни даже хитрющий Ялмар не могли угадать, чего ей хотелось больше – стаканчик крепкого кофе или от души зевнуть, и чтоб этот, в подарочном пенале, всё-всё видел. Кофе в зале не разрешали, а зевать, хоть от недосыпа, хоть от скуки – дурной тон. В перерыве выяснилось: каждый прав. Мышка в буфете закрывала пол-лица ладонью, а со стаканчиком, из которого поднимался пар, вышла на крыльцо – вот так, в рубашке. Эдле было всё равно, сколько потребуется перерывов, только бы не зря. Выбрали такую дату – хорошо бы ограничиться ею. Прямо на заходе солнца она благодарила мышку со звёздами и листочками. Дорогой сердцу день – и не без подарка. «Никогда-никогда» значило ровно до конца заседания. В ответ на «Сколько?» Эдла набрала: «Год» – и почти сразу же удивилась с испугом пополам: «9.1 18:30, старый порт. Что думаете?» Встреча по делу или что-то другое? Что бы то ни было, часть истории осталась нерассказанной – нужно исправить. Пока размышляла – прилетело вдогонку: «Кстати, поздравляю вас с днём рождения». Девятого января всё пошло не по плану с самого начала – если план этот вообще был. Старый порт не принимал торговые корабли… лет пятьдесят или, наверное, больше. Паромы приходили куда-то рядом с новым. Кто-то сообразительный ещё в начале века открыл здесь кафе-кондитерскую с лампами на стенах и состаренным паркетом. С Йоля и до самой Эостры в кафе с полудня до полуночи к открытым пирогам подавали пряное вино. Из маминой духовки вкуснее, но кофе греет недолго и почти не сближает души. Тот, кто живёт по самым строгим и старым правилам, а красное сладкое знает только в церкви, вряд ли поймёт. Вармхус – место полумер: после школы детей отправляют в свободное плавание, но до этого разъясняют, что хорошо, что плохо – и почему. Стидлехавн же – город возможностей вперемешку с испытаниями: кто-то выдерживает, кто-то – тонет. Следуя наставлениям, отказываться от того, что для других естественно – иногда, наоборот, полезно: не теряешь уважения к самому себе, например. И мысли, что ты здорово закрепощён и лишён жизненной мудрости – оттого, что человек тебя не знает. А если знает – надо держаться подальше, даже если дело не в воспитании, а в чём-то другом из того, что делает тебя – тобой, не дядюшкой Хилмаром из дома напротив, не учителем пения и не домашним попугайчиком. Иначе – споры, ругань, хлопанье дверями и чёрные списки в социальной паутине, приятного в этом всём – с тараканьи усы. Вышли они, почти вывалились, не застегнув своих пальто, в снегопад. Пробовать пироги оба устали, беседовать – тоже. Брели вдоль причалов, слушая скрип под ногами. Старались не соприкасаться; тёплое вино ещё не выветрилось, но каждый мучился чем-то своим. – Фрокен Вааге, – Йорген остановился, и Эдле пришлось развернуться. – Я не знаю, чем вы на это ответите, потому предложу один раз – и потом к этой теме не вернëмся. Он улыбнулся, прищурившись. Снял перчатки и подал ей руки – ладонями вверх. – Давайте будем парой.