18.09.2017, утро
Стидлехавн
Когда-то здесь пахло свежестью с кислинкой. Нет, она не выливала на себя с полфлакона духов, просто он, если не закладывало нос, мог уловить даже очень слабый запах – прямо как неугомонный даккель, который бежал в кухню, когда мама только выкладывала котлеты на сковороду, чтобы разогреть. Этот даккель, уже старый и седой, ластился и к ней. Она вообще очень любит животных. Видимо, даже когда они маскируются под людей. И охотно позволяет им пудрить себе мозг. Иначе всё ещё была бы здесь – или по крайней мере не уходила вот так. Только тогда он спал бы в гостиной, возвращался во втором часу, а в семь его уже не было бы дома. И к психотерапевту наведывался бы за рецептом на таблетки, чтобы уделять внимание только службе и посиделкам с Гуннаром, хоть и не в пабе рядом с университетом, а где-нибудь около порта, чтоб без пива. Он её не любил по-настоящему. Не звонил каждые три часа, не спрашивал, куда делась. По вечерам не интересовался, как прошёл её день, а только ужинал, валился рядом, сразу же засыпал. Отпускал с подружками преспокойно. Фотографировалась с их парнями, прямо говорила: хочет, чтобы чуть-чуть поревновал – лишь приподнимал брови: так делать незачем. Просила перестать курить – от него за полметра пахло кофе, просила завязать с кофе – разило табаком. Что служба нервная, слышать не желала. Собрала чемодан, хлопнула дверью – и скрылась во вьюжном декабре. А он пришёл в себя от Гуннарова хохота: оказалось, перекрестился и восславил Бога. И правда, как отрезало. У мамы теперь другой даккель – пока что несмышлёныш. А у него ещё с воскресенья под левым погоном будто высохло пятно от лимонного сока с какой-то травой. Интересный запах. И та, которая им поделилась – наверное, тоже.