25.11.2017
Кюльшё
Стейнар Лервик умел – и любил – играть в шахматы. Если бы правосудие вершилось, как встарь, поединком, только вместо оружия – фигуры и клетки, то ему почти всегда удавалось бы гнуть свою линию. Он и Линкен обставлял так умно, что она, совсем отчаявшись победить, научила его строить башенки и вынимать блоки. Линкен – такая же хитрая, профессия ей под стать, но всë же ловче, моложе супруга. И добрее: тот заденет башню – не начнёт ругаться, только предложит поставить заново или убрать в коробку. А там блок, другой, соприкоснутся пальцы, плечи – и к чертям уже эти деревяшки. Линкен нравились и его взрослые сыновья – и тем, что не метали в её сторону хищных взглядов, какие ловят иногда молодые мачехи от пасынков-подростков, и невероятной похожестью на отца, и согласием играть – ну и что, что под недешёвый алкоголь? Обоим за тридцать, служба тяжёлая. Гуннару получилось, хоть и с горем пополам, привить любовь к фигурам и клетчатому полю, а вот Йорген отказался думать сразу на три хода вперëд и завёл не шестнадцать друзей – втрое больше и ещё четверых. Считал он быстро, где легко перебрать – не тянул лишних, потому на посиделках с однокурсниками и платил за всех в одном случае из десяти. Как-то колода выпала у него из кармана прямо при отце – тот приготовился было ругаться, но узнал, что всё это за пределами академии – и только расхохотался. Единственное, о чём попросил – с девушками на раздевание не играть. Карты пережили и учёбу, и первые годы в управлении – помогали выбирать дела из стопки новых, которые Хадльгримсон раздавала ещё зелёным гардам. Теперь же – лежали, потёртые, в спальне. На смену «двадцати одному» пришёл «твистер» по рабочему столу… …и башенки из блоков, когда у отца было свободное время, но не было места в гараже, потому приходилось парковаться рядом.***
– …Так почему вы разошлись? Стейнар покачал головой. – Иногда прекратить отравлять человеку жизнь – это тоже любовь. Я не смог заменить твоей матери старого приятеля, а она постоянно ворчала насчёт моего кабинета, бумаг, работы… Ну, навëл справки насчëт этого её – Эйкеля, что ли – и узнал, что он в конце семидесятых тоже женился, детишек прижил, тоже двух, но супруга его ещё в девяносто четвëртом умерла. Понял, что семью она не разрушит, и мешать не стал. С тех пор – только по работе, ну и на ваши дни рождения. – А чего раньше не сказал? – Ты думаешь, я не пытался? – средний блок пополз по столешнице. – Вы оба то в учёбе, то в развлечениях, в одно ухо влетит – из другого вылетит. И не спорь, я сам таким был. – Даже и не собирался, – Йорген отпил, поморщился и вынул ещё один блок из середины, немного выше. – А Эйкель тот ещё и старшего потерял. Чуть больше года назад. – Больше года назад много кто на тот свет отправился, всех не запомнишь. – Ну, тот парень, которого между Стидле и Вармхусом из машины доставали в ноябре. Мама на похороны ещё ездила. – А-а, этот, – Стейнар аккуратно подтолкнул правый блок, который лежал чуть ниже. – Будешь пахать каждый день как перед Рождеством – кончишь так же. Он откинулся на спинку кресла и усмехнулся: – Ты, когда глаза закатываешь, так на маму похож – как будто мы с ней и не разводились. Детина едва дверные проёмы макушкой не задевает – и с матерью сходство! Но что поделать, доктор права без чувства юмора сидел бы в прокурату-… ах, точно. – Хотя, знаешь, я рад, что в тебе от неё только это. Что я с тобой маленьким только и делал, что из кабинета выгонял. Любопытный был, но следы не умел заметать. Вечно то книжка не на том месте, то лист загнут, то ещё что. – Точно, я чего приехал-то, – вперёд пополз блок откуда-то слева. – Дело, о котором я тебе все уши прожужжал. Рассмотрят, говорят, на второй неделе Адвента. Они всë равно задержатся, так что, считай, до Нового года. Но там двое судей и адвокат защиты, которых я не знаю. Может, ты с ними работал когда-то? Неловкое движение – и деревяшки рассыпались по столу. Сколько-то упало на паркет, одна булькнула в стекле. Йорген шумно вдохнул, посмотрел на разрушенную башню – и выдохнул через нос. Даже если бы у него вырвалось что-нибудь матерное – отец бы понял. Но ругаться не хотелось, только вытащить блок из бокала – и рухнуть в кресло напротив. Здесь останется ночевать, не выгонят, только рады будут. А со стола и с пола он как-нибудь всё соберёт. – Я буду смеяться, если ты скажешь, что интересы того парня представит Брандт. Закусывать не забывай, а то эта штука, – Стейнар качнул почти пустым бокалом к другому краю стола, где своего часа дожидались нарезанные яблоки, – даже тебя, медведя, свалит. – А что с ним такое? – пришлось наклониться вперёд: рука потянулась к ломтику побольше. – Девять лет в окружном управлении – и не знаешь Брандта? Ну ты даëшь, мелочь. Если там и правда всë так хреново, как ты рассказывал, он не возьмëтся. Вполне естественная пауза оказалась недолгой: – А, собственно, чего ты всë с этим делом носишься? Саге своей передай, она же у вас адвокат – пусть их там поднимет… Или я чего-то не знаю? – Йоргену подумалось, что отец смотрит на него с насмешкой. …От намëтанного взгляда доктора права ничему не скрыться, будь тебе хоть пять лет, хоть за тридцать. Лёгкая мысль, не самое ценное воспоминание – и те не ускользнут. А даже если он и прав, Хейд больше нет, хлопнула дверью ещё прошлой зимой, захочет вернуться – не примет обратно, так чего бояться?