Лето 2017 года
Стидлехавн
После сессии он скинул половину часов на кого-то из аспирантов. Соскучился по бюро. Всё-таки глупо было после трёх лет в помощниках и одиннадцати в экспертах уходить по собственному. Доработал ведь до старшего, может, ещё чего достиг бы. Бюро было таковым только в разговорах. На бумаге оно ещё в семидесятых разрослось до объединённой медико-криминалистической службы, а с девяностых занимало в Стидлехавне целых восемь этажей, не считая двух подземных. Здравствуй, новая – хорошо забытая старая – жизнь! В его шкафу по-прежнему не было ничьих вещей. Может, подсуетились, убрали. И стол всё тот же. И шеф, которому давно пора бы уйти если не на пенсию, то хотя бы в частную практику, как сделал отец, даром что профили разные. Нож только свой принести из университета – и будто всегда тут был. Заспорится ли в руках давнее дело? Тролль дёрнул отправиться обедать ровно в полчаса – по привычке. Поднимался по лестнице – вспомнил, как приучился. Ещё бы, столько лет в одно и то же время – ни минутой позже! Судебные медики редко видели кого-то из других отделов не на выездах, если вообще пересекались. С парнями-криминалистами – трасологами, оружиеведами, химиками – ещё ходили в большую университетскую пивнушку, а вот с девушками было сложнее. Подмечали детали – какие-то постоянные, привязывали их к именам: вдруг с кем-то работать придётся, а как зовут – забыл? От Греты Вальц приходили «пальчики», чаще всего вместе с нею. Медики потирали руки уже за минуту до того, как Грета стучалась и открывала дверь: в любую погоду она цокала тонкими каблуками. Мари Линдаль интересовала кровь в трупах, на стенах и мебели, но справки для общего отчëта она приносила без перчаток, так что на то, какой кислотный оттенок будет красоваться в следующий раз на её ногтях, даже делали ставки. Всё есть яд и всё – лекарство, повторяла иногда Трикс Кёйперс, убирая с груди косы цвета хлебной корочки. С них-то эта история и началась. Первое время ему казалось, что это красиво и ничуть не делает её похожей на школьницу. Потом, когда оба уже носили кольца, и его – оставалось в шкафчике с верхней одеждой, а её – подвешивалось на цепочке на шею, в один до боли в глазах солнечный день пришло осознание: как-то по-другому её волосы выглядели только ночью и в день их свадьбы. А за осознанием проскользнуло и раздражение. Красивое вскорости стало дурацким, поход в университетскую пивную по пятницам казался необходимостью, вопросов в духе «какого тролля?» всё прибывало. Какого тролля она просит его ходить туда пореже? Какого тролля так улыбается, будто ей что-то дало в мозг? Какого тролля говорит о детях, не знает, что ли, что с такой работой этим самым детям в их жизни места нет? Какого тролля не разводится, если это её злит?.. …после одних таких пятничных посиделок Трикс подала заявление и собрала вещи – она умела обходиться малым, так что на всë про всë потратила только пару часов. Йо тогда не стал поздравлять его с обретением свободы. Лишь покачал головой, вздохнул и назвал дураком. Сказал, не будь Хейд – перехватил бы ещё «тёпленькую». А теперь в открытых дверях он заметил эти её косички, завязанные под лопатками. Вовсе не дурацкие. Помотал головой: показалось, наверное? Нет, сидит спиной к выходу, покачивается от смеха. Будто на дворе – четырнадцатый. Та из подружек, что напротив, помахала рукой. Она обернулась, приподняла брови – и обратно. Ничуть не поменялся, что ли? Что-то блеснуло в свете потолочной лампы, пока шёл мимо них. Прав был мелкий, но воды уже утекло на целое озеро.