Убегаевка строгого режима

Мирон из своего похода вернулся странно взбудораженный. Рудбой думал, тот пойдёт спать, но Мирон внезапно заявил, что так они совсем потеряют форму, и уговорил устроить внеплановую тренировку прямо во дворе. Рудбой сразу заподозрил неладное — складывалось впечатление, что в этом чёртовом ночном что-то случилось, может, со Славкой Мирон поссорился и теперь хотел сбросить раздражение или отключиться от мыслей. В принципе Рудбой не был против, сам соскучился по рукопашке. Раздевшись до трусов и маек, чтобы ничего не стесняло движений, они отошли подальше от крыльца, наскоро сделали разминку и принялись за самое любимое — спарринги. Рудбой считал, что сейчас быстренько уложит соперника — ведь тот наверняка не спал ни хера на природе, — но Мирон не уступал, наоборот, взбодрился и напирал, атаковал, прессинговал, ни на секунду не позволяя расслабиться. Адреналин нарастал, оба взмокли, как мыши. Азартно вскрикнув, Мирон закрутил «маваши»(1), метя Рудбою в грудину. Тот увернулся, Мирон махнул вдогонку кулаком и случайно зацепил болтающуюся на его шее подвеску, едва не срывая. — Осторожно! — Рудбой пригнулся, высвобождаясь из захвата. Мирон сразу остановился. — Извини, — выдохнул, тяжело дыша, вытер потный лоб. — Не порвал? — Не, норм, — уверил Рудбой и быстро спрятал обратно под майку своё сокровище: небольшой кулон из оникса в серебряной оправе на цепочке. Сама цепура ценности не представляла, волновался он только за кулон. Это была память о деде. Своего деда со стороны отца Рудбой почти не знал, тот работал геологом, большую часть года проводил в рабочих командировках. Насколько Рудбой помнил из смутных детских воспоминаний, дед не очень одобрял желание сына зарабатывать всё больше и больше в стремительно раскрутившемся бизнесе, считал, что деньги портят людей. Категорически отказался бросить любимую, хотя и тяжёлую, работу, переехать в особняк на содержание отпрыска. Он до конца так и оставался той самой «советской закалки», которую Рудбой впоследствии часто высмеивал и презирал, как и всех долбанутых чудиков, готовых впахивать за идею. Но только не по отношению к деду. Тот, несмотря ни на что, личностью слыл уникальной. В день, когда новорождённый Ванюша Евстигнеев впервые огласил палату одного из элитных частных роддомов звонким криком, дедова группа, работавшая в Якутии, открыла крупное месторождение оникса. Работы велись насыщенно, почти круглосуточно, но дед очень хотел увидеть единственного и долгожданного внука, поэтому всеми правдами и неправдами отпросился, сорвался с места и прилетел в Питер. Тогда и привёз этот камень. Конечно, мелкий орущий младенец не был способен оценить по достоинству его подарок, долгое время камешек оставался у деда, лишь через несколько лет он занялся им вплотную: огранил, поместил в сделанную на заказ оправу и повесил на цепочку. Нарочно выбрал не золото и не платину. — Помни, Ванюша, будь проще — и люди к тебе потянутся, — привычным добрым басом напутствовал он и надел внуку на шею кулон. Тот год восьмилетнему Ване (да, тогда ещё просто Ване, а не высокомерному говнюку Рудбою, в которого он вырос впоследствии и гордился этим) особенно запомнился. Отцу и маме было вечно не до него, вернее, конечно, они таскали его в заграничные турпоездки и дорогущие круизы, но там были слишком поглощены собой и своими новыми знакомыми, а Рудбой с другими детьми почти постоянно оставались предоставлены специальным аниматорам или беби-ситтерам. Он не мог жаловаться, они весело проводили время, это ощущение вседозволенности пьянило и развязывало руки. Однако настоящий восторг Рудбой ощутил именно тогда, с дедом. Когда тот на несколько месяцев забрал его с собой в экспедицию. Вышло всё почти случайно. У отца возникли сложности по бизнесу, поехать в отпуск он не мог, мама улетела с подругами в Европу, брать туда с собой малолетнего сына оказалось не с руки. Оставлять в одиночестве дома — тоже, и родители уже собирались спровадить его на всё лето в какой-то привилегированный лагерь, но дед, как раз в это время приехавший погостить на пару дней, воспротивился и предложил альтернативный вариант. Никогда Рудбой не забудет то лето, проведённое с дедом и его группой геологов на побережье Чёрного моря. Никаких шикарных курортов и дорогих отелей, жизнь в палатках и песни у костра по вечерам. То единение, ощущение рядом действительно родного человека, которому на тебя не плевать, которому интересны твои победы и поражения, которому важно научить тебя чему-то, передать опыт. Это не заменит никакая толпа нянек и гувернанток. Дед рассказывал много интересных вещей о работе, находках, породах земли и камнях, которые в ней скрываются. И что оникс — не простой амулет, а счастливый талисман, потому что он обнаружил его в день Ваниного рождения. Говорил, что именно этот камень как раз подходит рождённым в сентябре и принесёт удачу. В гороскопы и прочую чушь Рудбой не верил, но камень ему нравился. Когда он волновался, всегда принимался теребить цепочку, трогать кулон, и его будто отпускало. Наверное, потому, что в такие моменты он невольно вспоминал деда. Тот ведь и правда его любил. Его волновала судьба внука, не с финансовой точки зрения — с моральной. Он пытался вложить в его голову вечные ценности. Только рядом с ним Рудбой по-прежнему мог побыть тем самым Ваней. Жаль, что времени оказалось так мало: в августе дед доставил внука обратно в Питер, а в марте пришла весть о его безвременной кончине. Не выдержало сердце, инфаркт. Горевал Рудбой не сильно, слишком малым ещё был, не очень осознавал глубину, да и виделся с дедом редко, однако то ощущение уюта и теплоты запомнилось. Поэтому заветный кулон, несмотря на дешёвую оправу и цепочку, Рудбой не снимал никогда. И переделать в дорогие не пытался. Это была единственная вещь для него, которая имела ценность, гораздо более важную, чем все деньги мира. Разумеется, об этом никто не догадывался, он не настолько идиот, чтобы делиться настолько сокровенным и личным с друзьями или однокашниками, только Мирон знал. — Ау, Вано, ты чего застыл? — подал голос тот, нарушая повисшую тишину. Рудбой встряхнул головой, выныривая из воспоминаний, повернулся, чтобы ответить, и вдруг заметил вышедшего на свой двор Ваню, подобрался, впиваясь острым взглядом. — На сегодня, наверное, хватит, — сказал Мирону и услышал понимающий смешок. — Ноу проблемс, бро, — отозвался тот. — Только лицо попроще сделай, криповато выглядит. — А? — кое-как пришёл в себя тот, отрываясь от созерцания «объекта». — Что? — Не теряй концентрацию, — с ухмылкой посоветовал Мирон. — Ладно, пойду ополоснусь, потом, наверное, спать завалюсь. Отведи Мэри на выпас сам, ладно? — Не вопрос, — согласился тот и, кивнув, отправился к соседской территории. * * * Ваня собирался на рыбалку. Встретив утром усталого, но довольного Славку, он позавидовал и захотел тоже приобщиться к природе. Правда, на ночёвку его энтузиазма не хватило, решил пойти завтра с утра. — Слав, я твою удочку возьму? — громко вопросил он в приоткрытое окно, наблюдая, как тот бродит по комнате. — Бери, — отозвался тот и зевнул. — Вань, чё хочешь бери, только отцепись, ага? Я посплю малость. — Ну спи, спи... — На рыбалку идёшь, красавчик? — послышался от забора знакомый голос, и Ваня скривился, будто гнилое яблоко откусил. Развернулся, наблюдая с любопытством смотрящего на него Рудбоя. — Иду, — ответил невозмутимо. — Я с тобой? — Тот лыбился во все тридцать два. Ваня демонстративно хлопнул себя рукой по лбу. — Нет. — Почему? — Потому что. — Ну что ты артачишься, как юная дева, — противным гнусавым голосом заканючил Рудбой. — Возьми меня, я весь горю, ну пожа-алуйста-а... — Пошёл в жопу, бля! — Кис, ты чего? — прекратив дурачиться, искренне опешил Рудбой на его агрессию, отшатнулся, будто его ударили. — Чего на людей бросаешься, у тебя ПМС? Ване на миг стало стыдно за свою вспышку. — Какого хрена тебе вдруг приспичило? — игнорируя подкол, гораздо мягче спросил он. — Что-то я раньше не замечал за тобой тяги к деревенским радостям. По губам Рудбоя скользнула тень мимолётной усмешки, но сразу пропала, он примирительно вскинул руки, широко улыбаясь. — Просто так. Никогда не был на настоящей рыбалке и вряд ли буду. Ну, чё ты как сволочь, тебе жалко, да? — Ты там взвоешь, — буркнул Ваня. — Надо рано вставать, потом долго идти, потом сидеть несколько часов — тихо и неподвижно. Это тебе не по клубам коктейли дуть и всяких дурачков клеить. Ничего интересного. Рудбой фыркнул, не обидевшись. — А вот это не тебе решать. Так можно? Пожалуйста. Я не буду мешать, обещаю. Просто любопытно, новый опыт. Ваня смерил его внимательным взглядом, и Рудбой похлопал ресницами: сама доброта и честность в каждом жесте. — Ладно, — сдался Ваня. — Уболтал, дядь. Но если начнёшь козлить, отправлю тебя обратно, нахуй. Я туда иду расслабиться и отдохнуть, приобщиться к природе типа. Так что учти. — Без проблем, кисуля, — согласился тот, сияя, как юбилейный десюнчик. — Слышь, я тебе не котик, не киса и не кисуля, вообще не тёлка, харэ меня так называть! — О’кей, солнц, — покладисто исправился тот и торопливо добавил: — Я буду очень дисциплинированным мальчиком, слушаться дядю Ванечку и молчать, как могила. Невольно развеселившись, Ваня заржал. Может, и ничего страшного, в самом деле. Сгоняют на рыбалку, развеются; если Рудбой сдержит хоть половину своих обещаний — вообще идеально. — Забились, дядь, — кивнул он. — Завтра с утра будь готов. — Угу, — улыбнулся в ответ тот. — Что брать с собой? Ваня почесал затылок. — По-хорошему, нужны удочки, снасти, черви, прикормка, ну и что-то пожрать-попить. Но у вас, я так понимаю, ничего из этого не водится. — Почему не водится? — обиделся Рудбой. — Попить у нас точно есть. Хрюкнув от неожиданности, Ваня снова закатился смехом. Надо же! Он Рудбоя всегда пафосным гоблином считал, и не без оснований, но сегодня тот прямо жжёт. И с самокритикой у него норм, оказывается. — Ладно, давай так, — Ваня вытер слёзы, кое-как успокаиваясь, — я соберу всё для рыбалки, а с тебя бутеры и попить. Не колу! И не всякую бурду. Чаю горячего заваришь и в термос зальёшь, ферштейн? — Чё ты со мной как с тупым, — демонстративно насупился тот. — Сам знаю, не дурак. — Правда, что ли? — Ваня заговорщически подмигнул и выразительно поднял брови. — Пошёл в жопу! — вызверился Рудбой, вернув ему его же фразу, развернулся и, чеканя шаг, потопал домой. — Подъём в пять, дядь, — крикнул ему вдогонку Ваня, и тот взмахнул рукой, давая понять, что принял к сведению. Не обернулся. Ваня тяжко вздохнул: обиделся, наверное, мажор. Надо бы с ним полегче, он к его манере общения не привык. Но что поделать, он с самой школы такой, его подолгу даже родители не выдерживают. Один Славян и приноровился, потому что сам та ещё гнойная зараза. * * * Мирон выполз на кухню ближе к вечеру и потянулся. — Забыл утром спросить, — усмехнулся Рудбой, нарезая помидоры для салата, — как в ночное сходил? — Норм, — отозвался он. — Жрать хочу. — У нас сегодня оладушки, макароны по-флотски и вот сейчас закончу салат, — гордо сообщил Рудбой. У Мирона челюсть почти в буквальном смысле отвалилась. Ни хрена себе, аж три блюда! — Вано, да ты у нас шикарным поваром стал, — не скрывая восхищения, заявил он. — Да, я такой! — разулыбался Рудбой. — Правда, оладушки малость подгорели, блядские макароны слегка разварились, зато салат испортить невозможно. — Он сунул Мирону под нос тарелку с нарезанными вкривь и вкось овощами. — А рецепт оладушек тебе Ванечка по секрету рассказал? — подъебнул Мирон, спецом называя зловредного соседа в уменьшительно-ласкательной форме. — Ванечка, — кивнув, передразнил Рудбой. — Я его ещё и на рыбалку развёл. Хотя пришлось поуговаривать. — Ох, гляди, бро, нарвёшься на пиздюли, — хохотнул Мирон. — Слава за друга раскатает тебя по двору ровным слоем. Он мало что деревенский, удар у него отлично поставлен, это я тебе говорю. — У Вани тоже поставлен, на себе ощутил, — согласился Рудбой. — Только я его всё равно хочу, и всё. — Ладно, проехали, — отмахнулся Мирон. — Ты пока салат доделывай, я в магаз сгоняю. — Пивка купи. — Пару бутылок, не больше, — заметил Мирон, выходя за дверь. В последнее время они уже немного научились менее расточительно обходиться с теми суммами, которые присылали им родоки. Сейчас вместо чипсов, сухариков и пиваса чаще покупали макароны, крупы, масло и майонез. Поняли, что проще взять готовую курицу в упаковке, чем возиться со своими. У них даже стало получаться готовить. Пусть их обеды и ужины сильно отличались от привычных в Питере, но они совершенствовались день ото дня. Рудбой наловчился готовить вторые блюда, Мирону неожиданно очень неплохо начали удаваться различные каши и супы. А он ещё удивлялся, почему раньше эти самые каши не ел совсем. В общем-то далеко не ресторанная пища, но им было абсолютно плевать. Когда хочется жрать так, что живот подводит, о лобстерах и трюфелях не думаешь. Кашки бы рисовой с маслицем или картошечки жареной с огурчиками. Так что парни с некоторых пор стали непритязательны в пище. Теперь он знал точно, что обратно в Питер они вернутся совсем другими людьми. Проходя мимо колодца, Мирон наткнулся на Славу, тот разговаривал с каким-то мужиком. Увидев его, он помахал ему рукой, но Мирон сдержанно кивнул и поторопился побыстрее свалить. Ребячество, конечно, но со Славой встречаться не хотелось. Мирон вообще собирался выкинуть из головы всё, что случилось в ночном. Хрен бы с ним, что сосались и дрочили, это не проблема. Но утром, услышав ржание коней, он проснулся первым. Не открывая глаз, долго лежал в тёплом коконе из одеяла и Славиных рук. Потягивался, зевал и осознавал, как же ему в кайф. Впервые рядом с кем-то чужим чувствовал себя словно с родным и близким человеком. Вставать не хотелось, и Мирон с удовольствием ещё бы пару часов так полежал, но в этот момент проснулся Слава. Заспанный, с отпечатком собственного рюкзака на щеке, который использовал вместо подушки, тот притянул его к себе, чмокнул в нос и хрипло прошептал: — Доброе утро, Мироша. Ебаный в рот, Мирон ненавидел, когда его называли Мирошей! Сколько лет с мамой боролся, и вот, здрасьте вам. И ведь сказал, гад, так, что у Мирона защемило где-то под рёбрами, дёрнуло болью сожаление, что всё это только на сегодняшнее утро, что больше не будет, что сам он и не позволит повториться. Потому что ни к чему им обоим проблемы. У них разная жизнь и дороги разные. Он твёрдо решил выкинуть Славу из головы, да только не получалось. Яркие картинки их ночных шалостей стояли перед глазами. Поэтому он признался себе, что простая дрочка со Славой вызвала больше эмоций и желания, чем вся его прежняя сексуальная жизнь. Запнувшись, он наконец выпал из воспоминаний в реал и, отгоняя назойливые мысли, зашёл в магазин. — Ну что, молодой человек, — увидев его, спросила продавщица Светлана Михайловна, — чипсы и пиво или макароны и пшено? — Нет, — засмеялся Мирон, — мне банку майонеза, килограмм сахара, две булки белого хлеба и три буханки чёрного. Улыбнувшись, та стала выкладывать нужные продукты на прилавок. — Вчера, когда утром на работу шла, — сообщила продавщица, — Маруську Палны видела, она за околицей на поляне паслась. Красотка, а не коза. Откормленная, гладенькая, любо-дорого посмотреть. У хозяйки она сильно костлявая ходила, а сейчас загляденье. Молодцы, хорошо управляетесь с животинкой. — Спасибо. Коза стала такой упитанной, потому что мы её водим за околицу, — признался Мирон. — Зоя Павловна возле дома, за огородом пасла, там трава хуже, Мэри не нравилось. — Кому-у? — не поняла продавщица. — Так Мэри, козе же, — пояснил он, быстро складывая покупки в пакет. Выходя, услышал за спиной: — Ну и дела-а, с каких это пор Маруська вдруг Мэри стала? — С каких, с каких, — проворчал он уже на улице. — С таких. Хотите своих коз Маруськами и Анфисками называть — называйте, а наша Мэри будет, и точка. Насвистывая, он двинулся обратно. От похвалы стало приятно на душе. Значит, не совсем уж они с Рудбоем криворукие, как Ваня считал. И только дойдя до дома, понял, что пиво так и не купил. * * * — Слав, а чё это у тебя такая морда весь день довольная? — спросил Ванька, заваривая чай. Они любили почаёвничать перед сном. Садились на террасе и, попивая ароматный напиток, обсуждали прошедший день. — Нормальная у меня морда, обычная, — отмахнулся Славка и тут же зашипел, обжегшись. Он не знал, стоит ли рассказывать другу о произошедшем в ночном или нет. Так-то они никогда друг от друга ничего не скрывали, но и трепаться о своих сексуальных подвигах — такое себе. — Ты ебался, что ли, с кем-то? — не отставал тот. — Когда успел? Вроде на работе полдня, а потом всё у меня на глазах? Давай, колись, шпиён, по глазам вижу, блудил, зараза. — Видит он, — фыркнул Славка. — Малёха позажимались, чисто пар выпустили. — Мне просто интересно — с кем? — уставился на него Ванька. — С тех пор как внук Егоровых умотал обратно в Москву, у тебя никого не было. Да и откуда в нашей глуши? — А с кем я в ночное ходил? — хохотнул Славка. Ванька поперхнулся и натужно закашлялся, выкатив на него глазищи, словно у Славки вот прямо сейчас рога выросли. — Пиздишь! — не поверил он. — Носатый карлик вроде по девочкам, насколько я понял. — Эй, он не карлик! — возмутился Славка и заржал. — Мелковат по сравнению со мной, но так-то норм. По крайней мере, для меня самое то. И, как выяснилось, не совсем он по девочкам. Славка перелил немного горячего чая в блюдце, подул на него и, швыркнув, удовлетворённо выдохнул. — Ты зря на Мирошу наезжаешь. — А, так он уже Мироша, — подъебнул Ванька. — А говорил, позажимались только. — Вот чего к словам цепляешься? — проворчал Славка. — Подрочили, пососались кайфово. Он отзывчивый, сразу видно, ласкаться любит. Ты же знаешь, я и сам такое не прочь. Только Мироша вредный, засранец, еле уломал, даже алкаху купил спецом. Зато когда согласился, словно с цепи сорвался. Понятное дело, не трахался давно. — Рад за тебя, — хлопнул его по плечу Ванька, и Славка чуть блюдце из рук не выронил. — А то ты у нас в последнее время совсем потерянный ходил. — Да с хуя ли потерянный? — возмутился Славка. — Обычный я ходил. Ща, конечно, лучше, но только я ему нахер, походу, не нужен. У него в городе и мальчиков, и девочек, наверное, валом. — Получается, — вдруг задумался Ванька, — и нашим, и вашим. Такой же, как Рудбой, во все ворота готов забивать без разбора. — А при чём здесь Рудбой? — не понял Славка. Теперь у него вытянулось лицо. — Ванечка-а, что-то ты темнишь! Сдавай контору, раз заикнулся. Я, значит, ему душу наизнанку выворачиваю, а он затихарился и ни гу-гу. Друг называется. — Да пошёл ты, — сразу нахмурился тот. — Нечего рассказывать. — А если подумать? — Вот же доебался! — Ванька взвился и заходил по террасе. — Придурок этот белобрысый клинья ко мне подбивает. Я сначала думал — показалось, так он меня на празднике в парке засосал. — Он что — смертник? — снова фыркнул Славка. — Не иначе! По ебалу уже получил, а всё неймётся. Самое гнилое в этой залупе, что я, блядь, жопой чую — по приколу ему вся затеянная бодяга. Ну, типа азарт охотника такой своеобразный: «выбрал жертву и подкатываю, пока не уломаю». Это же в глазах у него капсом светится! Бесит, падла! Выговорившись, Ванька шмякнулся задницей на стул и раздражённо выдохнул. — Бесит потому, что доёбывает или что чисто трахнуться хочет, без отношений и прочей атрибутики? — вставил свои пять копеек Славка и обнял его за плечи. — Я чего-то не знаю? Ты когда ориентацию решил сменить? — Я не собираюсь ничего менять, — отрезал тот. — Просто хочу жить как прежде. И с Катюхой надеюсь помириться, она мне нравится и в постели классная. — Вы с ней совсем в хлам поругались? — сочувственно уточнил Славка. — Что-то её уже месяц не видно. — Разбежались, — с невесёлым смешком подтвердил Ванька. — В очередной раз. — Он раздражённо махнул рукой. — Да похрен! С ней или с другой — не принципиально, главное, не хочу ощущать, что это меня, как тёлку, клеят. — Так и скажи ему об этом, — пожал плечами Славка. — В чём проблема? — Сто раз говорил, — устало отмахнулся Ванька. — Но этот пидор возомнил себя хер знает кем и достаёт меня, гондон. — Может, я ему популярно объясню? — потёр кулак Славка. — По фактам, так сказать, разложу. — Ага, как же, популярно я и сам умею. Не ссы, разберусь. — Вань, ты не обижайся, — попросил Славка. — Я знаю, ты покруче меня сможешь, но если нужна помощь, только скажи, вдвоём мы его в два счёта на татухи размотаем. — Всё норм будет, не беспокойся. Он вообще-то нормальный пацан. С ним интересно потрещать, он много знает. Не дурак, да и прикалывать его весело. Только вбил себе в голову ебанутую идею фикс, и хоть ты тресни. — Ладно, — согласился Славка. — Ты взрослый мужик, уверен, разберёшься. Уже в кровати Славка долго ворочался, всё никак не мог уснуть. Вспоминал прошлую ночь, как охотно Мирон отзывался на его ласки, да и сам он, чего скрывать, плыл, когда тот его целовал. Одни-единственные в его жизни отношения до сих пор напоминали о себе блевотным привкусом. Он тогда сильно увлёкся, а Ромка пользовался своей смазливостью и шикарной жопой. Тянул из него всё, что мог заграбастать, и ничего не давал взамен. Бегал на сторону и считал его лохом. А потом искренне возмущался, что Славка оказался не идиотом и быстро его раскусил. После той истории он зарёкся мутить с кем-то серьёзно, и сейчас секс всегда являлся для него только сексом, это, по крайней мере, честно. А тут херакс — и Мироша на него свалился, прямо из самого Питера прилетел, как снег на голову. Ничем не примечательный. Невысокий, губастенький, носатый, лысый, выёбистый и криворукий — одни, блядь, минусы. Но как же захотелось его в укромном уголочке зажать, потискать, пожамкать, как вредного, но пушистого котика. Задницу его упругую помять, лысинку погладить, в шнобель этот чмокнуть. Славка до пизды удивился своим желаниям. Такого зашквара он от себя, любимого, не ожидал. Ему ведь раньше совсем другие парни нравились — высокие, худенькие и чтоб личико как с картинки. И если сначала всё списывал на хронический недотрах, то сейчас это стало похоже на бзик чистой воды. Иначе что с ним происходит? У Мирона жопа после ночного наверняка вся в мелких синяках от его пальцев, у Славки губы от поцелуев до сих пор ныли! Они и подрочили, и пар выпустили, но желание никуда не делось, наоборот, стало сильнее. Самое паскудное, что сам трах, по сути, его на данный момент не особо прельщал: разумеется, неплохо бы по-настоящему поебаться с мажорчиком, но спать в одной постели, обнимать его, слушать, как он дышит на его груди, сопит, причмокивает — этого всего вдруг захотелось на постоянной основе. Славка в который раз вздохнул, взбил подушку и грустно усмехнулся своим мыслям. — Ты неисправимый романтик, Славик, — тихо пробормотал он. — Ебашит тебя житуха, ебашит, а ты не учишься, долбоёб конченый. Мирон ходил весь день, словно не он лизался со Славкой как в последний раз, не он стонал и дрочил ему. Ебальник в сторону воротил, внимания не обращал и делал вид, что ничего не случилось. Хотя, наверное, он как раз правильно поступил, договор дороже денег. Славка ведь сам предложил побаловаться и разбежаться. И почему его сейчас на хуйню пробило, непонятно вообще. На этой не очень оптимистичной ноте Славку наконец срубило, он смачно зевнул и провалился в сон. * * * Утро выдалось на удивление ясное, будто умытое недавним ливнем. Лазурное небо сияло кристально-голубым цветом. Ни единого облачка, ни ветерка, ни пылинки, кругом птички-синички, красота. Только Ваня всё равно не радовался. Он ненавидел вставать в чёртову рань, а в этот раз даже винить было некого: это же ему моча в голову стукнула насчёт утренней зорьки. Подавив соблазн забить на всё и нырнуть обратно под тёплое одеялко, Ваня хмуро протёр глаза, встал и мужественно поплёлся к умывальнику, костеря себя на чём свет стоит. Если бы не данное накануне обещание, он бы точно слился, и пусть катится проклятая рыбалка. Но не хотелось перед Рудбоем выставить себя вруном: тот и без того высокомерное хуйло, ему только повод дай, будет потом стебать без перерыва. Торопливо повесив на плечи рюкзак со всем необходимым, Ваня подхватил садок, удочки, посмотрел на соседский двор — тихий и абсолютно пустынный — и недовольно скривился. Бросил взгляд на часы, потом на окна, прикрытые ставнями. Где Рудбой, твою мать? Договорились же. Он закурил, нетерпеливо прохаживаясь вдоль забора, выцедил сигарету в несколько глубоких тяг, притушил хабон о подошву. — Блядство, — проворчал недовольно. — Сам же просился, говнюк. Здравый смысл буквально вопил, чтобы Ваня пользовался моментом и сваливал в гордом одиночестве, без обузы на шее в виде всяких татуированных придурков, но изнутри поднялась волна ярости. Он, значит, ни свет ни заря просыпался, глазоньки рвал, ножки топтал, бегал, как угашеный, чтобы не опоздать, а этот упырь тупо хер положил и дрыхнет? Ну, он ему сейчас устроит доброе утро. Выскочив на улицу, он перемахнул через штакетник палисадника. У Палны в гостях он никогда не был, в какой именно комнате ночует Рудбой, понятия не имел, но забил хрен и решил действовать наугад. Бешеным ястребом взлетев на потемневшую от времени деревянную спинку скамьи, Ваня постучал в окно. Никто не отозвался. Начиная закипать, он уже замахнулся, чтобы забарабанить, как на параде, но хлипкая ставня, жалобно скрипнув, вдруг отошла от рамы, образуя щель. Ваня заглянул в комнату и чуть не булькнул от возмущения: прямо по курсу на узкой кровати развалился Рудбой и безмятежно сопел в две дырки. Выругавшись под нос, Ваня спрыгнул на землю, отломал ветку растущего рядом репейника, аккуратно распахнул окно пошире и швырнул в засоню колючий шарик. Описав в воздухе красивую дугу, репей приземлился прямо на бледное лицо, тюкнул в длинный нос, ушёл рикошетом, застревая в спутанной светлой чёлке. Рудбой подскочил на постели, ошалело моргая. — Чё?.. Какого?.. — Сова, открывай, — ехидно позвал его Ваня, — медведь пришёл! Тот перевёл на него дикий взгляд: — А? — Я говорю, хватит харю мять, — негодующе предъявил тот. — Вставай, уже шестой час! На рыбалку идёшь или нет? — Бля-адь, — раненым зверем простонал Рудбой и ожесточённо потёр кулаками глаза. — Уже пора? — Уже пятнадцать минут как пора, — упрекнул Ваня. — Живее, дядь, сколько можно ждать! Или я один пойду. — Не, я сейчас! — Рудбоя с его лежбища как ветром сдуло, он заметался по комнате. — Пять минут! — Жду, — пробурчал Ваня и слез со злополучной лавки. Рудбой, надо отдать ему должное, собрался и правда быстро: Ваня не успел даже выкурить очередную сигарету, как он вывалился на крыльцо, запыхавшийся, чумной, будто за ним черти гонятся. Ваня скептически оглядел его снизу вверх, от стоптанных кроссовок до лёгких шорт и белой футболки. — Не пойдёт, — вынес вердикт. — Чего? — не понял тот. — Кто так на рыбалку одевается, дядь? — прояснил Ваня. — Тебя комары сожрут, да и холодно с утра. Рудбой оглянулся на тёмный проём двери, поёжился, видимо, категорически не желая возвращаться и тыкаться в сонном доме, пытаясь отыскать тёплые вещи. Если они вообще у него имелись. — Спасибо за заботу, солнц, так приятно. — Он невинно улыбнулся. — Если что, тебя обниму, любовь согреет, — и намекающе подвигал бровями. Намеренно игнорируя его кривляние, Ваня пожал плечами. — Отвали, — бросил по привычке. — Потопали резвее. Из-за тебя и так полчаса потеряли. — Я будильник не услышал, — оправдался тот, поудобнее перехватывая в руке здоровенный термос и полупустой пакет. — Всё, не сверкай гляделками. Иду я, иду. Усмехнувшись, Ваня качнул головой, быстро выходя за околицу. Путь предстоял неблизкий, несколько километров по пыльной дороге, а он пёхом ходить тоже не то чтобы большой любитель, поэтому благоразумно решил не отвечать и поберечь силы. * * * — Сука! — Рудбой прихлопнул на лбу очередного комара, раздражённо замахал руками перед лицом, отгоняя целую тучу мошкары. — Пошли на хуй, твари! — Тише, чего орёшь, — осадил его Ваня. — Рыбу распугаешь. — В хуяльник по ебальнику этой рыбе! Ваня закатил глаза, подавив желание самому рявкнуть во всю глотку. Нет, он предполагал, конечно, что ничего хорошего из совместной рыбалки не выйдет, но не до такой же степени! Невыспавшийся Рудбой ныл и бухтел всю дорогу до затона, и теперь здесь, на месте, вот уже целый час изводил Ваню нудным брюзжанием. — Какого хера ты сюда попёрся? — не выдержав, зашипел на него Ваня. — Я же сразу предупреждал: здесь не клуб, развлечений нет. Тот помолчал, сверля злобным взглядом камыши, торчащие из реки у берега. — Интересно, — ответил наконец. — Ага, я вижу, — едко бросил Ваня. — Интерес со всех щелей так и прёт, юный, блядь, натуралист. Он схватил свой рюкзак, порылся в нём, находя небольшой пластиковый тюбик, сунул страдальцу. — На, это крем от комаров, намажься. Никакого желания нет на твою кислую рожу любоваться. Предупреждал же тебя, хули ты такой упёртый? Твоё второе имя не баран? Хватило, блядь, ума в шортах с футболочкой выпереться. Ща вся мазь на одни твои голые ходули и уйдёт. — Чё ты начинаешь, — буркнул тот, торопливо размазывая липкую прозрачную субстанцию по покрасневшей коже. — Я всё компенсирую. — Чем, дядь? — Ваня фыркнул, но зябко обхвативший себя руками за плечи Рудбой, взъерошенный, с красными глазами и скорбной моськой, выглядел таким потерянным и несчастным, что он прикусил язык. Вздохнул глубоко, потирая пальцами виски. — Ладно, забей. Полегче стало? — Угу, — уныло отозвался тот. Вынул из кармана сигареты и меланхолично закурил. — Спасибо, котик. — Прекрати меня так называть! — Как скажешь, солнц. Скрипнув зубами, Ваня кинул на него бешеный взгляд, и Рудбой благоразумно заткнулся. Через полчаса полной прокрастинации вдруг пошёл клёв. Ваня таскал одного окуня за другим, восторженно присвистывая. У Рудбоя почему-то не клевало, но того, судя по всему, это ни капли не парило. Он отогрелся, повеселел и теперь с мечтательной улыбкой таращился вдаль, жуя травинку и щурясь на солнце. «Красивый», — невольно подумалось Ване, и он одёрнул себя, хмыкнул недовольно. Со всем этим стрессом, недосыпом и ноющим Рудбоем у него совсем чердак потёк. Докатился, стоило только его капризному спутнику успокоиться и перестать выносить ему мозг, как сразу показался симпапулей. — Эй, у тебя клюёт, — очнувшись от размышлений, позвал он новоявленного «симпапулю». — Тяни удилище. — Чего? — Удочку из воды на себя дёрни! — А-а. Тот послушно дёрнул, демонстрируя повисшего на леске карася с ладонь. — Ого! — одобрил Ваня. — Снимай его и в садок. Живее, Рудбой, не спи. Тот завозился с крючком, тихо ругаясь под нос, потом замолчал, пыхтя так громко, что Ваня снова обернулся. Тот сидел на корточках, держа рыбину в ладонях перед лицом. — Что завис? — окликнул его Ваня. — Она смотрит на меня, — мрачно пожаловался Рудбой. — И что? — Ну она же живая, — разъяснил тот и так очевидное. — И смотрит. Смекнув, куда ветер дует, Ваня зажмурился, стараясь подышать на счёт. — Дядь, ты опять? — запечалился он. — Как тогда, с курицей? — Она живая, — упрямо повторил тот. — Я не могу её... того. — И что ты предлагаешь? — рассердился Ваня. Впрочем, ответ он знал заранее. Рудбой не подкачал: — Выпустить, — подтвердил догадки и посмотрел укоризненно. — Вдруг у неё там, на дне, семья? Мы что, её детей сиротками оставим? — Хватит бред нести! — Несмотря на поднимающийся гнев, Ваня помимо воли улыбнулся, не сумев сдержать смешок. Безнадёжно махнул рукой, смиряясь с неизбежным. — Господи, делай что хочешь, — простонал скорбно, завёл глаза. — Хули ты просился на рыбалку, раз жалостливый такой? — Повторяешься, — невозмутимо отбрил тот, подполз на четвереньках к кромке воды и осторожно спустил туда свою пленницу. Затем бочком подобрался к садку, потащил за верёвку, привязанную к коряге. — Э, э, тормози, пацифист! — спохватился Ваня. — Ты что задумал, весь улов мне обнулить? Охренел? — Ну, Ванечка, — обаятельно улыбнулся тот, — а вдруг и у этих тоже семьи... — Всё, заткнись, — дойдя до точки, обессиленно взвыл Ваня. — Не быть тебе бойскаутом, дядь. В лесу заблудишься, сдохнешь в первый день. — Не сдохну, — возразил тот. — Потому что не пойду в лес. — Я сам виноват, кретин, — не слушая его, продолжал разоряться в пространство Ваня. — Не надо было вестись вчера на твои уговоры. Пойми, — он помолчал секунду, собираясь с мыслями, — мы не садисты, что их едим. Просто... так устроен мир. И не изображай невинность. Небось, вяленую рыбку к пиву или раков варёных тоннами жрал. А их тоже, знаешь, живьём в кастрюльку с кипяточком — бац. Вот так-то. — Это другое, — развёл руками тот. — Я не невинность, но чёт понял, что не могу их пускать в расход, когда они на меня пырятся. Глазами ещё хлопают... Вот так веганами и становятся, наверное... — Я понял, дядь, — засмеялся Ваня и махнул рукой. Нелепые откровения его умилили, и вся злость улетучилась, даже спать расхотелось. — Это не стыдно, кстати. Так что не грузись. Всё, выпускай бедных зверушек на волю, собирайся — и попиздили домой, всё равно толку здесь сидеть хуй да ни хуя. Больше со мной на рыбалку не пойдёшь, а то от твоих заскоков ещё и я веганом заделаюсь, блядь. Домой они отправились не сразу. Неторопливо перекурили, пожевали бутеров с чаем, раз уж принесли, и лишь потом потихоньку пошли к дороге. Рудбой не мандил, не залупался, и неожиданно выяснилось, что он прикольный, когда не строит опухшего от собственной важности жлоба. От души смеясь над очередной шуткой, Ваня с удивлением осознал, что у него впервые за долгое время по-настоящему хорошее настроение. _______________ (1) Маваши гери — удар ногой, наносящийся сбоку по круговой траектории снаружи внутрь по ногам, корпусу или в голову соперника. В качестве ударной поверхности атакующий может использовать голень, подъём стопы или подушечки пальцев ног.