Убегаевка строгого режима

Рудбой собирал у Палны малину. То есть как собирал: прихваченная с собой эмалированная кружка стояла пустая, потому что он не мог себя заставить вкинуть туда хотя бы ягодку, отправляя одну за одной в рот и жмурясь от удовольствия. Умом понимал, что поступает некрасиво: надо ведь Мирону его порцию оставить, но пока не мог себя пересилить. Просто раньше он представить не мог, что спелая, налитая, ароматная, собственноручно сорванная прямиком с куста ягода настолько отличается по вкусу от покупной из супермаркета. Всё равно как брендовые кроссы против китайского говна с рынка. Несопоставимо! — Вкусно — смерть! — почти простонал он под нос, прижимая языком к нёбу очередную сладкую мякоть, давя из неё сок. Липкий сок был размазан и по губам, и даже стекал по подбородку; со стороны Рудбой наверняка напоминал вампира, только что загрызшего свежую жертву, но его не парило. — Бля-а. Есть и в сельской хуесрани плюсы. Насладиться в полной мере плюсами «сельской хуесрани» ему не довелось: с соседского двора внезапно раздались истошные вопли. Он вскочил от неожиданности, вытянув шею, и увидел рыже-серый мохнатый клубок, катающийся по земле. — Коты сцепились! — Присвистнув, Рудбой подбежал к забору, намереваясь перемахнуть без спроса и бежать разнимать пушистых засранцев, пока не истрепали друг друга окончательно. В этот момент на крыльцо выскочил Ваня. — Гриша, блядь! — дико сверкая глазами, заорал он, сорвал с ноги тапок и швырнул вперёд, попадая точно в центр шерстяной бури. Коты зашипели, распадаясь на два отдельных комка биомассы. Взвыли хором, топорща полосатые хвосты, собираясь снова схватиться не на жизнь, а на смерть, но прилетевший чуть не по мордам второй тапок существенно сбавил воинственные настроения. Ваня стремительно сбежал с крыльца, топнул ногой, взмахивая руками: — А ну, пошёл отсюда! Выдав возмущённую руладу, серый метнулся вбок, нырнул в подворотню. Гришка втопил за ним, но Ваня кинулся ему наперерез и ловко подхватил на руки, не обращая внимание на острые кошачьи когти, тут же впившиеся в кожу до крови. Гришка забился в его хватке, утробно воя и выражая полное несогласие с существующим положением дел. — Угомонись, чудовище, — ласково пробубнил Ваня и погладил по лобастой башке, стараясь успокоить. Кот заголосил с новой силой, и Ваня отдёрнул ладонь, смотря с недоумением. — Бля, у тебя кровь. Это что?.. Гришка бешено крутился, мявкая в полный голос, Ваня встряхнул его, крепче прижимая к себе, склонился ниже, пытаясь внимательно осмотреть повреждения, и завопил похлеще пострадавшего: — Твою-у мать, Гриша!!! У тебя ухо оторвано! Сука, охуеть, кусочек болтается! Бля! Бля, что делать, сука, что... — Он явно впадал в панику. — К ветеринару, — не выдержав, вмешался Рудбой. Ваня перевёл на него бессмысленный взгляд: — А? — Моргнул, приходя в себя. — А, это ты. К ветеринару... — повторил бездумно и активно закивал головой. — Точно! К нему. На, подержи, я машину выгоню! Бесцеремонно всунув Рудбою своего питомца, он бросился к гаражу. — В Убегаевке ветклиники нету, — объяснял на ходу. — Только Ефимыч, и тот по коровам, так что я в райцентр, дядь. И ты со мной, — добавил безапелляционно. — Гришенька приблудный, переноски нет, я за рулём, так что будешь держать его на коленках и гладить, чтобы не волновался. Опешив от приказного тона, Рудбой только и смог молча кивнуть. Спорить или требовать должной вежливости сейчас явно было неуместно: видно же, как Ваня напуган и вообще на взводе. Да и прокатиться с ним вдвоём, по правде говоря, хотелось, даже если придётся пересилить себя и снова трястись на этом ржавом корыте. Гришку тоже жалко: хоть и уличный котяра, но ебать какой красавчик, породистым фору даст. Рудбой даже ловил себя на мысли, что хочет его сфоткать, очень уж фактурный. Ваня между тем выгнал свою развалюху за ворота, хлопнул калиткой. — Где ты там! — окликнул нетерпеливо. — Поехали быстрее. Всю дорогу до райцентра они молчали. Обессилевший Гриша растёкся у Рудбоя на коленях мятой тряпочкой и хрипло сопел, иногда приподнимая голову и почти беззвучно мяукая. Каждый раз вздрагивая от этих жалобных звуков, Ваня хмурился и вдавливал педаль газа, стараясь выжать из колымаги скорость. — Не вибрируй, — наконец решился подать голос Рудбой. — Всё будет хорошо. — Откуда ты знаешь? — на удивление ровно отозвался тот, смотря на дорогу. — Экстрасенс, что ли? — Нет, просто хотел тебя ободрить, — честно сказал Рудбой. Прикусил язык, ожидая вспышки злости и поток матерных слов, но Ваня слабо улыбнулся. — Спасибо. Боясь пошевелиться, Рудбой покосился на Гришу — тот затих, то ли задремал, то ли отключился, — сглотнул, аккуратно зарываясь пальцами в тёплую шерсть на боку, погладил утешающе. — Я серьёзно, — снова заговорил, стараясь звучать уверенно. — Сейчас ему обезбол вколят, швы наложат — и норм. — Спасибо, — повторил Ваня и кинул благодарный взгляд. У Рудбоя по неизвестной причине потеплело на душе. Он никогда ни за кого не переживал, предпочитая держать дистанцию, чтобы не вникать в чужие проблемы (кроме Мирона, разумеется), но выяснилось, что оказывать поддержку и получать в ответ соответствующие эмоции — здорово. Необычно. И очень сближает. * * * «Клиникой» оказался одноэтажный кирпичный дом, похожий на частный. Чтобы отсеять сомнения, на калитке было намалёвано краской: «ВЕТКЛИНИКА». Подогнав машину прямо к воротам, Ваня бережно подхватил недовольно фыркающего Гришу и почти бегом ринулся во двор, взлетел по ступенькам. Рудбой остался на улице, закурил, с любопытством оглядывая окна с облупившимися ставнями. Долго ждать не пришлось: через пять минут Ваня вышел обратно, встал рядом, бледный, задумчивый. — Что? — протягивая ему открытую пачку, спросил Рудбой. — Где Гриша? Тот затянулся дымом, поднял глаза. — Забрали в процедурную, — сообщил глухо. — Повезло, здесь после обеда очереди почти нету. Сейчас будут ухо шить. И с когтем на правой лапе нелады. Врач сказал, ничего страшного. — А я что говорил! — воскликнул Рудбой. — Подлатают, заживёт, как на собаке... то есть, как на коте, — исправился он и подмигнул. — Угу, — отрешённо отозвался тот, занятый своими мыслями. Кинул хабон на землю и потёр подбородок. — Надо переноску купить, — сделал вывод. — Я по магазинам поезжу, поищу, ты побудь здесь. — Разбежался! — возмутился Рудбой. — Я тоже хочу по магазинам. Ваня посмотрел красноречиво. — Дядь, я не шоппинг устраиваю, — заметил с иронией. — Максимум в местный универсам заскочу, найду что надо — и назад, скоро Гришу забирать. Посидел бы тут, вон, лавочка как раз в тенёчке. На кой тебе мотаться? — Я, может, помочь хочу, — брякнул Рудбой и, не глядя, полез обратно в «шаху», устроился на сиденье. Досадливо фыркнул: с утра у Бэрни срач разгребал, потом за водой ходил, как раз его очередь настала, потом малину рвал; упахался так, что ноги гудели. Конечно, сейчас он бы предпочёл действительно упасть на лавку, побалдеть на свежем воздухе, чем шарахаться по местным сельпо. Однако возможность побыть лишнюю минуту с объектом своего вожделения пересилила. Типа показать себя с лучшей стороны, добавить балл в копилочку. Типа он не какой-то равнодушный уёбок, а заботливый и вызывающий доверие. Хотя он поймал себя на мысли, что ему реально нравится вызывать у Вани искреннюю улыбку. Потому что тот говнюк и обычно только скалится и сучится; выковырять его из этого панциря дико сложно, поэтому когда удавалось, Рудбой буквально расплывался в улыбке в ответ, как полный дебик. Приятно же. Хмыкнув, он высунулся в приспущенное до половины окно. — Ты уснул, Ванечка? — поинтересовался громко. — Поехали. Тот смерил его долгим взглядом, заставляя поёжиться от дискомфорта. — О’кей, уболтал. * * * Обратно возвращались, когда солнце клонилось к закату. Перебинтованный Гриша дрых в новенькой переноске на заднем сиденье, не отойдя от наркоза, повеселевший Ваня изредка оборачивался, кидая на любимца ласковый взгляд. Рудбой посмеивался и немного завидовал: вот бы на него хоть раз так посмотрел, без вечной уродской насмешки. Тот ведь его и за человека не считает, так, мажор рукозадый, способный только бухать и по клубным сортирам трахаться. А он не такой. Ну, может, и такой, но, блядь, всё равно обидно! — Чего приуныл, Руди-бой? — нарушил тишину знакомый голос, и Рудбой вздрогнул, выплывая из пучин самобичевания. Скривился — грёбаная жизнь. И грёбаный Ваня. «Ванечка», как глумливо называл того иногда Мирон. Этот Ванечка пиздец как плохо на Рудбоя влиял. Раньше ему бы просто в мозг никогда не влетело самокопанием заниматься, а теперь? В рефлексиях погряз, осталось только комплекс неполноценности заработать. Нормально вообще? Он вздохнул. — Ничего, — буркнул раздражённо. Бесило, что его так зациклило на этом придурке. Надо бы послать да забить, только тянуло по-страшному, хотелось впиться в припухшие губы и целовать, пока лёгкие не сгорят. Ваня хмыкнул, намереваясь что-то сказать, но в этот момент в переноске зашебуршал Гриша, мяукнул тоненько. Мгновенно потеряв к Рудбою интерес, Ваня развернулся назад чуть не полностью. — Гришенька, ты чего там, проснулся, мой хороший? — заворковал негромко. — Потерпи, скоро приедем... — Отвлекшись на любимца, он явно забыл, что вообще-то находится за рулём. Машина вильнула вправо. — На дорогу смотри! — рявкнул Рудбой, хватая руль и выворачивая в обратную сторону, чудом избегая столкновения с большим придорожным валуном. — Идиот! Ваня спохватился, подпрыгивая на сиденье, резко дал по тормозам, но не успел: их тряхнуло на здоровенном ухабе; раздался характерный хлопок и сразу — свист. Машину резко повело в сторону, Ваня закрутил руль, пытаясь выровнять движение. Рудбой непроизвольно зажмурился на миг, радуясь, что до этого успели конкретно сбавить скорость, иначе точно хана. Повиляв ещё немного, машина остановилась. Ваня заглушил мотор. — Приехали, — выдохнул, очумело моргая. — Твою мать, что за хуйня. — Ты водитель или балалайка обдолбанная?! — заорал Рудбой, давая выход раздражению. — В каком ауле права купил? А если бы мы сейчас в кювет улетели? — Ну, не улетели же, — огрызнулся тот, но довольно смущённо, скулы порозовели, заливаясь румянцем. — Бля, чёт я это... — Хуéто! — припечатал Рудбой, усилием воли заставляя себя не пялиться откровенно: взбудораженный, покрасневший Ваня был так хорош, что член в штанах заныл. — Вылезай, мы, кажется, колесо пробили. Запаска есть? — В багажнике, — кивнул тот, бросая странные взгляды. — Ща найду. — И монтировку! — крикнул ему вслед Рудбой, тоже выбираясь из салона. На улице первым делом достал трясущимися пальцами сигарету. Закурил, наблюдая, как Ваня обходит машину вкруговую, осматривая со всех сторон. Тот попинал ногой спущенное колесо, присел перед ним на корточки, внимательно осматривая, неодобрительно цокнул языком и закопался в багажнике. Наконец выволок колесо и инструменты, бросил всё на землю, озабоченно почёсывая затылок. Рудбой отшвырнул сигарету в сторону, подошёл, отодвигая горе-водителя плечом: — Сам поменяю. Ваня уставился на него так, будто при нём заговорило полено. — Ты?! — переспросил недоверчиво. — Сам поменяешь? Вот теперь стало по-настоящему обидно. Рудбой набычился, полоснул мрачным взглядом. — Прикинь, да? — язвительно процедил он, кипя от тихого бешенства. — Безрукий мажор тоже что-то умеет! Давай сюда домкрат и отойди подальше, а то я за себя не отвечаю. Тот выслушал его пылкую речь с абсолютно невозмутимым лицом, пожал плечами и покладисто отошёл в сторону. — Ладно тебе, чего раздухарился, — сказал беззлобно. — Я не хотел тебя обидеть. — Угу, как же, — немного остывая, проворчал Рудбой. Прикурил очередную сигу и, не глядя на своего визави, умело принялся орудовать инструментами. — Не хотел он. — О’кей, немножко хотел, — сознался тот, но сгладил слова ободряющей улыбкой. — Просто не знал, что ты умеешь. Конечно, запаску поставить — не в моторе ковыряться, но... — Он замялся. Рудбой тяжело вздохнул. — Умею, — буркнул глухо. — И в моторе тоже, если надо. Правда, с такими древними консервными банками дела не имел, но не думаю, что карбюратор сложнее инжектора. За спиной воцарилась какая-то слишком звенящая тишина. Рудбой крутанул монтировку, отворачивая очередной болт, и обернулся. Ваня таращился на него, приоткрыв рот от изумления — в кои-то веки не наносного и не издевательского. Во взоре даже промелькнуло что-то вроде восхищения, но Рудбой решил, что показалось. Стрельнул глазами и нарочито похабно подмигнул. — Что такое, кис, стереотипы рухнули? — осклабился он. — Надеюсь, я не сломал тебе психику. Хотя что там ломать, ты и так отбитый. Или опять считаешь, что я пизжу? Тот покосился на монтировку в его руках. — Судя по всему, нет, — признал резонно. — Кстати, откуда познания? Неужто мажоры в шиномонтажках подрабатывают? Рудбой сделал глубокий вздох и махнул рукой: горбатого могила исправит, Ваня такой, какой есть, и обижаться на его подколки попросту тупо. Злость разом сошла на нет. — Не подрабатывают, — удивляясь сам себе, терпеливо объяснил он. — Меня сосед учил, с детства. Он известный гонщик, у него знаешь, какие тачки! — Он присвистнул, с удовольствием вспоминая целый автопарк роскошных гоночных моделей. Впрочем, обычных машин там тоже парочка имелась. — Клим с рождения не только на картинге, но и на самих тачках повёрнутый; меня тоже приобщил немного. Рудбой завернул последний болт и спустил домкрат. — Всё. Готово, — объявил он. — Можно ехать. — Охуеть, — прокомментировал Ваня, — ты живёшь рядом с Климом Гавриловым? Тем самым? — Угм, — отозвался Рудбой, подхватил инструменты, чтобы убрать в багажник. — Ты тоже в теме? — Не очень, — засмеялся тот. — Просто имя у чувака редкое — Клим, вот и запомнил. В новостях как-то раз видел. Хера се, у тебя соседи. — Обыкновенные, — вздохнул тот. — В основном одно жлобьё, я никого из них не знаю, кстати. Мы с Мироном только с Климом и законтачили, в детстве в одну гимназию ходили, только Клим на пару лет младше. — Ясно, — кивнул Ваня и направился к машине. — Ладно, погнали домой. — Эй, а отблагодарить? — тормознул его Рудбой. Тот остановился, оглядываясь через плечо. — Отблагодарить? — переспросил, пряча усмешку. — Ну... спасибо. — Спасибо? — с показным разочарованием протянул Рудбой. — И всё? Ваня подозрительно сощурился. — Чего тебе ещё? — Хоть поцелуйчик. — Опять за своё? — Ваня закатил глаза. — Когда ж тебе надоест хуйню пороть. — У-у, какой ты неласковый. — Рудбой поцокал языком и демонстративно надул губы. — Прям совсем без вариантов? Хоть в щёчку чмокни! — Отвали, дядь. — Никто меня не любит, — грустно подытожил Рудбой. — Поехали тогда, — перевёл он тему и огляделся — вокруг почти стемнело. — Нас, наверное, Мирон со Славкой потеряли. — Наверное, — нехотя повторил тот. — Сейчас, только гляну, как там Гриша. — Давай лучше я поведу, — предложил Рудбой. — А ты с Гришкой садись вперёд. Мы сильно задержались, он наверняка уже очухался, ему сейчас нужно на ручки и обнимашки, у него стресс. Выгнув брови, Ваня одарил его очередным нечитаемым взглядом. Но спорить не стал, молча вручил ключи и полез в салон: что ни говори, а оставить питомца без обнимашек он не мог, это как пить дать. * * * После прошедших гроз опять установилась жара. Самый пик лета выдался знойным даже для этих мест. Мирон с Рудбоем таскали огромное количество воды из колодца на полив огорода, для скотины и для себя. Целыми днями бегали с вёдрами туда-обратно, потом валялись за околицей в тени берёз, где паслась Мэри. Или спасались на речке, но там их доставали оводы. Мирон в очередной раз вздохнул и вылез из кровати. Спать при такой духоте не получалось. Постель казалась горячей, словно печка, липкой и отвратительной. Кожа чесалась и воняла потом. Рудбой спокойно дрых, не обращая внимания на неудобства, Мирон ворочался и маялся. Когда они только приехали в деревню, он думал, что, умотавшись за день, они всегда будут вырубаться до утра. Но сейчас хлопоты по хозяйству практически не напрягали. Они привыкли, научились и тратили намного меньше сил. Уставали не так, как вначале, и свободного времени появилось намного больше. Только Рудбой по-прежнему спал, как младенец, а Мирона изводила бессонница. Может, потому, что тот всегда меньше заморачивался, плыл по течению и ждал, куда вынесет. Мирон так не умел. Он злился и психовал, если что-то не мог контролировать, а сейчас это получалось из рук вон плохо. Его постоянно беспокоили вопросы. Выжил ли тот парень, который пострадал в драке? Прояснился ли вопрос с ментами? И когда родоки наконец решат вернуть их из опалы? К этому с недавнего времени присоединилась ещё одна проблема — Слава. Тот не обхаживал его, не приставал со всякой хуйнёй. Помогал, если нужна была помощь, о случае в ночном не напоминал и не подъёбывал. Он просто забил и жил дальше. Мирона же по ночам мучили мокрые, похотливые сны, Слава со своими руками-губами и стояк, как в четырнадцать. В общем, полный alles kaputt. Помня, какой у Палны скрипучий пол, Мирон тихо, чтобы не разбудить спящего в соседней комнате друга, в одних трусах вышел за дверь. В сравнении с нагревшимся за день помещением, на улице ощущалась ночная прохлада. Он потянулся, прикурил и отправился за дом. Там, почти вплотную к завалинке, было сложено с десяток ошкуренных брёвен. Ваня как-то обмолвился, что Пална собиралась строить новый хлев для скотины, но потом отложила до следующего года. Мирон с Рудбоем облюбовали брёвна и использовали как большую и удобную лавку. Прикрытое избой, это место и днём оставалось в относительной тени, да и с улицы его не было видно. У них там даже пустая банка из-под консервы имелась вместо пепельницы. Мирон откинулся на брёвна, глубоко затянулся, прикрывая глаза, а когда докурил, остался сидеть, не в силах вернуться обратно в противную духоту. В этот момент рядом с ним неожиданно приземлился Слава и блаженно развалился рядом. — Блядь, Слава! — возмутился Мирон и пихнул его в бочину. — Хули так пугать, привидение, твою мать! Все спят, один ты всё шатаешься. — Жарко в хате, ёбнуться можно, — вздохнул тот. — Вышел подымить, смотрю, ты нарисовался. Вот, решил компанию составить. Тоже не спится? — Спится, — буркнул Мирон, — ты мешаешь. — Да ладно тебе. — Слава придвинулся ближе и провёл ладонью по его ноге, от бедра до лодыжки. — Не лапай, — чисто из вредности возмутился Мирон, хотя самого как током прострелило желанием. — Я тебе не телка, чтобы ты грабли распускал. Вали своих деревенских девах щупать. — Мироша, — тихо засмеялся тот, совсем обнаглев. Прижал Мирона к себе и погладил его голую спину. — Ты, к счастью, совсем не тёлочка, и тискать тебя — одно удовольствие. Слава потрогал рёбра Мирона, будто пересчитывал и проверял — все ли на месте, опустился к его бедру своей пронырливой клешнёй, добрался до колена, поласкал и вернулся обратно. Мирон почувствовал, как в трусах дёрнулся и привстал член, как начало разгораться возбуждение, а ведь Слава ничего такого ещё и не сделал. Ему очень хотелось плюнуть на всё и повторить то, что случилось в ночном, но он назло стервозно отбрыкивался и отталкивал приставалу. — Ненавижу, когда меня зовут Мироша, — пропыхтел он, выворачиваясь из объятий, и попытался встать. Слава не отпустил, снова засмеялся и зашептал, касаясь губами его уха: — Пошли лучше на сеновал. — Он настойчиво притянул Мирона обратно к себе. — Там сено мягкое, никого нет, классно. — Еблан, — фыркнул Мирон, но сопротивляться прекратил, — сено твоё колется, что пиздец. — Хуйня, — не отступал Слава, — пару старых пальтушек кинем, как на перине будем лежать. Он хотел ещё что-то добавить, но вдруг принюхался, по-собачьи дёргая носом, резво рванул к сараю и взобрался по лесенке. Мирон непонимающе глядел на его манипуляции. — Пожар! — рявкнул тот. — Буди Рудбоя, хватайте все вёдра, какие есть, — и на колодец! Мирон, быстро, не тупи! Мирон сорвался, залетел в дом и заорал: — Вано, вставай, у соседей что-то горит! Он так и убежал бы в трусах, если бы не запнулся за порог босой ногой и не ударил палец. Выматерившись, натянул первые попавшиеся штаны, сунул ноги в убитые в хлам «найки» и схватил вёдра. Рудбой тоже успел одеться и вытащил из кладовки два старых ведра. — Где горит? Что горит? — сонно спросил он и тряхнул головой. — Хуй его знает, — отмахнулся Мирон. — Я сразу на пожар, а ты газуй к колодцу. Тот согласно кивнул и исчез. Мирон быстро, но стараясь не расплескать воду, двинулся вниз по улице. Мимо сновали местные: кто-то так же, как он, с полными вёдрами, кто-то бежал обратно с пустыми, некоторые пёрли на себе бачки и другие ёмкости для воды. В считанные минуты на помощь пришла вся деревня. Ниже по улице у Смирновых полыхала новая конюшня. Только недавно Кирилл Лукич хвастал в магазине, что сыновья из города приезжали, построили большую и просторную. Сейчас на ней весь сеновал и крыша были в огне. Жар от пламени практически обжёг лицо, сильно воняло горелым, вблизи нечем было дышать. В воздухе мелькали мелкие обугленные ошмётки, сухое дерево трещало и выкидывало снопы искр, которые разлетались в разные стороны, создавая ещё более опасную обстановку. Их сразу тушили, но они сыпались сверху снова и снова. На крыльце, тяжело опершись о перекладину, голосила жена Смирнова, причитала и вытирала морщинистое лицо уголком платка. В сторонке охали бабки, жалели погорельцев и обсуждали причину пожара. Остальные не суетились, не паниковали, действовали молча и слаженно. Сразу было понятно, что такие пожары им не в новинку, каждый знал, что нужно делать. Мирон по цепочке передал свои вёдра с водой и, получив неизвестно чьи обратно, собрался бежать на колодец, но обратил внимание, что передаваемую вверх воду, пытаясь потушить пламя, выливают с соседского сарая три человека, и один из них Слава. В неизвестно откуда взявшейся бандане, в футболке с почти оторванным рукавом, он без устали принимал бачки и вёдра, выливал в огонь и сразу возвращал тару обратно. Он выглядел как заведённый механизм, машина, которая делала свою работу, игнорируя различные преграды. Весь в копоти и саже, с красным от отсветов огня лицом, он вдруг показался Мирону очень красивым. Что-то защемило в груди от восхищения. Ленивый деревенский лошок, умеющий только насмехаться и подъёбывать, на деле оказался совсем другим. Не похуистом-лоботрясом, а ответственным и умеющим прийти на помощь. Мирон тряхнул головой, как недавно Рудбой, и со всех ног кинулся на колодец. Боровшийся с огнём Слава застыл перед глазами, и он вдруг понял то, что упорно не хотел замечать раньше: тот ему нравится. Не благодаря, а вопреки всему, Мирона тянуло к нему с огромной силой. А после увиденного уже невозможно будет убедить себя, что это не так. Навстречу нёсся Ваня, кативший перед собой на одноколёсной тачке флягу с водой, за ним, пытаясь не отставать, бежал Рудбой, они трое только синхронно кивнули друг другу и разошлись. У колодца две молодых девчонки быстро доставали воду и разливали во всё, что можно. Парни, мужики и даже старики сразу хватали наполненные вёдра и исчезали, на их место приходили другие. Всеобщая тревога и ужас происходящего передались и ему. Каждый раз покидая двор Смирновых и убегая за водой, он стремился вернуться как можно быстрее, чтобы увидеть Рудбоя, Ваню и Славку, чтобы быть уверенным, что с ними всё в порядке. * * * Несколько дней Ваня пребывал в задумчивости — с того самого момента, как они ездили в райцентр. Гришка, слава яйцам, поправлялся быстро. Они заперли его в комнате, усердно мазали повреждения, скармливали лекарства, прописанные врачом и купленные сразу же в ветеринарке, однако их мохнатый пациент уже на следующее утро начал орать, просясь на улицу. Конечно, Ваня бдил и не пускал, но от этих гнусавых воплей они со Славкой чуть не спятили. Однако, несмотря на все хлопоты, мысли упорно скатывались на Рудбоя. До этого Ваня был твёрдо убеждён, что тот вместе со своим дружком — бытовые инвалиды. Даже их некоторые успехи на поприще деревенской жизни ничего не значили. Да, более-менее пообтесались, вошли в режим, чему-то научились, но по-прежнему оставались в Ваниных глазах абсолютными пустышками, над которыми только угорать. А эти нелепые подкаты Рудбоя! Тогда, на дискаче, ещё можно было списать на случайность — ну, перепил чувак, попутал, бывает, — но остальное! Постоянные «комплименты», всратые шуточки (или не шуточки, что ещё хуже), тупой флирт. То, что произошло недавно в сарае, вообще в голове не укладывалось. Зачем Рудбой полез целоваться? Не мог другое, нормальное, желание загадать? Ясно, что задумал хрень полную, но неужели до него до сих пор не допёрло, что зря? Или он думает, что Ваня ему с утра после дискотеки про ориентацию объяснял — просто так хуйни наплёл, а сам только и жаждет сменить ориентацию и перепихнуться по случаю? Идиот, блядь. Но дело было даже не в нём, плевать на него. Ваню до усрачки напугала собственная реакция. Он не знал, что так повлияло: может, то, что с Катюхой они поссорились и его крыл недотрах, может, сама обстановка — ночь, дождь, разговоры дурацкие. Хриплый шёпот Рудбоя. Его руки. Чёрт его знает, но когда тот засосал Ваню, у него аж колени подогнулись. Конечно, член от поцелуя с мужиком не встал, но и блевать не потянуло. Наоборот, накатило что-то такое непонятное, запретное, типа любопытства. Он раньше думал: поцелуй — он и есть поцелуй; главное, моральный аспект, технически без разницы, с кем, но разница была. Почему-то вышло, что с наглым, приставучим, бесящим до колик Рудбоем технически получилось приятнее, чем с ласковой и нежной Катюхой. Едва осознав это, Ваня в ужасе оттолкнул Рудбоя и стартанул из сарая, наплевав на льющий как из ведра дождь. Вот тогда-то ему и стало тошно, всё как полагается, только, блядь, вовсе не из-за придурочного мажора, а от себя самого. Его так пришибло неправильностью, страхом, противоречиями, что он замкнулся и все эти дни вообще не отсвечивал, старательно избегая общения даже со Славкой, не говоря о соседях. Благо ливни так и продолжались, на улицу выходить не пришлось. Разумеется, долго такая идиллия продолжаться не могла. У невезучих болванов затопило погреб, и, хочешь не хочешь, пришлось Ване возобновить общение с Рудбоем. Хорошо, что тот заболел: его мутило, было не до тупого флирта, и Ваня на время выдохнул с облегчением. Когда Гриша подрался, у Вани от волнения совсем резьбу сорвало, он и сам не сообразил, кого именно позвал ехать с ним. На полдороге осознал, напрягся, но Рудбой его поразил до глубины души, и Ванина железная уверенность в его мудачизме слегка пошатнулась. Он просто не ожидал от него такого. Поддержки, нормального отношения, честности. Собственноручная замена Рудбоем проколотого колеса и вовсе заставила впасть в ступор. И упоминание о соседе-гонщике впечатлило. Впервые Ваня осознал всю пропасть между их мирами. Нет, он и раньше понимал, но как-то абстрактно, теперь ощутил в полной мере. Хотя Рудбой говорил об этом небрежно, будто ему его положение и жизнь богатенького мальчика с золотой ложкой в жопе обрыдла до смерти. Непохоже было на притворство. Скорее обида или тоска. Впрочем, Ваня в психологи не нанимался, возможно, нафантазировал, но ему реально показалось, что всё так. Он вздохнул, криво улыбаясь. В его жизни точно происходила полная хуйня, однако он жаловаться не собирался. Разберётся, перетерпит, можно подумать, в первый раз. И с Катюхой они ещё помирятся, куда денутся. Правда, пока она из деревни слиняла, но ведь не навсегда? А Рудбой пусть утрётся. В конце концов, до него тоже когда-нибудь дойдёт, как тупо он выглядит со своим ебланством. И чего только надо дураку? * * * Ваня открыл глаза и резко сел в постели. На улице кто-то кричал, но что именно, из дома не было слышно. Внутри разлилась тревога. — Слав? — громко позвал он, кинул взгляд на диван, но тот стоял неразобранный. Похоже, Славка ещё не ложился. В окно внезапно забарабанили, резко распахнули. В проёме возникла лохматая Славкина башка. — Ванька, вставай, — бросил он, видя, что тот не спит, — у Смирновых пожар! — И пропал. Округлив глаза, Ваня присвистнул, подхватился с койки. Высунулся в окно чуть не по пояс, пытаясь оценить обстановку, но услышал только крики и шум: вся деревня переполошилась. Он сунул ноги в кеды, на ходу натянул штаны, надевая футболку уже на крыльце. Вёдер не нашлось ни на кухне, ни на заборе, наверное, Славка забрал. Подумав секунду, Ваня выволок из пристройки флягу с тачкой и понёсся к колодцу. Он не считал, сколько раз бегал до колодца и обратно. Рудбой постоянно мельтешил где-то рядом, но им даже перекинуться парой слов не довелось. Вместе с каким-то парнишкой он поднял флягу, пихнул её Славке в руки и отошёл в сторону, ожидая, когда тот выльет воду. — Яшка, скотину выпустили? — крикнул фермер, стоящий рядом со Славкой на крыше. — Коней только, — отозвался Яшка-тракторист, рослый, широкоплечий детина. — Коза там осталась и кабанчик, — запричитал Кирилл Лукич. — Погорит мой боровок, только в прошлом месяце взяли, жалко-то как! — Ну-ка, дед, отойди-кась в сторонку. — Яшка отодвинул старика подальше от пламени. — Ща достанем твою живность. Закатав рукава тельняшки, он опрокинул на себя ведро с водой, тряхнул курчавой башкой и кинулся внутрь горящего строения. — Куда, Яшка, окаянная душа! — бездумно закричал ему вслед Кирилл Лукич. Потом опомнился: — Справа коза, справа у ей загон, а кабанчик дальше! Ваня собрался снова двинуть за очередной порцией воды, но Славка, передавая ему флягу и перекрикивая бушующее пламя, велел: — Вань, вон там, смотри, штакет навален, искры туда летят, если он полыхнёт, пизда дровянику! Ваня лишь кивнул головой, дёрнул Рудбоя и пацанчика лет четырнадцати, пробегающего мимо. Они молча таскали штакетник подальше от огня — видимо, Лукич и забор собирался менять. Гарь и копоть забивались в нос и рот, дышать полной грудью вообще не представлялось возможным. Жар опалял голые руки, сажа скрипела на зубах. Бабки в стороне причитали с утроенной силой, остальные продолжали тушить, но Ваня видел, с каким напряжением каждый косится на пустой дверной проём. — Господи, что деется! — заголосила старуха Смирнова. — Да где ж Яша-то, неужто угорел! Спасать надо... — По-осторонись! — перебивая её, раздался низкий, как корабельная сирена, вопль. Из сарая, пошатываясь, вышел Яшка, тащивший на плечах блеющую, дёргающуюся, словно в припадке, козу. — Жива наша Нюрка! — воскликнул Лукич. — Бабка, не реви, жива! — Дед, прости, до кабанчика не добрался, — развёл руками Яшка. — Там пиздец чё творится, дымоган, ни зги не видать и дышать нечем. — Что ты, сынок, что ты! — поблагодарил его Кирилл Лукич. — Хорошо, что не полез, чёрт с ним, с кабанчиком. Сам живой вернулся — и ладно, а поросёнка другого купим. — Вот и правильно, — одобрил Яшка и, чуть спотыкаясь — наверное, успел надышаться, — побежал к колодцу. — Ох ты ж, боже мой, поросёнка-то как жалко! — подвывала старуха Смирнова, прикрывая лицо ладонями. — Ладный такой был, упитанный, денег за него немало уплачено. Её окружили соседки, успокаивающе хлопая по спине. Охваченные пламенем балки крыши начали угрожающе крениться, бабки разом охнули, отшатнулись и от греха подальше отошли на дорогу, уводя с собой погорельцев. До самой конюшни огонь добраться не успел, хотя из двери вовсю валил едкий дым. Соваться туда сейчас — чистое самоубийство. Ване стало жалко боровка, всегда жутко, когда кто-то обречён на такую смерть, даже глупый поросёнок, но что тут сделать? Он досадливо покачал головой и вдруг заметил, как у конюшни возникла знакомая высокая фигура, вытаращил глаза. Догадкой ударило мгновенно. — Рудбой! — заорал Ваня во всю глотку. — Стой, придурок, жить надоело?! Тот не оглянулся, нетерпеливо махнул рукой. Помедлил и нырнул в сарай. Вокруг завопили на разные голоса, кто-то заревел, послышался крепкий мат. — Бля-адь, какой же еблан! — простонал Ваня под нос. Не глядя, бросил штакет и кинулся вперёд, не обращая внимания на чьи-то руки, вцепившиеся в локоть, чтобы удержать. — Пусти, он там сдохнет! — рявкнул, вырываясь из хватки. Пальцы сразу разжались. Ваня вспомнил, что с другой стороны дровяника на верёвках сушилось бельё. Сорвав первую попавшуюся простыню, он накинул её на себя и рыкнул мужику с полными вёдрами: — Лей, быстро! Мужик окатил его водой с головы до ног, и Ваня, ругаясь на чём свет стоит, ломанулся внутрь. В спину летели Славкины вопли, но у него всё равно не было выбора. Глаза сразу заслезились, Ваня невольно зажмурился, пробираясь вперёд наощупь и пытаясь хоть что-то разглядеть, но в темноте, ещё и сквозь дым, это было нереально. Внутри конюшни, как в трубе, отчётливо слышалось завывание огня, словно кто-то открыл заслонку в огромной печи. Потолок над ним пока не горел, но сквозь щели между досками нет-нет да и пробивались языки пламени. Сами доски почернели и будто скукожились. Ваню тряхнуло до мурашек. — Рудбой! — крикнул он почти неслышно: мокрая простыня и треск горящих брёвен глушили любые звуки. Такого страха он ещё никогда не испытывал. Здесь не ощущалось сильного жара, только было кошмарно душно и дымно. Чувство, что вся эта горящая крыша сейчас рухнет на него, нахер, сверху, заставило действовать. Ваня сосредоточился, прислушиваясь. Поросячий хрип, слабый, обессиленный, доносился словно издалека. А ещё сухой, захлёбывающийся кашель Рудбоя. Он пошёл на звук, но тот всё время перемещался, будто Ваня, как Гек Финн, оказался на плоту ночью в тумане. Вытерев заливающий глаза пот, он постарался успокоиться. Пробираясь почти наобум, цеплял горячие брёвна стены, доски, отгораживающие стойла. Время словно замерло. Ничего не видя, до боли напрягая слух и зрение, Ваня шёл целую вечность, хотя на деле вряд ли прошло больше пары минут. Глаза резало, едкий вонючий дым проникал сквозь влажную ткань, лёгкие горели. Голова начала кружиться. «А каково там ему?» — возникла отчаянная мысль. В одиночку, без защиты, вообще без всего, кинулся выручать животинку. Паника, что Рудбой может запросто задохнуться и взаправду умереть, подхлестнула. Ваня ускорил шаги и упёрся в очередной загон. Рудбой нашёлся там — сидел на коленях, согнувшись пополам, страшно бýхал, хватая ртом удушливый воздух, словно выброшенная на берег рыба. Рядом с ним хрипло дыша, завалился на бок поросёнок. Ваня упал на пол, быстро накрывая Рудбоя концом простыни, прижал ткань к лицу, сразу потянул его за руку, пытаясь приподнять, но тот был чересчур тяжёлым. — Дыши! — приказал Ваня властно. — Давай, Рудбой, давай, не отключайся. Нельзя! Вставай, потопали отсюда, а то вместе ляжем, — и продолжил тянуть. Тот кое-как притиснул одной рукой к себе кабанчика, другой хватаясь за Ваню, с трудом поднялся и опять зашёлся в кашле, точно собирался выплюнуть лёгкие, нахуй. — Рудбой, миленький, — лихорадочно забормотал Ваня, подталкивая его к выходу, — двигай ходулями, нельзя останавливаться. Ваня, блядь, ты, главное, иди! Обратный путь оказался ещё тяжелее. Рудбой шатался, как пьяный, дышал хрипло, с присвистом, временами начинал крениться, и Ваня подставил ему своё плечо, позволяя обнять себя за талию и опереться всем телом. Его самого нехило вело, и двигался он исключительно на вредности и упрямстве. — Ван-чка, — прохрипел вдруг Рудбой, не поднимая головы, словно в бреду. — Да, да, я Ванечка, — процедил Ваня сквозь зубы. Впереди белым пятном маячил выход. — И ты Ванечка. Сейчас крыша обвалится — и хана нам обоим. Он всё тащил Рудбоя, почти взвалив его на себя, не обращая внимания на боль в натруженных руках и шее. Тот сопел, кряхтел, шаркал ногами, но шел. Поросёнок висел на его локте безжизненной тушкой. Ваня мысленно поблагодарил бога за то, что свин ещё маленький: приличного борова и Рудбоя он бы точно не потянул. Пытаясь дышать неглубоко, то и дело моргая, он заставлял себя переставлять ноги, продолжал двигаться вперёд. Силы начали иссякать, сознание сместилось, будто под алкашкой, перед глазами всё поплыло. Мокрое от пота тело зудело, от дыма и вони пекло в горле, пересохшие губы потрескались, и Ваня то и дело облизывал их сухим шершавым языком. А Рудбой с каждой секундой становился всё тяжелее, кажется, начиная терять сознание. Ваня потряс его. — Вань, не отключайся, — почти взмолился он. — Хуйня осталось пройти. Тот вздрогнул и, мотнув головой, выдавил с трудом: — Не ссы. — Он потёр красные глаза чумазым кулаком. — Я норм. У самого выхода Ваня замычал, в последнем усилии, почти на инстинктах, подтолкнул Рудбоя в спину, выбросил всего себя вперёд, сделал по инерции несколько шагов и буквально выпал на улицу, машинально отставив локоть, чтобы не придавить поросёнка. Рудбой бухнулся рядом. Кто-то стащил ненужную больше простыню, а сверху на них обрушился ливень чистой, живительной воды. Перевернувшись на спину, Ваня кашлял, заходился в сухих спазмах, хватал ртом воздух и так необходимую сейчас влагу. Тёр мокрой ладонью лицо и дышал, дышал в полную силу лёгких. Рядом выворачивало Рудбоя. — Всё, харэ их поливать! — раздался громкий голос. Возле Вани присел на корточки пожарный. — Что, парни, живы? — спросил он, помогая ему подняться. — Ну вы, конечно, даёте. — Живы, — прокаркал Ваня, в свою очередь подавая руку Рудбою. Они соприкоснулись плечами, опираясь друг на друга, и на доли секунды замерли, покачиваясь. В этот миг на них налетел мокрый и грязный, как трубочист, Славка. — Сука, совсем ебанулся! — рявкнул он, суматошно ощупывая Ваню. — Я чуть не поседел, придурок! — Он обнял его и пробормотал: — Пиздюлей дома огребёшь. Боковым зрением Ваня увидел, как Мирон на всех парах тащил за руку фельдшера. Та не успевала за ним, и Мирон её подгонял: — Быстрее! Пожалуйста, быстрее! Врачиха послушала их обоих с Рудбоем, посчитала пульс, посмотрела зрачки, потом вздохнула, покачала головой и, вкатив по паре кубиков бесцветной дряни, ушла оказывать помощь другим пострадавшим. Две пожарные машины, приехавшие из райцентра, почти потушили огонь, деревенские разбирали свои вёдра, перепутанные в суматохе. Кто-то спорил, кто-то смеялся, рассказывая, что чуть не обосрался с испугу, когда стропила сеновала начали рушиться. Мелко семеня, к ним подошёл Лукич. — Поросёнок жив? — с трудом выдавил Рудбой. — Слава тебе, господи, откачали, — кивнул дед. Потёр грязным кулаком старческие слезящиеся глаза и по очереди обнял парней. — Спасибо, сынки, спасибо, — бормотал он, — спасли моего кабанчика, вовремя вытащили. Только зачем же так рисковать, родненькие, заради поросюшки несчастной в огонь кидаться? А ну как погибли бы? Я ж себе ни в жисть не простил бы! Что ж это такое-то... — Жалко ему стало малого. — Ваня кивнул на Рудбоя и, не удержавшись, подколол: — У него со свиньями особая связь. — А Ваня меня спасал. — Рудбой очень странно посмотрел на него и тихо добавил: — Не бросил одного. — Спасибо вам, сынки, вовек не забуду! — растроганный Лукич всхлипнул, утирая слёзы. — Спасибо всем! Конюшню мою потушили, правда, сгорела половина. Спасибо вам! Спасибо... — Дед, ну ты чего, не плачь, — успокаивающе пробасил где-то у забора Яшка. — Отстроим тебе твою конюшню заново, будет лучше прежней. Да, мужики? — Конечно, — подтвердил всё ещё находившийся на соседской крыше закопчёный фермер. — Не переживайте, Кирилл Лукич, пиломатериал выпишем, как погорельцам, и отремонтировать поможем всем миром. — Да не вопрос! — крикнул кто-то из толпы. — Мы зараз, Лукич, — засмеялся шустрый конюх Петрович. — А бутылку поставишь, так и баньку новую сварганим! — Тебе бы только зенки залить! — негодующе гаркнула его жена Галина. — У-у, морда твоя бесстыжая! А ну, шагай до дому, кончился пожар, поить тебя никто не станет! — Всё, Петрович, ты встрял, — заржали молодые парни. — Эт мы иш-шо поглядим! — захорохорился Петрович. И резво припустил по улице, когда супруга замахнулась на него коромыслом: — Я те погляжу, ирод! Все дружно рассмеялись и потихоньку начали расходиться. Уехала и одна пожарная машина. Вторая вместе с расчётом осталась дежурить: опасались, что не все искры потушили; ветром те могло разнести, и тогда опять заполыхает. В стороне Мирон что-то тихо и сердито выговаривал Славке, подталкивал его к фельдшеру и настаивал. — Вань, ты как? — Ваня тихонько пихнул Рудбоя плечом и неожиданно поймал его острый взгляд. — Мне больше нравится, когда ты называешь меня Ванечкой, — невпопад брякнул Рудбой. Ваня фыркнул и неожиданно подмигнул ему, улыбнулся. Слабо улыбнувшись в ответ, тот растерянно потёр руками грязное лицо, явно только теперь до конца осознавая произошедшее. «У него шок», — понял Ваня, чувствуя, как у самого внутри всё мелко подрагивает, трусится, будто с тяжкого похмелья. Наверное, на него тоже накатывал отходняк. Не каждый день он в пожарах участвует. То есть, вообще впервые, если честно, и его трясло всё сильнее. — Так, герои, хватит сидеть, — велел подошедший Славка, за спиной которого маячил недовольный Мирон. — Пойдёмте домой. Ваню повело, когда он поднялся, и Славка сразу притянул его к себе. Мирон помогал Рудбою. Постояв несколько секунд и поняв, что голова больше не кружится, Ваня отстранился. — Слав, всё хорошо, я сам могу. Тот не стал спорить, он вообще был понимающим, за это Ваня его и ценил. Правда, после того, как Ваня пару раз запнулся и чуть не свалился, всё же приобнял его. Мирон вообще не церемонился: закинул себе на плечо Рудбоевскую руку и молча его вёл. Сам Рудбой, всё ещё находясь в прострации, двигался тяжело, временами покашливая. Дома Славка помог Ване умыться и переодеться в сухое. Он не комментировал его состояние, молча довёл до кровати, заботливо уложил и даже прикрыл одеялом. — Спи, — сказал негромко. — Завтра поговорим. Ваню по-прежнему знобило, несмотря на довольно тёплую ночь, и он сомневался, сможет ли сейчас уснуть, но, поворочавшись с минуту, действительно провалился в сон.