Убегаевка строгого режима

Рудбой резко распахнул глаза. Ночь он проспал плохо, ворочался, то и дело просыпался, а к шести утра окончательно понял, что больше не уснёт. Встал и потащился на кухню в одних трусах, вяло поставил греться чайник, сел на табурет, таращась в окно. Недавнее происшествие воскресало в памяти яркими живыми картинками. То они шли чётко, словно фильм, кадр за кадром, то вдруг смазывались в невнятные обрывочные пятна, мешались в кучу, кружили каруселью. Он зажмурился, с силой потёр лоб. Чайник закипел. Рудбой налил себе стакан, но сразу поморщился, с отвращением глядя на дымящийся кипяток. Не лезло ничего. Не хотелось ни есть, ни пить. Ни сидеть, ни стоять. Внутри было муторно, тоскливо, словно случилось непоправимое, и он бесцельно мерил шагами кухню, машинально заглядывая во все шкафы и ящики. Наконец тряхнул головой, приходя в себя. Покосился на дверной проём, прислушиваясь к тишине в доме. Мирон спал, не нужно его будить. Подумав секунду, Рудбой стянул с серванта карандаш и какой-то замызганный квиток, валяющийся там с незапамятных времён, черканул записку и оставил на столе. Прокрался в комнату, быстро оделся и на цыпочках выскользнул за дверь. Путь его лежал на речку, не на их обычное место купания, а к плотине, туда, куда они ходили с Ваней на рыбалку. Внезапно захотелось побыть одному и подумать — обо всём. Сунув в карман пачку сигарет, он медленно побрёл по улице, не обращая внимания на просыпающуюся вокруг деревню. Смирновская конюшня торчала мрачным чёрным остовом, напоминая о пожаре. Наверное, Рудбой идиот, что полез спасать несчастного поросёнка, они ведь чуть не угорели, к чертям, но он всё равно ни о чём не жалел. Грустно ухмыльнулся: никогда в жизни он за собой не замечал никакого альтруизма, по хую было на всё и на всех, включая животных. Впрочем, с животными он раньше особо близко и не контактировал, зоопарки терпеть не мог, а дома жили только злобные псины-охранники в вольере. Да ещё у матери имелась собачонка размером с хомяка, которую та баловала, таскала с собой в сумочке по каким-то собачьим парикмахерским, стилистам и прочее. Это разве собака? Так, пародия. Рудбой её не обижал, конечно, просто не замечал, будто она не живая, а игрушечная. А здесь — сначала Мэри, потом Бэрни, потом Муська с котятами, да плюс Гришка. Куры эти гадские ещё. Чего им с Мироном стоило тогда зарубить одну. Больше, кстати, они их не трогали, ну, нахрен. Веганами не заделались, просто обходились покупными продуктами. Может, Ваня прав, не стать ему бойскаутом. Так он и не стремился. Мысли незаметно перетекли на более животрепещущую тему. Больную. Произошедшее снова встало перед внутренним взором, как наяву. И Ваня. Ванечка. Саркастичный, вредный до зубовного скрежета, вечно всем недовольный говнюк, который не задумываясь бросился в огонь, чтобы вытащить Рудбоя оттуда буквально на себе. Это не укладывалось в голове. То есть, умом он понимал, что, наверное, в крайних обстоятельствах любой нормальный человек поступил бы так же, но из всей толпы спасать его кинулся только Ваня. Если бы не он — неизвестно, чем бы всё закончилось. Тогда он об этом не размышлял, времени не нашлось, всё казалось понарошку, как в квесте, даже страх. Сегодня накатило по-настоящему, весь шок и осознание. Обычно никогда не верится, что какая-то дичь и хуйня произойдёт именно с тобой — только с кем-то другим, где-то далеко. А ведь Рудбой запросто мог погибнуть или остаться инвалидом. И остался бы, скорее всего. Несмотря на страшные картинки перед глазами, сами события помнились смутно: действия или слова лишь обрывками возникали в памяти. Жар, дым, паника, чумазая Ванечкина физиономия, горячие ладони, крепко сжимающие его руки, и ощущение надёжности, которое они несли. «И ты тоже Ванечка...» — прошелестело в голове знакомым чуть гнусавым голосом, и внутри что-то странно ёкнуло, затопило болезненной нежностью. Он сглотнул, старательно гоня навязчиво-подлые мысли, что Ванечка тоже мог умереть. Из-за него, Рудбоя, и его порыва спасти поросёнка. Им всем офигенно повезло, что их эскапады закончились без жертв. А если бы... Вздрогнув от мгновенно пробравшего ужаса, Рудбой вздохнул, уныло глядя на привычные заросли камышей у речного берега. Кажется, он запутался. Начиналось всё прикольно. Азарт, предвкушение, страсть, интересно стало бросить себе вызов, уломать строптивого соседа, поиметь со вкусом, закрыть гештальт. Только нежданно-негаданно игра затянулась, и в результате имели пока его самого. Просчитался. Думал, Ванечка — лёгкая добыча, как и толпа других дурачков и дурочек до него, покочевряжится, цену набьёт и сдастся. Рудбой невесело усмехнулся. Не сдался. И чем больше воротил от него нос, тем глубже увязал в противоречивых чувствах Рудбой, порой уже сам не понимая своих мотивов. Его будто заклинило. Он всего лишь хотел поразвлечься, но то, что начиналось как дурацкая прихоть, незаметно переросло в нечто большее, незнакомое, пугающее. И возбуждающее до звёзд, до дрожи, до, сука, темноты перед глазами и стиснутых пальцев. «Ты в него влюбился, неудачник! — прогремело в голове. — По-настоящему». Угрюмо прикусив губу, Рудбой лишь устало вздохнул, не имея сил и желания спорить. Какой смысл — с самим собой-то? К тому же если оно правда. Хорошая шуточка вышла, приударил, называется, за деревенским мальчиком, экзотики захотелось. Объелся этой экзотики по уши, толку ноль. Даже ебля отступила на второй план, а это уже звоночек. Никогда у него такого не случалось — чтобы хотелось не тупо засадить, не попользоваться и выбросить, а понравиться, угодить, завоевать расположение. Порадовать. Побаловать, вызвать улыбку. Чтобы он, Рудбой, готов был бегать за кем-то, а не наоборот. Пиздец же. Но всё шло наперекосяк. Крышу конкретно пробило, и вблизи «объекта» Рудбой от волнения начинал тупить по-страшному, скатываясь на вульгарный недофлирт и сыпля совершенно уебанскими пошлыми фразочками, которые гробили всякую надежду на адекватное взаимодействие. Он так отчаянно старался всё исправить, что косячил ещё больше. Замкнутый круг. Не удивительно, что Ванечка от него шарахался, считая конченым дебилом. Что теперь делать? Как исправлять? Впервые в жизни Рудбой так попал. В свою же ловушку, блядь, как полный кретин. Сам себя перепидорасил. И глубина жопы, в которой он застрял, уже достигла размеров Марианской впадины. Растерянно моргнув, он издал истеричный смешок, качая головой. — Охуенно, — припечатал понуро, прикуривая хрен знает какую по счёту сигарету. — Вот тебе и одноразовый перепих. И кто тут лох? Впав в меланхоличное оцепенение, Рудбой так и продолжал гонять тоскливые мысли в голове. Не заметил, как наступил обед, и лишь когда солнце, миновав зенит, начало бить в глаза, очнулся, с изумлением замечая, что просидел неподвижно на берегу несколько часов. И с удовольствием сидел бы дальше, но нехорошо было сваливать все домашние дела на Мирона. Нет, бро, конечно, всё поймёт, а депрессия и безответные влюбляшки, как в школе, — веский повод положить на грёбаную жизнь большой и толстый болт, вот только хули толку. Сидя на заднице и жалея себя проблему не решить. Может, ещё не всё потеряно? И у него есть хоть призрачный шанс исправить ситуацию? Шанс на шанс. Скоро у Ванечки днюха, он сам недавно упоминал. Надо напроситься в гости. Или даже незваным припереться, не выгонят же его? И там, на расслабоне, в непринужденной обстановке всё же попытаться в последний раз. Только без обычной херни, без тупорылых шуточек, чтобы не испугать, дать понять, что всё серьёзно. Вдруг выгорит? Чем чёрт не шутит. * * * Мирон задумчиво лежал на кровати. Рядом на подушке тарахтел, уткнувшись носиком ему в висок, Филька. Он теперь всегда дрых с Мироном, и тот приучил себя даже сонным проверять локацию мелкого сорванца, чтобы ненароком не раздавить его. В открытое окно запрыгнула Муська. Улыбнувшись, Мирон погладил мягкую спинку котёнка, тот тут же подскочил, будто и не спал только что. Пронзительно мявкнув, кубарем скатился с постели и, всё ещё путаясь в лапах, рванул на кухню вслед за родительницей. Кошка заявилась с улицы покормить отпрысков, хотя те сами умели есть, активно лакали молоко из блюдца и лопали кусочки курицы, урча друг на друга. Но мамкина сиська — это святое, и как только кошка возвращалась домой, они дружно присасывались к ней. Одного котёнка Фаллен пристроил в добрые руки, ещё двух должны были забрать на днях. А Филька останется у них. Мирон просто не мог с ним расстаться. В детстве он мечтал о котёнке или щенке, но отец терпеть не мог живность в доме, исключение составляли пара доберманов в вольере для охраны особняка. Мирона к ним не подпускали, даже к маленьким: держали тех в строгости и натаскивали так, что со временем собаки становились практически убийцами, злыми и кровожадными. И вот теперь у Мирона есть свой личный клубочек пушистой шерсти, ласковый и смешной, который любит его не за что-то, а просто так. Наевшись, тот вразвалочку притопал обратно. Лениво попрыгал, стараясь взобраться на любимую кровать, и возмущённо пискнул. Засмеявшись, Мирон подхватил его и посадил рядом. Спрыгивать с постели мелкий под руководством Славы научился мастерски, а вот вскарабкаться обратно не получалось, но они вместе усиленно над этим работали. Филька пролез Мирону под мышку, повошкался, покогтил одеяло и наконец завалился на спину, подставляя мягкий животик. Почёсывая его, Мирон не заметил, как задремал. От запаха гари, который он не забудет теперь никогда, чесался нос, разъедало глаза, привкус пепла во рту заставлял часто сглатывать, но это не помогало. Ощущение животного ужаса разлилось под кожей, словно его с кровью разносило. Мирон стоял и хватал ртом воздух, не в силах вытолкнуть его из себя. Замерев, шокированно таращился на горящую конюшню, куда только что влетел Рудбой. Из рук Мирона вырвали вёдра с водой, но он не обратил на это внимания, потому что следом за другом в хлеву пропал Ваня. Мирон слышал, как сверху матерился и горланил Слава: — Ванька! Сука! Куда! Вернись, блядь! А сам Мирон, словно замороженный, не отводил взгляда от проёма дверей пылающего загона. Пытался разглядеть хоть что-то, но за пеленой валившего оттуда дыма это было бесполезное занятие. Рудбой, его лучший друг, нет, не просто друг, его брат, человек, который всегда рядом, который не раз прикрывал и даже спасал, мог сейчас, сию минуту, погибнуть, исчезнуть навсегда в этом огненном коллапсе. — Пустите меня! — где-то на крыше орал Славка. — Там Ванька, он же сейчас... Мирон метнулся к конюшне, его перехватили сразу несколько рук. Он извивался, рычал, пинался и рвался туда за Рудбоем. Не мог оставить его там. Злые слёзы навернулись на глаза, он не собирался бессильно сдаваться... Мирон подорвался с кровати, напугав котёнка. Тот подскочил и, ощетинившись, зашипел, не понимая, откуда грозит опасность. — Тихо, Филя, тихо, — успокаивая мелкого, он прижал его к груди. Сердце колотилось, как сумасшедшее, страх за Рудбоя клокотал внутри, и глаза щипало. Но осознание, что это всего лишь сон и друг жив и здоров, уже позволило облегчённо выдохнуть. В комнату заглянул Слава, и Мирон понял, что именно его стук в дверь прервал этот страшный сон, снившийся далеко не первый раз. — Привет, — улыбнулся Слава, — дрыхнешь, что ли? Мирон отпустил котёнка: услышав знакомый голос, тот резво соскочил с кровати и рванул к Славе, потому что именно Слава был для мелкого вторым после Мирона важным человеком. Немного неуклюже цепляясь за ткань джинсов, он забрался по нему, как по лесенке. Слава подхватил сорванца, потетёшил и потёрся о него носом. — Задремал, — хрипло ответил Мирон. — Садись и отпусти Фильку, я тебе перевязку сделаю. — Ой, да ладно, — отмахнулся тот, — давно всё зажило. — Слав, — отобрав у него кота и отправив его на кухню, Мирон достал полиэтиленовый мешок с бинтами, — не спорь. Тот закатил глаза, но послушно опустился на кровать и протянул правую руку, забинтованную от запястья почти до локтя. На пожаре Слава серьёзно пострадал, когда балки и перекрытия крыши прогорели и чуть не завалились на соседский сарай. Он и фермер баграми не давали им упасть, спихивали в сторону, чтобы они падали на траву. Один раз багор соскользнул, и горящая головёшка свалилась на Славу, а тот инстинктивно прикрылся рукой. Балку фермер сразу оттолкнул, она с грохотом улетела вниз, но Слава получил довольно сильный ожог. Мирон ещё тогда пытался отправить его к фельдшеру, но тот уперся, как баран, — и ни в какую. На следующий день та пришла осмотреть Рудбоя, принесла лекарства, поставила пару уколов и сообщила, что ей нужно навестить второго героя. Мирон тут же сдал Славу и сообщил ей об ожоге. Она чем-то намазала тому руку и перебинтовала. Мирон вроде успокоился, но прошло несколько дней, даже Рудбой и Ваня оклемались и чувствовали себя вполне здоровыми, а Славин ожог и не думал заживать. Он мок, неповреждённая кожа вокруг воспалилась и покраснела, рука распухла и сильно болела. Мирон не раз замечал, что Слава глотал обезбол. Тогда он пошёл к Васильевне с просьбой о помощи: та как-то упоминала в разговоре, что раньше в деревне врача отродясь не бывало и её мать семерых своих детей всегда лечила травками. Она не была великой целительницей, но людям помогала, насколько хватало знаний, и научила этому младшую дочь. Васильевна сразу посоветовала подорожник и рассказала, как и что делать, но Мирон не поленился, сходил на косогор за деревней — в этой глуши только там ловил интернет, — залез в телефон и прочитал об этом растении всё, что нашёл. Оказалось, тот отличный антисептик и прекрасно заживляет различные раны. Слава поворчал, но в конце концов согласился. Первая в жизни Мирона повязка получилась пиздец какая уродливая, однако её приходилось менять утром и вечером, поэтому он быстро научился. Сейчас рана почти не мокла, отёк начал спадать. — Ещё несколько дней — и повязку можно будет снять, — улыбнулся он Славе, закончив. Тот согласно кивнул и спросил: — А Рудбой где? — На речку ушёл, — пожал плечами Мирон. — Я ещё спал, он записку оставил. Правда, почему-то до сих пор не вернулся. Он вообще после пожара странный стал, задумчивый, молчаливый. — Бля, так они же там с Ванькой чуть не подохли, — развёл руками Слава, — поди до сих пор в шоке. — Н-да, — согласился Мирон, — может быть. Славка неожиданно притянул его к себе. — Друзья наши поправились, — еле слышно пробормотал он, поглаживая шею Мирона, — больше за ними приглядывать не нужно. Может, продолжим сегодня вечером на сеновале то, на чём тогда перед пожаром остановились? Усмехнувшись, Мирон слегка пихнул его рукой: — Так мы ничего не делали. Я курил, а ты пытался свои грабли распускать. — Вот, — кивнул Слава, — я опять хочу их пораспускать, очень сильно желаю. — Он упёрся Мирону в лоб своим. — Придёшь, как стемнеет? Я одеялко притараню мягкое, удобное. Погрею тебя, поглажу. — Слав, — отстранился Мирон, — во-первых, на улице лето, ночью тепло, я и без тебя не замёрзну, во-вторых, чё ты меня, как тёлочку, уламываешь? — Хорошо, — согласился Слава, поднимая руки вверх, словно сдаваясь, — буду тебя как настоящего мужика уламывать. Короче, подваливай на сеновал, не поебёмся, хоть подрочим. Мирон весело рассмеялся, теперь уже сам притягивая Славу к себе. — Ладно, часов в двенадцать приду. Одеяло не забудь, Дон Жуан. — Он прижался к Славиным губам своими, но очень быстро оттолкнул его. — Всё, иди, у меня ещё дел полно. Видимо, Слава не ожидал, что Мирон согласится. Немного завис, задумчиво трогая свои губы, но почти сразу спохватился, разулыбался и, обхватив его щёки своими ручищами, принялся целовать куда попало: в нос, лоб, скулы. — Отстань, маньячина! — отбрыкивался Мирон и ржал. Когда Слава наконец ушёл, он опять улёгся на кровать и, по-прежнему улыбаясь, задумался. Он давно не воспринимал Славу местным придурком. Ещё после ночного понял, что тот какой-то особенный, Мирон таких раньше не встречал. Слава умел совмещать в себе абсолютного распиздяя и довольно ответственного человека, у него получалось без унижения выглядеть клоуном и при этом быть сведущим в различных сферах деятельности, он казался деревенским неандертальцем, а по факту отлично разбирался в литературе, искусстве и музыке. Временами бывал груб, но в постели, наоборот, мог зацеловать, заласкать до потери сознания. Мирон вдруг понял, что ему интересно с ним. Славу хотелось узнавать всё больше и больше, общаться с ним, курить, сидя рядом или даже лёжа в койке. Слава умел поднять ему настроение или подтолкнуть, если что-то у Мирона стопорилось, прийти на помощь и просто помолчать рядом, когда не было желания разговаривать. А ещё Мирон очень хотел Славу. Не просто подрочить, по-настоящему. Пока Вани болели, они со Славой много между собой общались. Интересовались друг у друга состоянием своих страдальцев, сравнивали симптомы, обговаривали с фельдшером, чем лечить, просто болтали, когда вечером, закончив все дела по хозяйству, выходили курить или, уставшие за день, молча сидели на лавочке. Слава стал необходимым и даже нужным. С ним не надо было пыжиться и показывать свою значимость, притворяться и играть навязанную обстоятельствами роль. Ни с кем Мирону не было так легко и спокойно. Он знал, что обязательно пойдёт на сеновал, ведь, возможно, Слава — лучшее, что случилось с ним в этой глуши. * * * Придя с речки, Рудбой так и пребывал в мрачном настроении. Ванечку вроде хотелось увидеть, а вроде и нет. Он соскучился, конечно, они с той самой ночи пожара не общались, Рудбой вообще пластом лежал и только сегодня смог нормально встать на ноги. Пока валялся, много думал, ещё больше переосмыслил, поэтому невыносимо будет снова столкнуться с подколками, насмешками или равнодушием. Лучше, чтобы у того глаза горели, Рудбой ведь уже видел, как это бывает. Например, по отношению к котикам. — Какого хрена я не Гриша, — невесело хмыкнул он, спускаясь по крыльцу во двор. Днём он дал себе твёрдое слово: не мозолить Ванечке глаза, не навязываться, перестать вести себя как шизик, и он стойко держался — аж до самого вечера, — но потом всё равно не выдержал. Услышал в приоткрытое окно знакомый голос и смех, и всё, буквально резьбу сорвало, ноги сами понесли. Однако радостное предвкушение значительно притухло, едва Рудбой вышел на улицу. Глянул сквозь густо растущий в палисаде куст сирени на соседский дом. Да, Ванечка был там. Стоял и весело болтал с фигуристой блондинкой. Наверное, та самая подружка, о которой Ванечка упоминал. Сучка белобрысая! Рудбой с шумом втянул воздух сквозь зубы, внутри всё вскипело, как горячее молоко на плите. Тупую корову в модном цветастом сарафане захотелось задушить! Самое обидное, что красивая оказалась деваха. Наверняка ещё и умная, не стал бы Ванечка с дурой тусить. Куда ему, Рудбою, лезть? На что надеяться? Он вцепился пальцами в ветку сирени, сжал с силой, ломая пополам. — Ты ему никто, идиот, — процедил в ярости, одёрнул себя, больно прикусив губу. Не помогло: умом понимал, что не имеет права ни злиться, ни претендовать, но не справился с собой. Не сумел совладать с эмоциями. Кисло скривился, дыша как загнанный пёс. Теперь он понимал своих многочисленных бывших, которые постоянно выносили ему мозг, кричали и скандалили. Некоторые девчонки даже дрались, борясь за его внимание, матерились, как портовые грузчики, таскали друг друга за волосы. Выглядело чмошно, сумасшедших ревнивых куриц не было жалко. Какой-то испанский стыд, блядь. Рудбой с друзьями всегда хохотали над этими сценами, он ещё и возмущался: мол, чего тёлкам в головы стукнуло, он же никому ничего не обещал, подумаешь, переспали. И вот он сам в таком положении. Тупой ревнивой курицы. Даже хуже: они с Ванечкой не спали. Не встречались, даже не дружили; ему не только ничего не обещали, его вообще прямым текстом не единожды в жопу слали — и вовсе не в приятном смысле. А он лез и лез, выставляя себя на посмешище. И сейчас еле сдерживался, чтобы не выскочить из кустов и не врезать по шее и девушке, и Ванечке. Потому что плевать. Потому что мозг заволокло мутной пеленой, аж перед глазами темнело, кулаки сжимались от бессилия, а в ушах грохотала кровь. В таком состоянии на всё насрать. На всё. «Ни хуя не смешно», — угрюмо подумал Рудбой, вспоминая свой ржач над несчастными бывшими пассиями, насупился, кое-как совладав с гневом. Нужно развернуться и уйти, успокоиться, выпустить пар, но он не мог, как прирос к земле, продолжая наблюдать. — Ладно, Ванечка, пока, — разнёсся в воздухе звонкий, как колокольчик, голосок — неожиданно тонкий для весьма крупных девкиных габаритов. — Выздоравливай! — Давай, Катюх, до встречи, — лукаво улыбаясь, тот махнул рукой. Девчонка обняла его напоследок — Рудбой заскрипел зубами — и наконец-то ушла. Тиски в груди немного разжались. Он ещё постоял в кустах, глядя, как Ванечка присаживается на лавку в глубине палисадника, закуривает, отрешённо пялясь в темноту и пуская дым. Слишком хмурый и озабоченный для человека, который только что со свиданки с зазнобой. Кстати, общались они тоже чуднó для влюблённых голубков — не обнимались, не целовались, попрощались, как юные пионеры, даже трахаться не пошли. Странно. Погружённый в глубокие размышления, Рудбой не замечал, как подходит всё ближе к соседским воротам, и очнулся, возникнув перед Ванечкой, как шпион из окопа. — Привет, — сказал взвинченно и набычился, глядя в упор. — Скучаешь, кис? Могу скрасить твой досуг. * * * Целых три дня Ване пришлось проваляться в постели. Вроде и недолго в этой грёбаной конюшне пробыл, когда успел надышаться? Его мутило и рвало, тело плющило ватной слабостью, и Ваня злился, недовольный всем на свете. Громкая история с пожаром разлетелась по всем окрестным деревням и сёлам, обрастая фантастическими подробностями, но и от этого имелся плюс: Катюха забыла про ссору и вернулась в Убегаевку! Прибежала сразу его навестить, но Славка не пустил, сказал, что больной спит. Ваню и правда тогда сморило, зато, едва узнав о пропущенном визите, он чуть Славку не побил, благо тот одну руку обжёг, ноги целыми остались — отпрыгнул от разъярённого Вани, как заправский кенгуру, и кое-как утихомирил, пообещав, что как только тот поправится, лично его ненаглядную к нему приведёт. И ведь привёл. Правда, Ваня поймал себя на мысли, что почему-то не особенно рад видеть подружку, даже полапать, ухватить за сочный зад, провести по налитыми бёдрам ладонями, стиснуть упругую грудь не захотелось. Он до сих пор чувствовал себя варёным. Мысли то и дело возвращались к горящей конюшне и Рудбою. Тот его просто морально убил своей выходкой, когда полез вытаскивать из огня мелкого свинтуса. То ли тупой совсем, настолько, что не осознавал реальную опасность, то ли действительно храбрый. Надо ж было додуматься! Вполуха слушая болтовню Катюхи, Ваня вдруг с тоской понял, что ему не интересно. Он пытался вникать, дал себе не менее десятка мысленных подзатыльников — как вода в песок, глухо. Внутри что-то мелко дрожало, тянуло к соседнему дому, будто магнитом, сука, как заколдованный! Жутко хотелось дать себе волю и высказать Рудбою всё, что он думает о его идиотском (и смелом!) поступке. Вот это было интересно. И реакция Рудбоя тоже, и последующий разговор — да. А Катюха... нет. Как это, блядь, называется? Дебил он, что ли? Совсем после пожара кукуха уехала? Но факт оставался фактом. Кое-как спровадив навязчивую подружку, Ваня натужно улыбнулся ей — и сразу нахмурился, едва дождавшись, когда она отвернётся. На душе кошки заскребли, так погано стало. Почему ему разонравилась Катюха? Она не особо блистала умом, зато была заводной, весёлой, по-женски хитрой и изворотливой. К тому же ему от неё и не светские беседы требовались. Как и ей от него. Яркие картинки о том, как он заваливает мягкое тело на кровать, раздвигает податливые ноги, гладит тёплую кожу, слушая томные стоны, входит в горячее нутро, двигается, трётся, целует пухлые губы, вдруг споткнулись, пошли рябью, сменяясь на дождь и ночную темноту сарая, грубую хватку, жёсткие губы, учащённое дыхание на двоих, большущие ладони, уверенный наглый язык, щетина... Щетина, блядь! Ваня вздрогнул, в который раз вспоминая чёртов поцелуй. Покачал головой, горько ухмыляясь: пиздец, точно. Совсем он ёбнулся, если вместо того, чтобы сейчас обнимать и жарко любить свою классную девочку на сеновале, предаётся воспоминаниям о петтинге со здоровым татуированным мужиком. Зашибись. — Привет! — раздалось вдруг рядом нервно, и Ваня едва не подпрыгнул, вскинул голову, обозревая рядом объект своих невесёлых дум. Тот замер перед ним, как натянутая струна, неотрывно следя за малейшим движением, будто хищник за дичью. Посмотрел с непонятной обидой, обречённо и зло. — Скучаешь, кис? — скривил губы в пакостной улыбке. — Могу скрасить твой досуг! Какая муха его укусила? — Привет, коли не шутишь, — стараясь не показать ахуя, в своей манере ответил Ваня и вольготно развалился на лавке. — Как самочувствие? — Отлично, — процедил тот. — А у тебя? Хотя чего это я, и так видно, что заебись. Ты же у нас герой, тебя все так любят. Да, Ванечка? Ваня выпал в осадок. — Не понял? — Он склонил голову набок, выдыхая дым, нахмурился, пытаясь что-то уразуметь. — Ты о чём? — О хуе через плечо, — совсем по-детски огрызнулся Рудбой. Дёрнулся вперёд — и затормозил, будто натыкаясь на невидимую стену. Длинно выдохнул, отвернулся в сторону. — Забей, — буркнул сумрачно. Поколебался и бухнулся на лавку рядом с Ваней. — Закурить дашь? Всё ещё пребывая в недоумении, Ваня молча протянул ему пачку. Рудбой иногда бывал тем ещё ублюдком, но чтобы так куксился и хамил — Ваня не мог припомнить. Чем его торкнуло? Может, траблы с предками? Вспомнился первый день их приезда, тот спор на повышенных тонах парней с отцами. А правда, на кой хрен двух молодых и богатых буратин вдруг привозят жить в такую глухомань? Неспроста же? Явно что-то натворили, ведь не от хорошей жизни сюда загремели. Наверное, у них большие проблемы. Так или иначе, но отчитывать Рудбоя за конюшню резко расхотелось. Не до этого, успеется ещё. — Случилось у тебя чего, дядь? — осторожно поинтересовался Ваня. — Может, помочь? Тот покосился странно. — Помочь? — переспросил, глубоко затягиваясь, и неприятно хмыкнул. — Конечно, можешь, Ванечка, о чём речь. Только не захочешь ведь ни хуя, поэтому не предлагай зря. — Почему не захочу? — Ваня окончательно перестал что-либо понимать. — Ты, конечно, придурок, дядь, но так-то ничего. Даже за поросёнком в огонь кинулся. Не ожидал от тебя, честно, — добавил серьёзным тоном. — Угу. — Рудбой замолчал, сосредоточенно крутя в пальцах сигарету. — Ну, так что за головняк у тебя? — не дождавшись внятного ответа, продолжил допытываться Ваня. — Не вопрос, помогу, бля буду. Сделаю всё, что в моих силах. Рудбой на этих словах хохотнул с каким-то нездоровым возбуждением. Швырнул сигарету на землю, придавил ногой и развернулся к Ване полностью. — Всё, что в твоих силах? — повторил, скалясь, как психический. Неожиданно ухватил Ваню за грудки, притянул к себе. — Ну, давай попробуем, — шепнул тихо и впился ему в рот поцелуем. Ваня оцепенел. Осознание обрушилось горной лавиной, придавило. Всё моментально встало на свои места: и чудное Рудбоевское поведение, и его оговорки, и тупые ухмылки. Опять двадцать пять, да что ж такое! Кровь ударила в голову, тело бросило в пот. Ваня с ужасом понял, что не может пошевелиться, будто примёрз к несчастной лавке. Его никто не удерживал, не насиловал, Рудбой не трогал даже пальцем, только целовал, но так, что глаза закрылись сами собой. Ваня рыпнулся из чистого упрямства и замычал от бессилия. Лёгкие горели. Губы тоже. И щёки, и лицо, и всё тело, включая, ёб твою мать, даже член. Сучий позор! Ваня лихорадочно вдохнул, захлебнулся воздухом, чуть не закашлявшись, на автомате зажмурился крепче. На секунду реальность будто выключилась, как в игре. А после всё стремительно покатилось в задницу. Позабыв про то, что их могут увидеть, что его целует, блядь, вообще-то мужик, Ваня так и сидел неподвижно, толком не отвечая, но и не сопротивляясь. Телу было плевать, насколько всё неправильно, мозг эгоистично фиксировал знакомые импульсы удовольствия, уже испытанные однажды, и всё Ванино нутро против воли тянулось к этому жгучему, запретному удовольствию. Рудбой застонал ему в рот, обнял руками, тесно прижимаясь, и Ваня наконец очнулся. С силой отпихнул тяжёлое тело, отстранился, буквально заставляя себя не мяться, не пасовать, смотреть прямо в покрасневшее лицо. Рудбой молчал. Тяжело дышал, облизывая припухшие губы, машинально то растопыривал, то стискивал длинные пальцы на Ваниных плечах — крепко, до боли; смотрел отупевшим взглядом и не произносил ни слова. Виски сжало раскалённым обручем, Ваня поморщился. «Пидор!» — сиреной гудело в голове. — Ты... — выдохнул он и заткнулся. Что тут говорить? Сам поддался, сам отвечал, в табло не зарядил, как тогда, на танцах. Пидор и есть. — Пидор, — не очень соображая, озвучил он настойчиво долбящую мысль. Пошатываясь, поднялся на ноги — медленно, аккуратно, словно боялся упасть. Побрёл к воротам, машинально обходя Рудбоя по широкой дуге и глядя исключительно себе под ноги. Мыслей больше не осталось. Все исчезли, будто грязное слово, которое он выплюнул Рудбою, было той самой последней каплей, ядовитой заразой, вытравившей весь здравый смысл, как серной кислотой. * * * Славка с трудом дождался ночи, после десяти вечера его уже капитально потрясывало от нетерпения. Вернувшийся с улицы Ванька буркнул что-то непонятное и завалился спать, укрываясь одеялом почти с головой, только одна вихрастая макушка торчала. А Славка слонялся по хате, не зная, чем себя занять и как дожить до нужного часа. В половине двенадцатого он натянул спортивки, прихватил своё одеяло, перелез через забор и взобрался на соседский сеновал. Он предусмотрительно сложил в пакет фонарик, смазку, упаковку гондонов и маленькое полотенце. Мажорчик-то скорее всего любит комфорт, джакузи всякие, шампанское в постель и все дела. Где ему Славка эти ебаные джакузи и прочую муть в деревне возьмёт? Поэтому хотя бы полотенчико прихватил, раз шикарных ванн в Убегаевке не водилось. Можно было, конечно, и алкахи прикупить цивильной, Светлана Михайловна под большим секретом ещё вчера сообщила, что винишко неплохое привезла. — Дам парочку бутылок, девчонок угощать, — хохотнула она. — Дело молодое, а то всё один да один. Баской ты, Славка, парень, расторопный, была бы я лет на двадцать помоложе, своё бы не упустила. — С вами, Светлана Михайловна, хоть сейчас под венец, — заржал Славка. — Только Николаич твой мне ж всё добро в два счёта отчекрыжит. Та зашлась по-девичьи звонким смехом. Договорились, что продавщица пока придержит несколько бутылок, а Славка потом заберёт. До зарплаты оставалось три дня, денег почти не осталось. Вообще-то им с Ванькой с лихвой хватало, но в этот раз они потратились больше обычного. Да и не хотелось встречаться с Мироном опять под градусом, как под допингом. Надо уже раскрутить этот своенравный клубок, выяснить всё и либо разбежаться и забить, либо встречаться постоянно. Славка валялся на одеяле и отсчитывал каждую минуту. Мирон появился в начале первого, когда он начал отчаиваться. Брякнулся рядом, раскинувшись звездой, и потянулся. — Бля-а, хорошо-то как. — Чё так долго? — не удержался Славка. — Рудбой не спал, пришлось ждать, — ответил тот и зевнул. Славка хмыкнул и полез к нему обниматься. Мирон больше не вредничал, не отталкивал, наоборот, сам проявлял активность и даже первый его засосал. Славка так от радости ошалел, что ни о чём больше думать не мог. — У тебя и раньше парни были? — резко отстранившись, вдруг спросил Мирон, тяжело дыша. Славка усмехнулся, притягивая его к себе. — Так я вообще того, в основном с парнями. — Он почему-то смутился и зарылся носом Мирону в шею. — Девчонки были, но это ещё когда в школе учился, не до конца осознавал, а когда разобрался, с тёлочками больше не мутил. — Как предпочитаешь — сверху, снизу? — не унимался Мирон, стягивая с него футболку. — Не принципиально, но тебя я бы трахнул. — Он осёкся, чуть не прикусив язык: за последние слова Мироша и сдёрнуть мог. Тот и вправду сразу замедлился, словно запал прошёл. — Я снизу не хочу, — заявил недовольно. — Если честно, не представлял такого... в смысле, я никогда... — Не бойся, я осторожненько, потихоньку, — успокаивая его, зашептал Славка, аккуратно опрокинул Мирона на спину и провёл пальцем по щеке. — Всё сделаю по красоте, ты только удовольствие получай. Он совсем не ожидал, что Мирон вдруг взорвётся и зло зашипит: — Какое удовольствие, когда тебя в жопу ебут? — Он отвернулся, сгорбился и замер, обхватив руками колени. Славка прекрасно его понимал. В первый раз всегда страшно, и он тоже через это проходил. Но и осознавал, что если сейчас уступит, то позже Мирон вряд ли решится попробовать непривычную ему позицию. И такое в Славкиной жизни случалось. Зачем приносить жертву (почему-то все думают, что дать мужику — это именно жертва), если партнёр добровольно согласен подставиться? Он подполз к Мирону и обнял его. — Чего ты, дурик, — забормотал ласково. — Если тот, кому ты позволяешь себя трахнуть, внимательный и заботливый, ты получаешь нисколько не меньше удовольствия; а моё мнение — даже больше. Я не буду тебя агитировать, ты не зелёный пацан, знаешь, что боль всё равно будет, это неотъемлемая часть секса двух мужчин. Но я обещаю быть очень нежным. Постараюсь, чтобы тебе было хорошо, правда. У меня есть опыт. Мирон оглянулся на него, впился своими глазищами, будто в душу вглядывался. — Опытный, блядь, — фыркнул он, вздохнул глубоко. — Дело не только в боли, — признался неохотно и облизал пересохшие губы. — Настолько близко довериться кому-то... у меня с доверием проблемы, а до такой степени я вообще... — Ну чё ты, чё ты, — Славка потёрся о его висок лбом. — О том, что происходит и ещё случится между нами, не узнает ни одна живая душа. По крайней мере, от меня точно. Давай, ну. Я не полезу сразу, буду готовить тебя — долго, осторожно, пока сам не начнёшь просить. Не очкуй, Мироша, всё будет норм. — Сомневаюсь, — пробурчал тот. Поколебался, замер неподвижно, словно решаясь, — и полностью развернулся в кольце его рук. — Ладно. Давай посмотрим, настолько ли ты умелый любовник, как рекламируешь. — Эй, лучший любовник! — подмигнул ему Славка и впился в обветренные губы своими. Мирон ответил, но слегка рассеянно, чувствовалось, как он напряжён и скован. Приподнявшись на руках, Славка склонился к его уху, лизнул мочку. — Не бойся, — повторил тихонько. — Если будет плохо — скажи, я остановлюсь. — Не дожидаясь ответа, он сместился в сторону, провёл языком по горячей коже, прямо по чёрным цифрам, резко выделяющимся на бледной шее. Легонько прикусил зубами место у ключицы, не до боли, а чтобы так, пробрало. Мирон вздрогнул и неожиданно низко застонал, судорожно вцепился пальцами в его плечи. Он закрыл глаза, и даже в темноте было заметно, как дрожат длинные ресницы. Лицо показалось таким беззащитным и красивым, что Славка сглотнул, залюбовавшись. Приник опять к приоткрытым губам, целуя глубоко, крепко, но без напора. Мирон уже не зажимался, сам льнул к нему, млел от прикосновений, часто дыша. Славка провёл ладонью по чужому телу, остановился, поглаживая бедро. — Перевернись на живот, — попросил негромко. Тот открыл глаза, сосредоточенно щурясь. — То на спину, то на живот, определись уже, — заворчал он, однако просьбу выполнять не спешил. Славка улыбнулся. Понятно же, что тот всё равно нервничает, хотя вроде и согласился попробовать. Он погладил его согнутую в колене ногу, пытаясь придумать, как убедить Мирона повернуться, но тот вдруг поднялся на локти и спросил: — Эй, ты мне там римминг собрался делать? — Угу, его, — рассеянно подтвердил Славка, доставая припрятанные смазку и презики. Лучше приготовить заранее, чем потом в самый ответственный момент прерываться и рыться, как дебик, в пакете. Мирон только-только расслабился, не хватало настрой сбить. — Нравится? Тот нахмурился, поджимая губы. — Не знаю. — Ты не пробовал? — изумился Славка, запнулся под тяжёлым взглядом. — Но как... То есть, я почему-то думал, что ты... Забей. А почему... Мирон криво усмехнулся. — Думаешь, если я за бугром жил, значит, всё на свете попробовал? Нет, мы с Рудбоем разное творили, было дело, но к своей жопе я никого не допускал. Там, в угаре, под алкашкой и «спидами» всякое возможно, вот так позволишь кому попало маленькую шалость, а тебе в очко под шумок не только язык засунут. И вообще, стрёмно. Не сдержавшись, Славка упал вперёд, уткнувшись носом в Мирона, и залился тихим смехом. — М-мироша, — всхлипнул он, — п-прости, ты такой смешной. Не обижайся! — спохватился, помня о своенравном и взрывном характере своего партнёра. Разозлится и навернёт по яйцам, какой уж потом секс. — Я не... не над тобой. В смысле... ты в чём-то прав, я же так и хотел... Ой, всё... Бля... П-прости, — извинился ещё раз на всякий случай. Вопреки ожиданиям, тот не взбрыкнул: Славка дёрнулся от удивления, когда в его волосы вплелись чужие уверенные пальцы, потрепали макушку, потянули, заставляя отстраниться. Мирон смотрел на него мутным взглядом и тоже улыбался. — Во-первых, мне щекотно, когда ты пускаешь слюнявые пузыри от смеха на мою грудь, — выдал в своей манере, но беззлобно. — Во-вторых, как я, блядь, перевернусь, если ты меня придавил своей тушей? — Так ты не против? — Не знаю, — признался тот, поёжился зябко — ему явно было дискомфортно, но он очень старался не показывать вида. Передёрнул плечами, издавая смешок. — Да хули теперь ломаться, всё равно уже вписался в эту срань. Делай, блядь, что хочешь, главное, не тупи: я в шаге, чтобы бросить всю затею. Славка заполошно подхватился, зажмурился на секунду, чувствуя, как от предвкушения тело затопляет сладкая истома. Напряжённый член отвердел ещё больше, натягивая трусы, но он не спешил их снять. Пока нельзя. — Давай на живот, — повторил он, помогая Мирону уложиться. — Приподнимись-ка... Он вслепую нащупал пуговицу на его так и не снятых джинсах, расстегнул молнию, стянул штаны вместе с бельём. Свернул валиком и запихнул под Мирона. — Во-от, — выдохнул глухо. От вида покорно выставленной круглой задницы перехватило дыхание, Славка моргнул, ощущая жгучий прилив возбуждения. Пространство перед глазами качнулось, он снова наклонился, прижимаясь губами к белеющим ягодицам. — Сейчас будет хорошо. Охуенно будет. — Жду не дождусь, — буркнул Мирон, нервно поджался, но под настойчивыми ласками всё же расслабился, послушно дал развести себе ноги в стороны. А вскоре уже хрипел и вздрагивал, уткнувшись лицом в одеяло, елозил задницей, подставляясь под юркий горячий язык, стонал всё громче. Самое забавное, что он, несмотря на нелепое заявление про римминг, попал в точку. Именно такую цель и преследовал Славка: расслабить, возбудить так, чтобы себя не помнил, чтобы сам захотел продолжения. Правда, Мирон оказался отзывчивым и бесстыдным, так сладко всхлипывал, что собственная выдержка начала отказывать. — Мироша-а-а, — жарко выдохнул Славка, отвлекаясь, наконец, от своего занятия, нашарил рядом тюбик, свинтил крышку. Замер на миг, с колотящимся сердцем глядя на шикарное тело перед собой. Выдавил крем на палец, смазал и без того мокрое от слюны отверстие, не удержался и аккуратно вставил кончик тюбика прямо внутрь, надавил. Мирон вздрогнул, всхлипывая, тут же завёл руку назад, ощупывая себя. Коснулся тюбика, который Славка не успел вынуть. — Блядь, что это? Я на секс с посторонними предметами не подписывался. Славка торопливо убрал тюбик, медленно ввёл в Мирона палец, прокручивая его и размазывая по стенкам крем — с ним он перестарался, внутри теперь аж хлюпало. — Тихо, тихо, — прошептал успокаивающе. — Я хотел смазки побольше, чтобы легче шло. Тебе не больно? — Н-нет. — Вот и хорошо. Бля-а, ты такой пиздецки охуенный. Хочу тебя очень... Мирон, охуеть... Продолжая гладить, целовать и бормотать ласковую ерунду, Славка ввёл в пульсирующее отверстие ещё палец. Пошевелил, подвигал ими туда-сюда, следя за реакцией. Мирон заскулил, заметался, ёрзая и насаживаясь глубже. Вскрикнул громко, и Славка застыл на месте. — Ты нормально? — Всё, блядь, — бессильно прохрипел тот, дыша так громко и часто, что слова разбирались с трудом. — Не могу больше... Трахай, придурок, только б... быстрее... Славка не заставил просить себя дважды. Его самого трясло от возбуждения, он кое-как сумел зубами вскрыть упаковку с презиком, раскатал его по члену. Бережно потянул Мирона за бёдра, вынуждая встать на четвереньки — тот поднялся, не сопротивляясь, выставил задницу, постанывая без перерыва. — Будет больно, — предупредил Славка, — совсем чуточку, потерпи. — Он приставил член к блестящему входу и плавно въехал почти до конца. Мирон судорожно втянул носом воздух, подался телом вперёд. — Ох, ты ж... — злобно зашипел сквозь зубы, мелко вздрагивая. — Твою-ю, с-сука... — Спокойно, спокойно, — суетливо зашептал Славка. — Без нервов, ща пройдёт. Ты молодец, потерпи ещё немножко... Дыши глубже. — Ни хуя себе, — сдавленно процедил Мирон, послушно стараясь следовать совету. — Где оно, твоё обещанное удовольствие? П-полный пиздец. Славка утешающе погладил его по бокам, провёл ладонью вдоль позвоночника, помял твёрдый пресс, помогая расслабиться. Скользнул ниже, уверенно сжал в кулаке чужой полуопавший член. — Потому что в первый раз, — пояснил тихо, начиная дрочить. — Уже лучше? Мирон застыл и внезапно длинно выдохнул, словно обмякая, расставил колени шире. — Д-да, — признал с удивлением. — А что дальше? — Сейчас покажу. — Продолжая водить рукой по его члену, Славка отстранился на секунду, выходя почти полностью, — и резко вошёл до упора. Мирон взвился, но Славка не остановился, продолжая двигаться. С силой прикусил губу, зажмурился, машинально отсчитывая про себя секунды. Мирона тряхнуло. — Ох-хуеть! — громко воскликнул он, захлебнувшись стоном. Процедил что-то невнятное и словно обезумел, начиная активно подаваться навстречу толчкам. Не открывая глаз, Славка широко улыбнулся, довольно кивая. Утёр со лба пот, вцепился Мирону в бока покрепче, подтягивая его к себе. — Теперь держись, — бормотнул еле слышно и отпустил себя. Кончил он раньше, но не залип, поймал момент, перевернул ничего не соображающего Мирона обратно на спину, быстро нырнул головой вниз, беря в рот напряжённый багровый член, впустил до горла, одновременно ввёл в анал два пальца. Мирон зарычал, приподнимаясь на пятках, положил ладонь Славке на затылок, вбиваясь в глотку почти по яйца, и спустил с громким облегчённым всхлипом. Откинулся обратно на одеяло, удовлетворённо сопя. Славка пристроился рядом. — Ну как, не жалеешь? — спросил, спустя время, пока оба приходили в себя. Мирон не ответил, зато обнял его одной рукой, привлекая к себе, устало что-то промычал и затих. Прислушавшись, Славка понял, что тот вырубился. Надо же, даже не вспомнил ни про какие джакузи или хотя бы полотенчико. Славка хмыкнул, оттёр с обоих брызги спермы пресловутым полотенцем, опять улёгся, обнимая своё сокровище покрепче, и тоже смежил веки. Спать хотелось зверски. А разговоры можно и на завтра перенести.