По ту сторону

Когда-то давно Накиме правильно догадалась, где будет её место. А именно, в числе лучших из лучших. И, честно, это было что-то само собой разумеющееся. Даже не потому, что она умеет понравиться, не быв вынужденной для этого лизать чей-то зад. А лишь по тому, что апатичность, холод и тишина были постоянной основой её натуры, а эти качества в верном слуге как ничто иное оказались приятны вспыльчивому и, как известно, и без того тревожному господину. В то время, как эти дурачки вечно стремились подпортить друг другу жизнь, покрасоваться, пошуметь, да получше угодить Древнему — Накиме напротив всегда ощущала, что ей совершенно не требуется ничего доказывать. Ведь она единственная, и второй такой никогда не будет. Топить кого-то, чтобы возвыситься в чужих глазах, делать глупые ошибки и потом так же глупо ползать в его ногах — зачем им все это? Наверное, по тому, что все они одноразовые, и если однажды оступятся или не вернутся — он найдёт новых. А Накиме всегда была его крепостью. Тем немногим, что невозможно заменить. И от этого, помимо ощущения постоянной стабильности и безопасности в их молчаливых отношениях, построенных буквально на одном только её понимании с полуслова и немых кивках, конечно, было приятно ощущать и некую власть. Кто бы мог столько знать о нём, о его слабостях, о том, что бывает так забавно иногда написано у него на лице, когда в её незримой компании он совершенно расслабляется и забывает держать это самое лицо, потому что попросту привык её не замечать? Автоматически, он уже почти перестал воспринимать её, как что-то инородное, ведь она - это родные стены, мебель, лестницы и потолки. Не то, перед чем нужно надевать маску, чтобы никто и ни за что не увидел слабостей Его Величества. Но у стен этой крепости, к сожалению, есть уши и один большой, прозорливый глаз. Как не иронично, но его гнездышко, пусть всепреданное и мнимо безопасное, на самом деле было вовсе не его. Накиме знает, Музан слишком труслив, чтобы полноценно хоть на кого-то из них положиться. Луны, что выше четвёртой, очевидно нужны ему только для защиты. Ну, может, все ещё остаются такими же мальчишками и девчонками на побегушках, какими и все остальные, включая Низших, всегда были, выполняющими мелкие и не очень приказы. То ли дело родная хата. Любой демон, даже вроде тех, что были якобы сильнее, войдя в это место оказывались полностью под контролем струн её бивы. Не говоря уже о людях, так горячо ненавидимых Господином, любой неприятель забредший сюда не достал бы хозяина, и уж точно не причинил бы ему никакого вреда, даже в случае если будет ещё способен как-то сопротивляться девушке. Словом, её предназначение и способность были основой его бесовской свиты, самым сердцем его неуязвимости. И, конечно, немногочисленного доверия. Раз — и нота, что вырвалась первой, возвращает легион сотканный из всякой неугодной мелочи к ногам Великого, Накиме внимательно следит. Её забавляет, что эти жалкие, такие жадные до заветной крови и в то же время до сохранности своей никчемной жизни существа так сильно напоминают ей одного не менее жалкого нелюдя. И, боги, это создание до того печётся о себе, что каждый раз как приходит без стука паническая атака, прячется в самом укромном уголке её бесконечности и накладывает сильнейшую временную печать на чёртову дверь, чтобы никто его не видел. На дверь… одноглазая дева не то, чтобы просто осознавала, как глупо с их стороны бояться его — она неимоверно забавлялась этой глупостью, черт возьми, являясь и дверью, и штукатуркой на чертовых стенах, видела, как эта мразь давится слезами и соплями и рыдает, стоит только каким-то серьгам вызвать триггер в древнейшей памяти. Неужели можно до того бояться смерти? Он прячет лицо в ладонях, старается избегать глазами зеркал. Медленно рвёт свои волосы. Иногда даже разговаривает со своими призраками, ну так, тихо шипит на них, обсыпая проклятиями. И это так забавно. Как будто тот человек, который когда-то навредил, мог его слышать. И Накиме догадывалась, что, может, этот избранник, давно уже мёртвый, но оттого всё ещё не менее страшный, сделал с праотцом всех демонов что-то гораздо, гораздо хуже. Что-то такое, что сломало его раз и навсегда. Стоило проверить, девушке порой становилось до того любопытно, что она не пренебрегала возможностью пошарить в чужих воспоминаниях, оставленные ей вместе с кровью. Вот только она не знала, что и все те чувства, и мысли, и образы — передадутся ей столь же ярко и точно, как их воспринимала жертва. Завораживающе зрелище открывалось ей. Чистый, сладкий страх, струящийся по стремительно распадающемуся на тысячу мелких частиц телу, заплаканные красные глаза, сбитое дыхание, паническая боль в животе. Маленький, жалкий чертёнок. И напротив — наступающий охотник. Решительный взмах длинноного огненного лезвия — и для Накиме всё плывёт обрывками, потому что Музан перестал существовать целостно. Улизнул, но почти не живой. Она видела и то, что было потом. Ощущала как наяву большие, шершавые руки. Одна крепко сомкнулась на шее сзади, а вторая не менее грубо впивалась в синяк на бедре. Мерзкий скулёж, всхлипы, сухие шлепки о напряженные мышцы. И обжигающий правое ухо шепот: в следующий раз ты умрешь. Накиме трудно представить, что такое могло происходить наяву. Скорее всего, это была одна из тех воспалённых фантазий Господина, ненависть которого плавно переросла в стокгольмский синдром. Ничтожество. Только и знает, что жалобно выть, трястись, как осиновый лист — не то от страха, не то от болезненного удовольствия, да невольно, будто уже по привычке, повыше задирать свой растраханный зад. Как будто всё ещё страдает, живя воспоминаниями и живыми эмоциями, и в то же время ловит с этого какой-то своеобразный кайф. Это совсем не похоже на то, что испытывают его верные псы к нему самому. Даки, самая послушная девочка легиона, частенько любит устроиться у него на коленях и дать ему ощутить своё превосходство, свою силу — чувствовать его мнимо ласковые поглаживания на своих волосах, вместе с тем глубоко в душе, возможно, его презирая. Но то делается лишь для того, чтобы выказать формальную преданность. Даже она не боится его так, как он сам хотел бы в это верить. Он жалок, и, кажется, только Накиме видит это. Когда-нибудь что-то изменится. Его сила безгранична, и его вечность позволяет ему искать всё новые и новые способы сохранить свою жизнь, свой статус и лицо, так, чтобы казаться бесконечно опасным для своих врагов и верных слуг. Быть настоящим Божеством. Однако, теперь это отчетливо видно — он знает, что его закат наступит, и он уже близок. Неспроста этот мальчик вдруг появился на горизонте, и Накиме, в каком-то подсознании, даже не хочет ему мешать. Было бы любопытно увидеть, как разрушится этот многовековой образ в глазах всех рогатых подлиз и охотников, как он падёт, растоптанный самим временем. Как все увидят и узнают в этом маленьком существе своего настоящего голого короля. Совсем уже обречённого, но так тщетно и долго отвергающего это. Забавно. Её крепость, покуда он ещё жив, будет оставаться единственным убежищем для его сердца, доверчиво запрятанного вглуби бесконечного лабиринта, уязвимо, глупо, но так уютно. Накиме, однако, всё ещё рада служить ему.