По ту сторону

Раньше жизнь определенно была проще. Когда рядом тот, кому доверяешь — намного приятнее переживать последствия собственной жадности. Претерпевать тягучую, распирающую боль легче лишь вместе со столь необходимыми прикосновениями, вместе с утешающим голосом. Хитоши пропустил тот момент, когда это стало привычкой. Чужие руки невольно ощущаются такими нужными, буквально спасительными, и сегодня, и даже тогда, когда они станут фантомными. Когда их обладатель, родной и ласковый, вот уже сорок лет как останется лишь воспоминанием. И все же сейчас, пока они есть друг у друга, им решительно нечего прятать: младший знает, что он не святой, и поэтому позволяет себе чувствовать пальцы, что тихонько скользят по коже, невесомо вычерчивая круг, как они, всецело поддерживая его грех, приятно потирают снизу, буквально сводя всё внутри удовольствием, а затем и то, как осторожно и медленно, Акира Юшуки обеими своими чудесными руками ведёт по его животу, мягко надавливая. Выжимая из обессиленного обжорством братца жалобный стон. Сегодня пришлось пережить невероятно щедрое застолье — то был приём близких родственников, что по отцовской линии, полный шума, разговоров, обилия вкусной еды… таких масштабов пиршество случалось не часто, ведь люди эти были весьма почитаемыми, и в разгаре прочего молодой человек и сам, конечно, не заметил, как скушал слишком много. Точнее, заметил: в какой-то момент ощутив, что стало реально трудно дышать. Пухлые ручки так и тянулись поскорее ослабить пояс, но ему всё равно хотелось еще и еще. Впрочем, подобное происходит с ним зачастую: родители, к счастью для своего ангелочка или нет, всегда поощряли его аппетиты в любом их виде, в том числе и в еде, по тому юноша просто не привык испытывать чувство голода. А вместе с тем и чувство насыщения не привыкло работать для него так, как должно, совсем не оповещая о том, что пора бы остановиться. Он ел исключительно потому, что таковое нравилось, и не скупился почаще приносить себе это удовольствие. В итоге, в подходящую минуту воспользовавшись тем, что никто не придаст значения, под каким-то предлогом он улизнул из-за стола, доковылял до комнаты брата и грузно разложился у него на кровати. Когда, вскоре, хозяин территории обнаружил его там, двадцатилетнего беспомощного колобка, Хитоши заскулил, прося потише прикрыть за собой дверь и погладить ему животик. Старший, конечно, был и рад помочь. Тело встретило его взор мелкой, девственной дрожью: привычно испытывая поначалу непонятный стыд, глупо воспринимая подобное чем-то очень интимным, когда Аки с совершенно доброжелательной и заботливой улыбкой избавил откормленное брюшко от давления и любовно провел широкой ладонью вдоль раздраженной красной полосочки, что осталась от повязанных под пупком штанов. Он мог видеть, как тяжело вздымается при каждом вдохе этот мнимо бездонный живот, все же, теперь так неожиданно сверх меры полный, припухший от яств, и неестественно сильно теплый. Казалось, куда было столько пихать в себя, но этот алчный чертенок, как всегда, совсем не думал. Видя эти покусанные вишневые губы, слыша тихие всхлипы, Аки, не смотря на всплывающие в мыслях упреки, даже немного жалел его. Кожа обжигала: должно быть, то кровь столь обильно прилила к набитым внутренностям, что бледная гладкая полусфера казалось невероятно жаркой. От тяжести младший брат только пьянел. Довольно жмурясь, он удобненько пристроился на чужих коленях, и, млея от безвозмездных незамысловатых ласк, что притупляли ноющую боль, весь растворялся в массаже, однако, изредка с опаской поглядывая на дверь. Вообще, Хитоши нельзя было назвать таким уж толстым, но, скорее, просто полненьким. Невысокий, ростом пониже среднего мужчины — он был тем типом парней, которые с первого взгляда вызывают у девушек приступ бесконечного умиления, и желание затискать, точно плюшевого мишку. Вероятно, небольшая часть его лишнего веса была столь заметна из-за роста, ну, и может быть природной «фигуристости». При этом, его совершенно оно не заботило: напротив, в неком присущем еще с детства самолюбии и гордости за собственную очаровательность парень никогда себе не отказывал. А только наслаждался тем, что заимел в итоге своим нестандартным образом популярность у обоих полов, впрочем, в силу миниатюрности даже больше среди других мужчин — и был очень доволен. И все же парень проследил за тем, чтобы при всей его любви пожрать и дать пожамкать себя иному любовнику за округлый зад, у него все еще оставался местами рельеф, в особенности груди, спины и плеч. Просто, чтобы уж как следует работало в оба фронта. И побольше было завистников. Кроме того, многое переняв от матери, Хитоши мог похвастаться прелестным личиком, которое, если немного накрасить, с легкостью сошло бы за личико красивой невесты. Такая внешность в любом случае перекрыла бы любые его недостатки, пожалуй, даже совсем распустись он и стань настоящим толстяком. Тяжеленькая тушка на коленях мужчины шевельнулась, брови синеволосого напряглись. Руку неуклюже прихлопнула чужая, намереваясь остановить поглаживания. — Кхм… погоди.. Парень несдержанно икнул в кулак, после хрипло выдыхая и откидывая голову обратно. Аки усмехнулся: до чего же неисправим. Он прощупал толстенький живот, тот стал ощутимо мягче. — Никаких манер. — Боже, заткнись… как же я обожрался! — Хитоши прорычал это как-то очень зло. В его расширенных от довольства зрачках в тот момент вспыхнуло что-то хищное, и даже опасное, но оно очень быстро пропало, а брат не заметил и не услышал ничего, кроме милого и смешного человеческого пыхтения. — Нахрен разорвет сейчас… — И кто же в этом виноват? — М-м-м-м… Джун, конечно. И Мама. Понавезли своего пива — оно же явно было лишним! Как будто нашей стряпни мало, да еще после этой тяжелой жареной рыбы… — Брось, я же знаю, как ты любишь выпить. Еще вовремя остановился, алкоголик. — Смешно! Уж не перед ней. Чертенок смущенно отвел взгляд, однако, всем своим видом посылая старшему немую просьбу: «ты давай, продолжай.» Может, чтобы отвлечься от каких-то ненужных сейчас, неприятных мыслей, что сами собою всплыли в голове. — В следующий раз, как захочешь напиться, скажи мне. Я посчитаю сколько бутылок тебе потребуется, чисто из научного интереса, ведь ты не из тех, кто пьянеет быстро. Может, смогу тогда в нужный час тебя остановить, если не осушишь к тому моменту весь наш бар. — спокойно размышляя, Акира распустил свой каштановый хвостик, пригладил немного длинные волосы пальцами и лениво потянулся положить резинку под подушку, пока пристыженный Хитоши терпеливо его ждал, — Впрочем, тебе было бы полезно однажды опозориться. — Спасибо. Очень заботливо с твоей стороны, — буркнули в ответ. Однако, когда прохладные руки вернулись на свое место, парень в зеленом хаори уже готов был забыть все свои грешки. Какая, к черту, разница, когда эти большие ладони рядом, и так нежно его тискают. Хотя вот их мама, ну и Джун, пожалуй, исключение. Появление последней в их доме можно было назвать редкостью, но уж сколько ему с детства все подряд о ней твердили… нахваливали и, о Боже, сравнивали, куда ж без этого. И подобное, признаться, бесило. Джун была очень поздним ребенком в своей семье, их отец приходился ей названым братом — но разница оказалась столь велика, что с младшим племяшкой они были одногодками. Ему рассказывали, что бабушка когда-то взяла ее из приюта, где очень не любили детей. Однако, в свои двадцать она уже была очень успешным человеком — имела постоянный заработок, наравне с любимым мужем содержала семью, воспитывала маленькую дочь. Двухлетняя Мико, кстати, тоже была здесь. Не сказать, что раньше Хитоши как-то особенно волновала вся эта независимость и способность преуспевать везде, где сам парень на самом деле был еще желторотиком, но однажды познакомившись с ней, он понял, что и правда завидует. Мало того, что Джун была добра, по-своему притягательна и не хуже него знала, как удержать на себе внимание, так еще и оказалась невероятно талантлива — ее картины разлетелись вот уже по нескольким городам, и останавливаться на этом она явно не планировала. Сразу и успешно поладив с обоими, девушка заставляла мальчишек ждать ее с бабушкой каждый раз с превеликим трепетом. И, что самое главное, отчего-то он боялся потерять эту нить взаимной симпатии, а именно с того самого момента, как девочка начала нравиться ему. То было уже очень давно, и наивные детские чувства теперь растворились во времени, не оставив и следа, однако что-то сразу заставило стушеваться, когда брат припомнил его непристойное поведение. В отличие от других людей или даже друзей, на мнение которых Хитоши всегда было откровенно наплевать (уж положа руку на сердце), ему никогда не хотелось выглядеть неправильным в глазах своей тети. Он старался прятать свою взбалмошность подальше, каждый раз, как она приезжала, но выходило далеко не всегда. К примеру, вот что бы она, такая вся из себя распрекрасная и идеальная, так раздражающе похожая на него, но другая, подумала, увидев его сейчас здесь? Прямо вот так — со спущенными штанами и огромным голым брюхом, выставленным напоказ в самом уязвимом и отвратительном из всевозможных положений? Позорно принимающим массажик от рук братика? А ведь он даже пошевелиться не может. Было бы ужасно. — Я… тут с одним одноклассником встречался недавно. Говорит, что видел Кегая, — сменил тему чертенок, как-то притихнув. Может, зря он ее завел, но спросить совета надо. — Что? Он здесь? — Вроде как, да. Проездом. Не думаю, что он вернется, — только тяжко вздохнул, однако, решая продолжить, — не знаю, он ничего не говорил обо мне, по крайней мере, со слов того парня. — Тебе стоило извиниться перед ним. — Знаю. — Ведь это тот тихий паренек, что увлекался писательством? Ну и как, сложилось у него с этим? — Да. Устроился в издательство, не помню какое, отец его вроде больше не мучает. Слушай, я был идиотом. Ужасно жалею обо всем, но не знаю как встретиться и все высказать. И надо ли оно теперь вообще? Может, он уже давно обо всем забыл, а тут опять я. С другой стороны, неизвестно как надолго он здесь. Боюсь упустить свой шанс… Он присполз немного между колен Акиры так, чтобы набитый пузик не мешал, и чтобы тот выпятился немного вверх, прямо под заботливые лапки старшего, сам же парень просунул руки под голову и на секунду зажмурился, представляя. В голове тут же вырисовался образ дрыщавого, высокого подростка в бледном широкополосном хаори, с длинными колючими волосами, закрывающими пол лица, вечно грустного, тихого и немного зашуганного. Мальчик сидел в своем уголочке у окна, на последней парте, и все время что-то строчил в своей тетради. С неохотой заводил товарищей, коих у него практически не было. Только и существовал в своем мирке, творя в нем себе потихоньку какую-то чертовщину, и не пускал никого. Все знали, что отец заставлял его заниматься игрой на цудзуми, вот только сын и не думал связывать с этим свою жизнь. Но это только в мыслях. Видимо, был настолько травмирован его воспитанием, что и слова не мог поперек вставить. Как и другим детям в школе. По этому, наверное, его неуверенность не могла быть не замечена и не обращена в какой-то магнит сначала для мелких подколов и издевок, позже начав притягивать и более унизительное к себе обращение. — Ты, главное, только себя не накручивай, — из воспоминаний заставили вынырнуть мудрые родительские нотки в голосе Аки, — Естественно, сейчас заговорить с ним будет сложнее. Тем более, столько времени прошло, и конечно, разумнее было сделать это еще в школе. Но ты подумай: если вы все же встретитесь и он окажется хорошим человеком, то на всю оставшуюся жизнь он сможет запомнить тебя другим. — Это верно. Погоди, а если не окажется хорошим?.. — Тогда пошлет. Ну, это будет уже его выбор. В любом случае, ты сделал все что мог. А попытаться, конечно, стоит, — заключил Аки, продолжая, при этом, как ни в чем не бывало наминать жирок. Про себя было сложно не отметить, как массаж то набирал, то утрачивал интенсивность. Видимо, пока старший много не говорит и не отвлекается, лежать и ощущать его руки становится приятнее. Этот Кегай был одним из тех, кому чрезвычайно важно чужое мнение. А точнее, одобрение со стороны в пользу его талантов. Долгие годы авторитетом для него являлся отец, но добиться от него должного признания он так и не сумел. Позже, когда к этому подключились еще и одноклассники, постоянно высмеивающие все, что он делал, ему пришлось покинуть старшую школу, так и не доучившись. Хитоши вспоминает об этом редко, но с недавних пор эта причастность почему-то не дает ему спокойно спать. Вообще, он и сам уже до конца не помнит, как такое могло произойти. Злым ребенком он никогда не был, но почему-то однажды поддался общей волне и в итоге сам стал чуть ли ни первым источником травли, направленной на мальчишку-недомузыканта. Ситуация эта, может, и не полностью его вина, но совершенно точно стала одной из тех, что ему теперь сложно назвать незначительной: очень некрасиво и мерзко получилось. Какое-то время они прибывали в тишине, потому что парень предпочел не думать и просто наслаждаться безмолвной компанией брата. Тактильность для него все же была на первом месте, а лишние разговоры довольно быстро утомили. Нет, в глубине души он знал, что теперь далеко не идеален. В детстве его будто бы на все хватало, и на друзей, и на близких, и на то, чтобы не отставать от чужих успехов, и всех радовать, и ему было дело до их отношения. Не говоря уже о том, что и прощения попросить было легче. Терять людей, приобретать — для этого не требуется какое-то особое искусство, верно? Раньше он еще просто не понимал, каково это, реально испытывать вину. А сейчас… что-то ощутимо ютилось в подсознании, ненавязчиво, но заставляя так явно различить, каким он стал ленивым, неискренним, что стал слишком много жрать и непростительно мало отдавать любви окружающим, что на третьем десятке жизни — странно, правда? — не добился и минимума из того, что в его возрасте людям так-то положено иметь. В какой момент все пошло не так? Может, когда он и сам не заметил, как стал взрослым? Мягкие поглаживания словно старались разморить, отгоняя беспокойное, что жило в сердечке. Он все порывался это как-то очертить, потихоньку обдумать, проглядывая сквозь ощущения, однако изнеженное, осоловевшее от своей сладкой жизни тело словно его отговаривало: ты оставь, забудь сейчас, все это так неважно. Дай переварить. И он с радостью этому отдается. Мыслить на полный желудок, действительно, тяжело. Пожалуй, самым сильным и непревзойденным его пороком было и остается чревоугодие, как не посмотри. Парень давно смирился с тем, что совершенно против этого бессилен. Конечно, удобно сваливать свои слабости на «мужскую натуру» — кто ж не любит плотно поесть? Но и в этом имелись свои пределы, между тем, с каждым разом неумолимо расширяя свои границы. Помниться, маленькая Мико как-то раз притащила ему книжку с европейскими сказками. Это было в тот день, когда он впервые вернулся от какого-то парня домой незамеченным: ввалился, расплылся по дивану с чем-нибудь крепким, еле балансируя между двумя неопределенными состояниями, без верхней накидки, с кровоточащим покусанным соском, не успевшим как следует зажить после пирсинга. Вещь дорогая, с яркими красивыми картинками, и вся на японском. Девочка влезла к нему под пухлый бок, едва тот успел спрятать пустую бутылку за спину, раскрыла книжонку и сунула в руки. И говорит: «Смотъи, это ты». На развороте красовалась иллюстрированная сказка про большого, страшного людоеда, что живет в темном лесу и питается непослушными детьми. Как ни удивительно, но Хитоши, почему-то, прежде чем окончательно свалиться и крепко уснуть, сразу узнал в этой ненасытной, обнаглевшей тварюге себя. Родные руки ощущаются теплее: будто это и не они вовсе, а их астральная аура — навсегда, навсегда с ним. И никуда они не денутся, и будут как наяву, даже во сне. Существо только довольно посмеивается внутри, когда Акира скользит широкой ладонью ниже, желая получше его ублажить. Все слишком реально. Для удобства он отводит полное бедро чуть в сторону, позволяя пальцам коснуться через трусы полусонного, нагло торчащего естества своего ручного демоненка. Он уже родился, но человек пока не знает про это. Кажется, этот сытный вечер обещает стать для него еще чуточку приятнее.