Пальцы Финрода чутко вслушивались в камень кирпичной кладки и даже дальше за него. По ту сторону стен крепости шёл снег; тоскливыми порывами взвывали в узком Ущелье потерявшиеся ветры, первые дни зимы сковали твердью землю и мелководье – хрупким ещё льдом. Даже в самые холодные зимы Сирион обычно замерзал не полностью, только вдоль берегов, а между ними, касаясь белых и прозрачных языков нарастающего льда, обычно струилась тёмная неукротимая вода. Так продолжалось до первых весенних дней, пока возвращающееся тепло Анора разом не вспарывало ледяной панцирь, возвращая реке полную свободу. Но так было в прежние годы. Какими зимы здесь стали теперь, Финрод не знал. Хотя и не верил, что холоду Севера удалось укротить неодолимый буйный дух Сириона, любимой реки Валы Ульмо.
Финрод плотнее запахнулся в плащ, подтянул ближе к груди колени, пытаясь сохранить крохи тепла. Лежать на голом камне темниц – даже не безумие, преступное дело. Промёрзшие скалы вытягивали саму жизнь каплю за каплей. И дело даже не только в неизбывном холоде подземелий – силы тянула сама крепость, поруганная и осквернённая Врагом. Если бы Эдрахил сообразил, что сейчас пытается сделать его король, то был бы весьма рассержен. Вжимаясь всем своим телом в каменный пол, Финрод тратил с трудом восстановленные силы, но упрямо вслушивался, всматривался сквозь сомкнутые веки, пытаясь распознать, распутать природу чар, плотно окутавших Минас Тирит от скального основания до самых верхушек башен.
В первый же день он с грустью убедился, что первородных эльфийских заговоров крепость лишилась навсегда – и это её постепенно губило и разрушало. Сейчас он только подтвердил свои догадки. Обрывки заклинаний ещё ощущались – повисшие, разорванные нити, которые никуда не вели и ничего не защищали. Их будто смело однажды, оборвало одним жестоким порывом некой злой чужой воли и заменило нечто совсем иное в своей сути. Стены крепости, берега острова и мост через реку будто облепила крепко сплетённая густая и липкая сеть – во всяком случае так её теперь чувствовал Финрод. Что странно: плёл её не Гортхаур – его собственные чары ощущались совершенно иначе и большей частью отыскивались не снаружи крепости, а внутри её. Можно было подумать, что Саурон отчасти попытался заменить своим колдовством порушенные эльфийские наговоры, только как будто не особенно старался в этом преуспеть. Здесь, внизу, чар Саурона было поболе – Финрод ощущал их вплетёнными в каждую решётку и в дверь, тонкой невидимой нитью они тянулись к его собственным кандалам, и снова подтверждая то, что он и без того уже знал: цепь и браслеты, сомкнувшие его запястья, сковал бывший наставник. Надо признать, заботливо ковал.
Прекраснейшие украшения и забавные игрушки, некогда столь любимые детьми Амана, остались в прошлом, уступив умело сделанным орудиям пытки. Прежняя светлая крепость, которую нолдор Третьего дома возводили с любовью, ощущалась чёрной клеткой, коей надлежало истязать и уничтожать жизнь. Не чувствуя в себе сил и дальше даже мысленно прикасаться к мерзким переплетениям тёмных чар, Финрод отнял ладони от сырого камня, резко сел и не смог сдержать в плечах брезгливой дрожи.
Сидевший неподалёку Эдрахил ответил на это движение слабым блеском глаз. Потом резко встал и подсел к Финроду, протянул ему миску с остатками хлеба и мяса.
– Тебе нужно поесть.
Давеча Саурон не солгал – ужин для оставшихся в подземелье пленников и впрямь дополнили мясом и овощами, которые Берен и Эдрахил поспешили сберечь для уведённого на допрос короля и попытались накормить его сразу же по возвращении. Финроду даже стало совестно от такой заботы. Он съел мало – больше из вежливости – и попросил сотоварищей разделить с ним ту порцию. На встревоженные расспросы он почти не отвечал, лишь успокоил друзей заверением, что видел Кемнаро живым и не измученным. А потом его самого ждали долгие бессонные ночные часы, полные теней, сомнений, мучительных тягостных раздумий, которые он не мог ни с кем разделить. Впрочем, вряд ли кто-то в подземельях смог бы спокойно спать в эту ночь – хоть в этой камере, хоть в соседних. Пусть и не будучи майа, Финрод ясно ощущал рядом с собой напряжённую тревожность Берена и Эдрахила, а на границе осанвэ – измождённое беспокойство Малосиона. Тот не посмел бы обратиться с новыми расспросами, но, видимо, в мыслях неминуемо раз за разом возвращался к сыну и неясно пока: к благой ли или дурной вести, которую ему невольно принёс Финрод.
«Малосион, – мысленно обратился Финрод к измученному от тревоги другу. – Не изводи себя, ты ничем не поможешь, только надорвёшь своё сердце. Кемнаро жив. Он вернётся…»
Сквозь осанвэ он с болью в душе ощутил покаянный стыд товарища – стыд и смущение, ранящее признание собственной слабости.
«Прости меня, государь. Но мой сын ещё так молод! Сможет ли он устоять и не сломаться?»
«Не проси прощения. Саурону твой сын не интересен. Он не станет его допрашивать. Я в этом убеждён».
«Для таких игр у него всегда остаюсь я».
Сном он сумел забыться только под утро. Подкравшийся и обрушившийся на остров сильный снегопад осыпал берега и реку, когда Финрод спал – некрепко и беспокойно.
– Поешь, – снова предлагал Эдрахил. – Сегодня что-то с завтраком тянут, – с неуловимым презрением заметил он. – А, впрочем, они вольны нас и вовсе не кормить. Даже удивительно, что Тёмный так расщедрился.
Финрод отломил для себя кусочек хлеба.
– Остальное – человеку, – кратко распорядился он. Эдрахил, помедлив, кивнул.
Еду всё же принесли: явились те же эдайн, что и прежде. Женщина – в тёплой накидке, покрывавшей голову. В редких седых волосах адана блестели капельки растаявшей воды. От обоих пахло морозом и свежим снегом. К лёгкому удивлению Финрода навстречу к ним тут же охотно поднялся Берен, передал миски и кувшин и даже попытался перекинуться несколькими словами на талиске. Женщина что-то односложно ответила, прервалась сухим кашлем и поспешила уйти, как и её спутник. Сопровождавший пару орк ни слова не проронил, лишь значительно поигрывал кинжалом и скалился.
– И я был прав, – негромко сказал Берен, когда эхо шагов стихло в коридоре, а скудный завтрак был доеден. – Я уже видел её. Она жила в Дортонионе, в одной из наших деревушек. Была женой местного старосты. Этот, кстати, не он, – неопределённый кивок головой куда-то в сторону коридора.
Эдрахил заметно встревожился.
– А она могла… видеть тебя раньше? – последние слова он почти прошептал, склонившись к уху Берена. Не просто «видеть раньше» – узнать сейчас. Берен резко кивнул.
– Я видел её глаза.
Эдрахил на мгновение опешил.
– Ты играешь с огнём, адан, – прошипел он так, что и сам Саурон бы обзавидовался. – Зачем ты пытаешься с ней заговорить? Заподозрят – её первой допросят. Она сама сдаст тебя под пытками.
Лицо Берена побледнело, вытянулось, губы нервно дрогнули. Финрод только качнул головой.
– Не станут, – мягко сказал он и обратился к Эдрахилу через осанвэ: «Он прекрасно знает, и кто я, и кто таков Ребен».
Эдрахил резко отпрянул, снова уселся спиной к стене, прикрыл глаза будто в утомлении.
«Кемнаро?», – мысль была полна стыда и горечи.
«Нет, – ответил Финрод. – Наши загадки… Стоило бы догадаться и придумать что-то получше. В играх с моим бывшим учителем они сразу были совершенно бесполезны».
Он подобрал под себя ноги, закутался поплотнее в плащ и низко наклонил голову.
«Мне очень нужен твой хороший совет, верный товарищ…»
Сейчас Эдрахил был искренне изумлён.
«Я помогу чем сумею, государь, но ведь не меня зовут Мудрым».
«Дело не в мудрости. Рассуди со стороны. Возможно, мой разум затмевают мешающие чувства, но я не понимаю некоторых его причин. Только я прошу, ты взгляни так, чтобы и твои не затмевали зря картину…»
Финрод открыл память и показал часть своего допроса, собственно, сам разговор с Тёмным майа. Эдрахил долго и аккуратно следовал за нитями открывшихся ему мыслей и воспоминаний, потом долго молчал, обдумывая снова и снова.
«Саурон точно знает, кто ты такой, и кто такой Берен, но будто бы не желает, чтобы об этом стало известно в Ангамандо? И даже здесь, его слугам? Чем это может быть иным, нежели хитрой ловушкой?»
«Доставив меня и всех нас живыми в Ангамандо, он получил бы щедрую награду и похвалу своего господина. А если присоединить сюда золото выкупа за голову Берена…»
«Возможно, он думает сам выведать у тебя тайну твоего города и преподнести Морготу сразу два дара. Чтобы заслужить ещё большую награду, – в мыслях Эдрахила промелькнула тень сомнения. – Ты же не веришь, будто он и впрямь может знать, где расположен Нарготронд?»
«Я не верю в великую щедрость Моргота. Саурон получит только то, что ему дадут. И он сам это прекрасно знает. Нарготронд – всего одна из тех приманок, которые он мне кинул целой горстью. Нет, я не верю… точнее, я не знаю, Эдрахил. Но это теперь гложет меня изнутри. Что он сделает, если я ему не подыграю?»
«Он задавал тебе не самые опасные вопросы, – ещё раз всё обдумав, заключил Эдрахил. – Это уже странно, но… Возможно, на многие из них ты сможешь ответить без затруднения, не выдавая... А, впрочем, тебе решать. Не выдавать Берена уже поздно. Выдавать Тингола? Кому интересны самодурство и гордость Тингола? Я заметил, Моргот не особенно-то воюет с Дориатом. Но что, если ты получишь взамен на свою откровенность столь же пустой ответ? Или новую хитрость – вот это куда вероятнее!»
«А если он и впрямь как-то узнал, где расположен Нарготронд? Здесь, в крепости, могли ведь остаться некие документы или чьи-то записи…»
«Никто из нолдор не предал бы бумаге карты или описания тайного города, государь. Твой брат уничтожил все документы перед своим бегством. Строительные планы Нарготронда никогда не покидали его пределов, и наугрим бы нас не выдали. Кроме того, если бы расположение скрытого города стало известно Врагу, нас бы давно атаковали всеми силами. Если же это не хитрость… – Эдрахил снова прервался, и следующая мысль его была окрашена ярким оттенком недоверия. – Тогда это какие-то внутренние разногласия Тёмных… Ибо я не понимаю, зачем бы иначе Саурону скрывать свою выгодную осведомлённость от Моргота».
«Выходит, ты пришёл к тем же выводам, что и я. Между ними нет полного согласия. И, заполучив меня в качестве пленника, Саурон надеется это использовать на благо себе. Вопрос: как? Чего он думает добиться?»
«Я почти не удивлён тебе, государь. Даже в столь тёмный час ты пытаешься найти выход в нашем страшном положении. Но если ты надеешься его перехитрить, будь очень осторожен».
«Перехитрить его? Я надеюсь? – Финрод вздохнул. – Заметь пока, почти все эти подсказки я нашёл не сам, а он подкинул их мне. Так чего они стоят? Но опять же, зачем ему столь сложная игра? Вот чего я не понимаю, Эдрахил! Я уже у него в руках. А если и Нарготронд тоже? Каков расклад тогда? Ты же тоже это видишь? Какая его истинная цель? Только переиграть Моргота? Но в чём?»
«Думаю, на самом деле это имеет смысл, – поразмыслив, заметил Эдрахил. – Они оба жаждут власти и личного могущества. Почему Моргот отослал своего сильнейшего слугу на этот дальний рубеж? Это же ссылка, Финрод! Возможно, они впрямь что-то не поделили в Ангамандо. Возможно, Саурон затаил обиду на своего господина. Возможно, желает теперь выслужиться перед ним или даже заслужить прощение? Но вот чего я действительно опасаюсь, государь, не сохранил ли ты сам в своём сердце прежних добрых чувств? Саурон пока не поступал с тобой жестоко, и это опаснее всего. Он сумеет ранить тебя куда больнее, чем телесно, если заподозрит себе выгоду».
Это правда, предательство ранит намного больнее, чем острая сталь. Но и однажды заронившаяся искра любви или дружбы уже не покинет сердце квенди. Вновь возвращаясь мысленно к разговору с Сауроном, он не мог с горечью не понимать, что во многих отношениях его бывший друг и наставник будто бы остался прежним. Он узнавал Майрона в иронии вопросов, в насмешках и даже в уверенности приказаний, в выверенности движений и быстроте мысли. Не единожды за время длинных минут странной беседы Финрод ловил себя на ощущении разгоравшегося в своём сердце робкого тепла. Эстель? А вот это и впрямь было уже опасно. Возможно, Эдрахил тоже уловил в его воспоминаниях следы опасного разлада между сердцем и умом. Но, нет… Саурон мог предстать в былом прекрасном обличии, однако хватало лишь случайного слова или прямого отказа ему, чтобы он обнаруживал под внешней оболочкой скрытую тьму. И всё равно что-то неуловимое до сих пор неотступно не давало мыслям успокоиться. Финроду по-прежнему казалось, будто он упустил нечто важное, лежащее, казалось бы, прямо на виду.
«В чём я ошибся в нашем поединке?» – спросил он самого себя, но, очевидно, Эдрахил его услышал.
«Ты не ошибся, государь. Ты бился с превосходящим тебя по могуществу противником. И он ударил подло, по самому больному – по нашей вечной вине».
«Хорошо, что мы ещё чувствуем её». Однако последние сказанные во гневе слова Саурона всё никак не шли из его памяти – будто возожглись в ней огненными буквами.
«Кто обучал тебя Песням Силы, государь?»
Финрод тяжело уронил голову на скрещённые руки.
«Ты и сам знаешь ответ. Но и не только он. Он открыл мне основы. Остальному меня обучали и другие. Валар Эсте и Йаванна, Ниэнна, Ирмо…»
«Боюсь, это – истинный ответ, Финдарато. Саурон нарочно заронил в твою душу зёрна сомнений, чтобы ты снова и снова растравлял раны попусту. Ты не ошибся ни в чём».
«Песня Силы должна быть свободна, от сердца легка и искренна. А исконно – истинна».
– Ном, – в долгой, очень долгой тишине послышался негромкий хрипловатый голос. Не мысленно – наяву, и Финрод вдруг ощутил в груди жгучий укор стыда. Прозвучали осторожные шаги, тихое звяканье цепей. Финрод протянул руку и поймал за ладонь идущего наощупь Берена. В темноте человек едва ли различал даже собственные пальцы вытянутой руки. Ухватив друга за локоть, Финдарато помог ему сесть рядом с собой.
– Прости… я услышал твоё дыхание и движение и понял, что ты не спишь.
– Нет, я не спал, – ответил Финрод. Пусть сознавая, что иного выхода нет, он всё равно чувствовал себя виноватым перед Береном. Молчание пленников было вынужденной мерой, но нельзя было не понять, каким одиноким и покинутым мог казаться себе единственный из них, лишённый мысленной речи.
Берен хрипло рассмеялся.
– Здесь только и занятий – есть и спать. Пялиться во тьму и сходить с ума. Хоть бы на пытку повели, я уже и к этому готов. Уж какое-то занятие.
– Ты это не взаправду, – Финрод обнял рукой напряжённые плечи Берена, второй крепко сжал его ладонь. – Не торопи то, чего ты потом не сумеешь отвратить.
– Я уже не знаю, что и думать, – Берен снова рассмеялся – да так, что Финдарато стало и вовсе не по себе. – Но почему не приблизить того, что нельзя избежать? Мы ведь не выберемся отсюда, так? И даже трети не прошли…
Эдрахил издал тихий свистящий звук.
«Про нашу цель он тоже всё равно знает», – напомнил Финрод.
– Почему он не посылал за всеми нами? – тихо прошептал Берен. – Только тебя… и мальчика? Почему не меня?
– Потому что мы ему не очень интересны, – полуправдой сказал Финрод. – Какого мы народа он и без того понял. А ты – адан. Наш проводник, должно быть.
– Он мог решить, что мы пробираемся к Барад Эйтель… к нолдорану…
– Скорее всего.
Берен кивнул, свесил голову на грудь и вдруг издал долгий то ли вздох, то ли сдавленное рыдание.
– Но не может быть, что б всё закончилось так, в этой каменной могиле! Не под свободным небом, не в морозном воздухе, не с оружием в руке, а здесь! Как загнанная крыса…
– Тише, – прошептал Финрод, обнимая Берена. Разум человека сейчас был затуманен мглой отчаяния, если не медленно подступающего безумия. Это не могло не тревожить. Берен принёс клятву в своём сердце, пусть и не именем Создателя, но от этого его клятва не становилась легче. Оковы случайных обетов душили вернее любых стальных, сомкнувшихся у горла.
«Мы все дали клятвы себе на погибель. И он, и я, и сыновья Феанора». Финрод внезапно ощутил, как в его сердце разгорается искра гнева – к самому Феанаро и к Тинголу – к двум безумцам-отцам, кто в непомерной гордыне своей, от невиданного упрямства и от недалёкости безжалостно губили и своих детей и всех тех, кто по несчастью оказался вовлечён в роковой круг.
«Но что бы ответил я сам, если бы Берен явился требовать руки моей дочери, кабы она у меня была? Моей любимой дочери, моей и… Амариэ?»
Гнев уходил, сменяясь пустотой и горечью. Финрод чувствовал, как под его руками сотрясается в неслышимых рыданиях тело Берена. Эдрахил молчал и тоже отводил глаза. Точно наяву ощущая в своём сердце всю тяжесть невидимого глазу возраста, Финрод погладил Берена по твёрдому, будто каменному плечу. Вот какова она: несправедливая, жестокая участь, слепо толкающая друг к другу Первых и Вторых детей! Что ж, пусть наплачется всласть. Ему ещё предстоит осознать, что здесь, во тьме, лежит конец всех их дорог. А не сама ли судьба, ведавшая незыблемыми мировыми законами, привела их сюда, к порогу Гортхаура? Финрод резко встряхнул головой: от таких мыслей лучше бежать прочь, да поскорее.
– Тинувиэль… – услышал он сдавленный шёпот подле себя.
– Пусть, – негромко отозвался Финрод. – Пусть тебе приснятся те леса и тот соловей, и леса твоей свободной родины…
День молчаливо и незаметно сменился: в почти полной темноте и тишине часы текли неумолимо-тягостно. Всё чаще разум эльдар погружался в спасительные грёзы прошлого. Сидя рядом с Береном, Финрод старался подолгу беседовать и с ним, пробуя прогнать чёрное дыхание отчаяния, пустившее корни в сердце человека, и с радостью начал замечать, что недолгий приступ душевного измождения, так встревоживший их с Эдрахилом, казалось бы, остался позади. Только взамен отчаяния в Берене вновь возродилась жажда деятельности. Сперва он просто прохаживался вдоль решётки, перебирая поочерёдно прутья в темноте и шаг за шагом разминая затёкшее тело, но после вновь вернулся к простукиванию двери и замков. Когда Берен взялся за изучение каждого звена цепи на собственных оковах, Эдрахил, не выдержав, заметил:
– На них могучие чары, человек. Ты не разомкнёшь ни одно из звеньев без позволения того, кто их наложил.
– Тху… Проклятая тварь, – Берен в сердцах выругался, но отпустил цепь и сел на пол. – Орки же их как-то клепают? Неужто каждый раз спрашивают на то его высочайшего позволения?
Эдрахил бесчувственно пожал плечами. Сам Финрод ясно понимал, что его личную цепь, выкованную самим Сауроном, не сумеют разомкнуть и орки.
– Оставь это, Ребен, – проговорил он мягко, однако Берен вновь вскочил и заметался по темнице, которую за эти несколько дней успел изучить от стены до стены.
– Я не могу, Ном! В груди так и пышет, так и бьётся. Я должен выйти отсюда! Я должен выполнить свой обет! Это ещё не могила, не прощание! Теперь я предвижу ясно: я сожму свет в своей ладони! Тинувиэль!
– Молчи! – шикнул Эдрахил. – Не привлекай внимания, безумец!
Берен подошёл к Финроду и упал рядом на колени, отрывисто шепча:
– Все эти проходы до нашей темницы… Пусть я был оглушён, но помню, как нас сюда несли. За поворотом коридор, темницы, орочий пост с железной решётчатой дверью… Потом… кажется, лестница.
– Там не один, а два поста, – поправил Финрод. – На каждом вооружённая охрана из десятка орков. Ещё дальше – орочьи жилища и волчьи стойбища. И лишь потом лестница наверх...
Он не стал договаривать и поминать силу колдовских чар, опутавших всё вокруг, ибо сам понимал всю безнадёжность самой мысли о побеге. Только, кажется, Берену эта безнадёжность не была так очевидна. Адан значимо кивнул головой.
– Ага! Не всё я в точности запомнил. Ну, хорошо, а дальше? Ты ведь помнишь внутреннее расположение крепости? Их посты? Как пробраться дальше к воротам и мосту?
Эдрахил кашлянул, точно в спешке подавился глотком воды.
– Человек, не зажигай опасное пламя! Здесь всё одно – орочьи посты и проклятые волки! Здесь не решётки удерживают нас в плену! Это они, скорее, не дают какой-нибудь твари по недосмотру разорвать тебе горло в темноте! Да их же кишмя кишит вокруг! И не только в крепости, во всём протяжении реки!
– Пусть даже чудом разорвав цепи и пробив эти решётки, мы не уйдем дальше первого же поста, – подтвердил Финрод, взывая к благоразумию. Но Берен лишь помотал головой.
– Я не желаю верить, что всё кончено! Тебе ещё подвластно колдовство, меняющее облик, Ном?..
Финрод тяжело уронил голову на руки, сомкнул глаза и услышал прерывающийся голос Эдрахила:
– Оставь его. Он и без того исчерпал все мыслимые и немыслимые силы. Он сделал всё, чтобы исполнить свою клятву… – голос резко оборвался.
Берен тоже замолк – уже надолго. В наступившей мертвенной тишине разум Финрода, источенный неуклонно возвращающимися воспоминаниями, думами и тайными переживаниями, погрузился в бездну беспамятства, но то были не светлые грёзы о былом, а тёмный и тяжёлый сон пленника. И в нём он видел бесконечные каменные коридоры, ведущие сквозь толщу гор немыслимыми запутанными путями, и неясные тени, то обнаруживающие себя, то быстро прячущиеся за следующим поворотом.
Разбудил его рыжий свет факела, обыденно плеснувший по кирпичным стенам, громкие шаги и голоса.
По коридору прошаркал уже знакомый стареющий адан, но без своей привычной спутницы. Вместо немногословной аданет с ним пришла другая помощница – юная девушка в скромном платье из неокрашенного льна. На плечи тепла ради была повязана шерстяная шаль. Приподняв голову, Финрод настороженно смотрел, как Берен с мисками в руках медленно подходит к решётке. По помрачневшему лицу Берена было ясно, что этому изменению в сложившимся порядке он не очень-то рад.
– А где же та, другая? – спросил Берен нарочито смешливо и бодро, вряд ли всерьёз надеясь получить хоть какой-то ответ. – Я уже соскучился по её причудливой стряпне.
Но новая служанка удивила. Глухая мрачность казематов её, казалось бы, ничуть не напугала, как и угрожающий оскал уродливого орка-стражника и нелюдимая бессловесность спутника-человека. Очень старательно и очень аккуратно она наполняла черпаком подставленные миски, а в зазвучавшем звонком голосе при этом слышалась снисходительность и насмешка.
– Может и моя стряпня тебе сгодится, глупенький бродяжка? Я лично варила крупы для твоего обеда. А твоя другая появится не скоро. У всех и без того сейчас прибавилось забот. И у неё на кухне тоже. Будто ей нужно по этому холоду-то бегать на свидание с тобой!
Она посмотрела на Берена и вдруг заливисто и долго рассмеялась. Он столь неожиданного в этом месте звука даже Эдрахил поднял голову и уставился на девицу с изумлением. Впрочем, это выражение в холодном непроницаемом лице смог бы прочитать только тот, кто давно и хорошо знал Эдрахила. Как сам Финрод.
– С чего ж это я глупый? – если девичий хохот и смутил Берена, то виду он не показал, говорил так же бодро и залихватски. – И раз она не будет приходить, то ты-то ко мне пришла?
Орк что-то отрывисто сказал, делая какое-то угрожающее движение рукой. Молодая служанка и бровью не повела. Обернувшись через плечо к стражнику, она коротко бросила несколько слов на тёмном наречии и только. Затем снова повернулась к Берену, значительно указывая пальцем на кувшин для воды.
– Захотелось на вас таких посмотреть, оттого и пришла. И ты не только глупый, но к тому же некрасивый и обросший, – прямой любопытный взгляд девицы упал через решётку на Эдрахила и, оглядев его с головы до ног, переметнулся к Финроду. Финрода она рассматривала подольше – видимо, слухи о пленниках широко разлетелись среди простой челяди Саурона.
– Так вот вы какие, эльдар. Даже грязные красивые. Но тоже глупые. И вон как смотрите! Будто все до единого короли. Посмели думать, что вам тут всё позволено? Что вы тут хозяева, как прежде? Что сможете прийти и легко победить нашего господина?
Берен поставил наполненный до краёв кувшин на пол. Что-то добавлять он уже не торопился, с излишне пристальным вниманием глядел на дерзкую девицу. А та вдруг прошла вдоль решётки и присела на корточки, оказавшись на расстоянии немногим больше протянутой руки от Финрода.
– Это ведь ты, – сказала она, нисколько не смущаясь, и вперилась немигающим взглядом больших чёрных глаз в его укрытое мороком лицо. Финрод моргнул удивлённо.
– Тот певец, который своими волшебными песнями остановил воздух в крепости? Ты тоже колдун?
Она глядела на него как-то по-особенному любопытно, чуть наклонив голову, точно рассматривала некую забавную лесную зверушку. Потом вдруг подняла в воздух руку с маленьким тканевым мешочком, в котором что-то пересыпалось, чуть шурша.
– А ты знаешь, что это такое?
– Юхайнн! – послышался сердитый оклик доселе молчавшего немолодого адана. Девушка мгновенно оказалась на ногах, быстро пряча мешочек в складках платья. По коридору уже слышались тяжёлые шаги кого-то из стражников. Появившийся из-за поворота орк шел и резко взмахивал рукой с плетью. Вид у него был недовольный и свирепый. Однако служанка ничуть не испугалась, только пожала хрупкими плечами.
– Мне разрешили посмотреть! – ответила она с каким-то вызовом в ответ на весьма недобро прозвучавший вопрос на тёмном наречии. А далее на глазах пленников произошло нечто странное: орк как-то поспешно опустил плеть, резко втянул носом воздух, будто принюхиваясь к чему-то неуловимому, и тотчас, окончательно присмирев, отступил с дороги.
– Подумать только! Пришедшие Следом никогда не перестанут меня поражать, – негромко сказал Эдрахил, когда в коридоре погас отсвет факелов, и темнота вновь пала чёрным покрывалом. Шаги и голоса ушедших слуг Саурона затихли в отдалении.
– Эта девица не из Дортониона, – заметил Берен. – И вряд ли даже полукровка. Скорее всего, из тех новых восточных племён, что пришли через перевалы несколько лет назад. Должно быть, служанка или здешняя рабыня с задуренной глупой головой.
– Что же, родилась уже здесь, на острове? – предположил Эдрахил. Но Берен только хмыкнул.
– Разве что при властвовании доброго владыки Артаресто. Смертные растут, конечно, быстро, но всё же не настолько. Ей лет шестнадцать – восемнадцать. По внешности она не рода Беора, Мараха и не халадин. Может быть, даже из тех детей, которых некоторые дикие племена отдают Северу как дань. Об этом уже говорят, не скрываясь, по всему Белерианду.
– Тень Моргота простерлась далеко, – ожесточённо промолвил Эдрахил, и на этом разговор умолк. Далее каждый думал о чём-то своём. Скривившееся лицо Берена говорило о том, что он продолжал размышлять о судьбах своего народа, раздробленного и изувеченного войной. Эдрахила Финдарато не слышал, но, скорее всего, мысли старинного друга тоже бродили где-то по тем же тропам, вблизи границы темноты и дня. Невесть отчего, простые слова девочки-рабыни всколыхнули и память самого Финрода; он вновь вернулся мыслями к прошлому, в то удивительное время, когда в чаще сумрачного леса Оссирианда впервые услышал незнакомые голоса, поющие непривычные слуху эльдар песни. Голоса, которые заворожили его, повлекли и вывели к молодой, неопытной расе. Они искали Свет, искали правду. А нашли войну. Древнюю войну с Вечным Врагом, начатую ещё там, за Морем, в Благословенных Валар землях…
Или даже прежде… на востоке, у Вод Пробуждения. Или ещё раньше…
В памяти вставали их лица: одно за другим. Давно ушедших на Тропы Младших Детей. И другие – друзей, родичей… канувших в тень Чертогов Мандоса. Или оставленных им самим в землях за Разлучающими Морями.
Какую же песню он сам пел тогда, привечая своих первых Младших под светом звёзд на перепутанных лесных тропах? Не эту… нет, не эту… Впрочем, подземелья его бывшей крепости могли бы слышать и её.
А звёзды… Увидят ли они ещё когда-либо их свет?
– О, Варда, дева Элберет… – мягко проговорил Финрод, прочищая горло, прислушиваясь, подвластен ли ему снова голос. Берен зашевелился, и Эдрахил приподнял голову. Оба с удивлением воззрились в сторону государя Нарготронда, но он уже вернул полную власть над своим голосом и запел:
– О, Варда, дева Элберет,
Свет дивный на челе небес,
Твоим сиянием одет
Дом золотой, бессмертный лес.
Заветом в памяти храним,
Всё видит с неба светлый взор.
К тебе мольбу мы обратим –
Из-за морей народ нолдор.
Губы Эдрахила шевелились, беззвучно повторяя слова – эти же или другие, легко ложившиеся на знакомую мелодию, звучавшую ещё в садах Амана. Древнюю, как и род Финвэ. Сам Финдарато знал несколько подобных перепевов, но выбрал один, впервые зазвучавший именно здесь, в тёмных неприютных землях Эндорэ.
– О, Варда, звёздная купель,
Даруй Благого Дома свет.
Изгнанникам родных земель,
Изгнанникам на сотни лет.
Лик веры среди чёрных скал,
Луч правды в тени древних гор.
К тебе с надеждою воззвал
Потерянный народ нолдор.
