Я возвращаюсь домой

      Он стоит и смотрит в широкую, хоть и несколько костистую спину, так непристойно обтянутую простым полотняным шанем и каньцзянем, и в голове грохотом отдаются слова, перемешиваются фразы, но рефреном звучит и звучит одна: «Хотел бы я, чтобы хоть раз, хоть один-единственный раз кто-то выбрал меня и не отступил, пошел за мной, куда бы я ни направлялся».       Еще не поздно принять решение. Еще не поздно повернуть на ту дорогу, по которой мягко ступают потрепанные сапоги и цокают по укатанным колеям и мелким камням копытца ослика. Он почти делает шаг — и застывает, словно приклеенный к земле заклятьем: «У тебя, помимо желаний, есть еще и долг перед кланом и орденом. Есть семья, которой ты нужен именно сейчас». Просто и страшно в своей правде. Он не может сейчас оставить брата, дядю, орден. Он нужен в Гусу, в Юньшене. Вэй Ин понял это. Принял. Но почему, почему он не захотел идти вместе? Ванцзи мог бы защитить его от гнева дяди, мог бы поселить его в цзинши... или в доме матушки? Да, там Вэй Ин был бы...       Осознание накрывает его внезапно и страшно, как сошедшая лавина: именно об этом Вэй Ин ему и говорил. То, что для Ванцзи будет безопасностью и покоем, для этой беспокойной души станет клеткой и цепями. Как они могут быть родственными душами, когда настолько разные? Вэй Ин — пламя, живое и яркое, которому требуется простор и свобода гореть в любом направлении. Лесной пожар, разгорающийся от одной неосторожной искры. А он сам?       Ванцзи смотрит вослед уже почти скрывшемуся за кустами и деревьями человеку, опускает голову на пару мяо, прижимая ладони к глазам, а потом поднимает ее, выпрямляется гордо, закладывая руку за спину, и возвращается в город, к храму. На истерический вопрос дяди он скупо отвечает:       — Ванцзи просто проводил друга в путь. Чем Ванцзи может помочь?       Проходит еще не один день, прежде чем уставшие, но завершившие свою работу по устроению огромной неприступной гробницы заклинатели всех орденов — и великих, и малых, — разлетаются из Юньпина, оставляя по паре адептов в охране сооруженного мавзолея. Ванцзи улетает тоже: он видит, насколько плох сейчас сюнчжан, как ему нужна поддержка, понимает, что Вэй Ин был прав, и он нужен своей семье. Он сделал правильный выбор и не имеет права осуждать Вэй Ина за его принятие, но внутри занозой сидит: «Почему ты не пошел со мной? Я мог бы возвращаться в цзинши и встречать твой взгляд...».       В хлопотах, в замещении брата — там, где он может справиться, где не требуется много говорить, в утоплении в море бумаг проходит месяц, потом два, три... Сичэню не становится легче, он уходит в уединение. Ванцзи чувствует, что изнутри черными корнями прорастает злость: брату никто не говорит ни слова о неподобающих чувствах к недостойному человеку. Брата никто не наказывает за убийство Верховного заклинателя. За попустительство, приведшее к краже редчайших и опаснейших текстов и нот. За нынешнюю слабость. Ванцзи помнит, как от него требовали прекратить скорбеть, перестать играть «Расспрос», надевать не траур, а повседневные ханьфу, не сметь называть А-Юаня своим сыном, отказаться от общения с мальчиком и передать под опеку старейшин. А еще он помнит, как его задавили аргументами, отказывая в помощи тем людям, которых увел Вэй Ин на Луаньцзан. Как просто промолчали в ответ на его вопрос о том, можно ли забрать Вэй Ина в Гусу и спрятать его там. Как рвались через его израненное тело к полумертвому темному заклинателю, чтобы добить. Как вымещали на нем зло за поставленный на той пещерке барьер, который так и не сумели снять. Как превращали его спину в кровавое месиво дисциплинарным кнутом и называли тяжелыми ранами сущие царапины, что заклинатель их уровня силы способен исцелить за пару дней.       Ванцзи помнит все.       Ванцзи чахнет над документами, разбирая прошения и отчеты, и думает. Думает очень старательно, серьезно и скрупулезно. Разбирает каждый свой поступок едва ли не с того момента, как он себя помнит. До момента, когда вся его жизнь разложена по полочкам в сознании, каждое движение души вытряхнуто, промыто и осмотрено, как пиалы у рачительной хозяйки, уходит еще три месяца. Ванцзи не торопится, в таком деле, как инвентаризация собственной души, торопиться не стоит. Все это, конечно, можно было бы сделать и быстрее, но на медитацию у него не хватает времени из-за дел ордена. А еще все это можно было сделать намного раньше, в те три года в пещере Ханьтань, но почему-то он этого не сделал. Впрочем, он понимает теперь, почему: в то время его душа онемела, как немеет часть тела, если неудачно ударить по акупунктурной точке. Он сидел в позе для медитации, но войти в нее не мог: внутри все кричало, как кричит цинь под злыми руками человека, желающего не сыграть, а сломать.       Его ломали последующие десять лет. Все эти предложения брака, все тяжелые, как камни, намеки, что он позорит орден, отказываясь снять траур и жениться, требования скрупулезных отчетов о каждой миссии за границами ордена... На него даже через А-Юаня пытались надавить. Все, что он мог — это сбегать прочь из этой клетки, помогать простым людям, чтобы принести хотя бы каплю смысла в свое существование, кроме ожидания перерождения Вэй Ина.       Понимание того, что здесь он занимается полной бессмыслицей, и это никак и ничем не поможет сюнчжану, потому что тот, как и сам Ванцзи в те тринадцать лет, помощи не желает и не примет, приходит, когда Юньшен накрывает весеннее цветение. Ванцзи тщательно сортирует бумаги. Раскладывает их, заканчивает начатое, убирает ненужное. Собирает вещи: их немного, он неприхотлив, приучен довольствоваться малым. Мимолетная мысль ранит, как внезапный удар мечом: несмотря на это, у него всегда при себе были деньги, и немало, а Вэй Ин, уходя из Юньпина, отправился в свой путь без единого фэня в рукаве. За этот почти год до него не дошло ни единой вести о темном заклинателе, играющем на флейте. Он прятал тревогу и боль так глубоко в сердце, как только мог. У него не было возможности выяснить хоть что-то о судьбе Вэй Ина: Сычжуй, уйдя с Вэнь Нином, присылал только короткие письма, отчитываясь, что жив. Посылать ему ответы было некуда — юноша не задерживался на одном месте, он бы просто не получил его письма.       После того, как он собрался, цзинши выглядит пусто и необжито. Взгляд спотыкается на единственном, что выбивается из привычной картины — пустых полках. Все остальное выглядит так же, как и ранее. Так было всегда? Ванцзи понимает: да. Так было всегда. Это место, бывшее ему домом, тепла и уюта не несло никогда. Так стоит ли держаться за него? Он прячет в рукавах пару мешочков цянькунь, задвигает двери в цзинши и впервые не накладывает на них печать запрета. Отныне этот павильон орден может использовать по своему усмотрению.       Он выходит к ханьши брата, некоторое время стоит на крыльце, после все-таки стучит. Ответа нет. Злость черными травами колышется в душе, и он взламывает печать неприкосновенности, наложенную братом, толкает дверь, не оставляя себе шанса передумать. Проходит, отмечая, насколько затхлый и спертый воздух в ханьши, распахивает ставни, впуская в павильон свет и ветер с запахом цветов. Ширма отгораживает основную комнату от места, где брат обычно медитирует, и он заходит за нее, чтобы увидеть неподвижно застывшее в глубокой медитации лицом к стене тело. Вызывает из рукава-цянькуня гуцинь и садится напротив. «Пробуждение» — мелодия не самая легкая, ведь обращаться к душе заклинателя, вызывая его из глубокого транса, нужно осторожно, иначе можно повредить связи между по, хунь и шень, но Ванцзи справляется. Дыхание брата становится глубже, ресницы трепещут. Наконец, он открывает глаза.       — Сюнчжан, — говорит Ванцзи, пряча цинь обратно. — Тебе придется прервать свое уединение.       Он не спрашивает, только ставит перед фактом. Заваривает чай, прекрасно зная, где у брата что стоит и лежит. До того, как ему исполнилось тринадцать, они жили вместе. Проходит некоторое время — может быть, успевает сгореть пол-палочки благовоний, но не больше, — и Лань Сичэнь садится напротив, берет в ладони пиалу, греет истончившиеся кисти. Ванцзи давит, утаптывает сапогами гадину-жалость в заросли черных трав гнева.       — Что случилось, Чжань-ди? — наконец, звучит тихий вопрос.       — Я ухожу.       Возможно, впервые в жизни он использует такую форму слов, сознательно отказываясь от безлично-вежливой.       — Ночная охота? — в голосе брата, на самом дне, как в колодце, мерещится звездами надежда: всего лишь Ночная охота, значит, дядя справится с делами ордена, нет нужды прерывать уединение.       — Я ухожу из ордена.       Несколько мяо ничего не происходит. Ванцзи знает: брат услышал, просто ему требуется время, чтобы понять, что именно он услышал. Когда это происходит, зрачки в его глазах сужаются, а сами глаза становятся больше от изумления. Не дав ему выразить его словами, Ванцзи продолжает, точнее, ставит точку в разговоре:       — Я возвращаюсь домой.       Руки легко взлетают к затылку, распуская узел лобной ленты, и священный шелк стекает по груди на колени, как ядовитая змея-альбинос. «Узда» снята. Ванцзи сворачивает ее и оставляет на краю стола. Туда же ложится нефритовая табличка-пропуск. Он поднимается и идет к двери. Уже на пороге его настигает вопрос, словно бросок ножа в спину:       — Где же твой дом?       — Там, где Вэй Ин, — не оборачиваясь, отвечает Ванцзи.              Он сменит белые гусуланьские шелка на неброское серо-черное дорожное ханьфу в Цайи, там же «переоденет» Бичэнь в ножны без украшений, купит припасы на долгий путь в неизвестность. И отправится сперва на северо-запад, туда, откуда пришло последнее письмо сына. Они встретятся в Сюньяне и отправятся дальше, на юго-восток, по пути очищая земли от порождений инь. В Илин они придут на рассвете первого дня сяошу. Хозяин чайной, где они остановятся перекусить, будет не слишком любезен с ними, пока не спросит, не по душу ли Старейшины они явились. И только тогда, узнав, что они друзья, укажет путь, сунув Сычжую в руки сверток с горячими бао.       Им придется пройти Илин и еще около пяти ли вглубь леса, прежде чем они выйдут к небольшой хижине, крытой тростником.       Ступив на подворье, обнесенное невысоким забором из бамбука, Ванцзи впервые ощутит себя так, словно действительно вернулся домой. Преклонив колени перед порогом, он будет ждать, пока не скрипнет дощатая дверь. А когда она скрипнет — так и не сможет поднять головы, пока на затылок не опустится легкая ладонь.