***
Вечером первого января Раян позвал весь состав — да, не дождался он перерыва, соскучился — отметить праздник в каком-то новом кафе, где: «Вам точно, я прям даю вам гарантию, понравится!», — так что Дазай решил переловить Чую перед входом в здание и увести на разговор. По мере приближения пяти вечера, тревожность у Осаму повышалась. Отчего-то ему было страшно. Может Накахара на него обиделся? Держит злобу? А может разлюбил? Как он сейчас? Он же так глупо убежал, ничего не сказав… Наверняка ему чертовски больно. — Идиот, идиот, идиот, — корит он сам себя, расхаживая по комнате туда-сюда, периодично кидая нервные взгляды на время. А оно словно ускорилось, с библейской скоростью приближаясь к вечеру. Это, конечно, не радовало. Он приехал за десять минут до нужного времени и, скрывшись за угол, стал внимательно выглядывать Чую среди толпы. Сердце билось сильно и неясно отчего — от предвкушения или тревоги. Людей было много, но все не он. Хотя, ему свойственно опаздывать, так что стоит подождать еще какое-то время и после пяти. Он подождал. Пять минут. Десять минут. Двадцать. Тридцать. Его нет. Неужели Дазай его пропустил или же тот пришел намного раньше? Он очень надеется, что так оно и есть. Тяжело вздохнув, он двинулся в кафе. В свое оправдание скажет, что дорогу замело, мучительно и долго добирался до сюда. Ему поверят. Но, только зайдя в теплое помещение, он отчетливо услышал знакомый голос. Прислушался — Акутагава. Подойдя ближе, но скрывшись за углом, чтобы его не заметили, он принялся внимательно слушать и вникать в слова. Нет, он не любитель подслушивать, но ему показалось, что он слышал имя человека, который его очень волнует. Если там ничего нет про него — он уйдет, не станет подслушивать личное. — Что? — шокированно произносит он. — Погоди, Чу, стой, давай по-новой, — он жестикулирует ладонью, показывая знак «стоп», забывая, что собеседник его не видит. — С твоим папашей что? Умирает? Этому гандону давно пора, — хмуро отвечает Рю. Дазай нахмурился, не до конца понимая всю ситуацию. — Накахара, даже не смей! Это же очевидно, что они что-то темное мутят! Какое ты уже там? Ты совсем, блять? Они же тебя выпустят теперь только через свой труп!***
Чуя не помнил каким образом он добрел до дома, находясь все это время в некой прострации. Не помнил, когда слезы застыли на его щеках из-за мороза. Не помнил, как переоделся и упал на кровать, с желанием уснуть и не проснуться. Он и не знал, сколько проспал, да и спал ли, а не просто лежал с закрытыми глазами, когда комнату разрезал рингтон звонка. Он был таким громким и неожиданным, что рыжику захотелось закрыть уши, чтобы не слышать это. Нехотя потянувшись за ним, он, увидев светящееся на дисплее контакт «Мать», скривился. Такое холодное, лишенное любых чувств слово «Мать», которое должно у всех ассоциироваться с чем-то родным и теплым. Они давно не разговаривали. Лет семь. Может больше. Родители, конечно, звонили, но Накахара предпочел им не отвечать. Нет желания. В детстве, когда он нуждался в этом, судорожно хватался за любые капельки внимания и пару добрых слов — его презирали. Сейчас он презирает их. Он сбросил и, прежде чем заблокировать телефон, кинул взгляд на время. Два часа дня. А ощущения, что поспал совсем нет. Он только закрыл глаза, как надоедающий рингтон раздался вновь. И снова, и снова, и снова. Рыжик ответил на звонок только на пятый раз. — Чего тебе? — сухо интересуется он. — Сыночек! — восклицает женщина. Кажется, она плачет. — Собирайся, пожалуйста. — Чего? — Люди отца уже приехали за тобой, приезжай домой, прошу! — Еще чего, — он презрительно фыркнул и сбросил вызов. Но мать не сдалась, набрав в очередной раз. — Чуя, мальчик мой, пожалуйста! — умоляет она. — Отец умирает! — О-о, правда что-ли? — без всякого удивления тянет парень. «Давно пора», — проносится у него в мыслях. — Приедешь? — она спросила это таким страдальческим голосом, что Накахара захотел снова скривиться. Противно. Но, видимо, эта дама не отстанет, пока он не согласится, поэтому он кинул короткое: «Ладно», и лишь спустя минут пятнадцать начал собираться. Он не возьмет много вещей — ни к чему. Сегодня же он вернется домой. Жалко, конечно, что на встречу, которую организовал Раян, не сможет пойти. А может оно и к лучшему, ибо видеть сейчас Осаму мучительно-больно. Даже просто мысли о нем приносят печаль. А так, сейчас забьет себе голову совершенно другими проблемами и отвлечься. Узнать людей, что приехали за Чуей несложно. Черная машина с тонированными окнами и рядом мужчина, — просто амбал! — в черном костюме. Все как в фильмах, только это жизнь рыжика. — Привет, Роджер, давно не виделись, — Накахара, подняв уголки губ, махнул ему ладонью. — Здравствуй, Чу. Ты так подрос, но, чувствую, остался таким же приветливым и солнечным, — он открыл перед ним дверь и рыжик, благодарно кивнув, уселся. Знал актер Роджера с детства. На вид угрюмый мужчина среднего возраста на деле оказался милым дядькой, которому нравится возиться с детьми. В детстве вместо родителей именно он давал любовь Накахаре, развлекал его и водил по разным местам. Маленький Чуя очень любил его и души в нем не чаял. Да и что уж тут, взрослый он тоже питал к нему теплые чувства. Честное слово, была бы возможность, он бы предпочел быть сыном Роджера, За время поездки они о многом поболтали. Мужчина рассказал, что смотрит каждый фильм, премьеру, шоу, трансляции, где находится его маленький пирожок. Чуя прыснул с этого прозвища, которым его одарил Роджер еще в детстве. Рыжик немного рассказал о том, что поменялось в его жизни, а потом заинтересовано слушал второго. Оказывается, он уже как шесть лет женат и у него есть трех-летний сынок. «Знаешь, по характеру он чем-то напоминает мне тебя и я чуть-ли не ежедневно вспоминаю тебя», — вдруг сказал он, заставляя рыжика смутиться. Приятно, что о нем помнят. Дорога от Лестера — город, где жил сейчас Чуя — до Лондона занимает около двух часов езды на машине. За это время они неплохо разговорились и Накахара даже на время забыл о своей боли. Рядом с Роджером всегда было хорошо и в детстве, когда рыжик чувствовал себя одиноко или плохо, то бежал к нему, сразу забывая обо всех неприятностях. Он жил в соседнем от них доме, а между дворами была сделана специальная дверь, позволяющая спокойно проходить друг к другу. Машина остановилась. Роджер пожелал ему удачи — знал, какие у парня взаимоотношения с родителями — и: «Мой номер у тебя же есть? Всегда можешь позвонить, если что», после чего уехал. Перед Чуей предстал частный домик, выполненный в черно-белых цветах. По бокам аккуратно посажены деревья, сейчас они голые, но летом и весной они выглядят невероятно красиво. Он помнит. Ворота с забором все такие же массивные и высокие, но это не мешало рыжику подростком перелазить через ограду и убегать с дома. Такой родной, но одновременно такой чужой. Здесь совсем ничего не поменялось и куда ни глянь, в каждом вместе всплывали воспоминания. Неприятные или же приятные — неважно, Чуе не хотелось ничего помнить об этом доме и об этих людях. Сделав пару вдохов-выдохов, он нажал на кнопку. Входные ворота открылись чуть-ли не моментально, словно мать только и ждала его приезда. Накахара внутренне помолился, чтобы все было нормально с ним и он быстро уехал домой, а после направился к входной двери. — Сыночек! — не успел он и порога перейти, как на него накинулась мать — Миранда — с распростертыми объятиями. Наверное в детстве Чуя бы обрадовался такой теплой встрече и если бы ему тогда сказали, что в будущем ему будет лишь противно от этого, не поверил. Ни за что. — Не надо, я не тактильный, — парень ловко увиливает от чужих рук, прижимаясь к стене. Теперь он смог рассмотреть мать. Ему показалось, что она сильно изменилась, ну или семь лет сделали свое дело и ее образ уже поблекнул в памяти. — Надо же, а в детстве ты любил мои объятия, — это не было сказано разочарованно, скорее, как упрек. Накахара усмехнулся. Ничего не изменилось. Упреки, негодования, крики, унижение, побои — все это составляет детство рыжика. — В детстве и тебя я любил, — под нос себе говорит он, снимая обувь. — А? — не расслышала та. — Да нет, ничего, забудь, — взмахивает ладонью, мол, ничего важного. Проходит по коридору далее и его взору предстает зал. Он его не узнал: тут поменялась некоторая мебель и была перестановка. Напротив него стоял комод с различными фотографиями. По центру была рамка коллаж, где находились фотки матери, отца и Чуи. С интернета. С какого-то шоу давнего, когда ему было где-то в районе двадцати. Забавно, да? У них нет совместной фотографии, так что пришлось прибегнуть к такому. Так мало этого, у них совершенно нет его фоток. Ни одной. Им было не дела до их «сыночка». — Ну и, чего хотела, что мне пришлось переться сюда? — он с презрительной усмешкой отвернулся и, скрестив руки на груди, устремил свой взгляд на женщину. — Папа болен, он уми… — Умирает, да-да, я помню, — прерывает Чуя ту, — и что с того? — Как это «и что с того»? — вспыхивает Миранда, уставив руки в бока. — Твой родной отец, человек, который тебя вырастил, совсем скоро… — она умолкла, сжав губы. Явно вот-вот расплачется. Ее можно понять. Каким бы плохим для Накахары отец не был, он то ее любимый человек, с которым они прожили не один десяток лет. — В общем, пошли, он хочет поговорить, — и она двинулась к лестнице, что вела на второй этаж. Рыжик последовал за ней. Поднявшись, он кинул короткий взгляд в сторону — туда, где была дверь в его комнату. Ему стало интересно, там что-то поменялось? Ее стали использовать как кладовку? Или с тех пор, как он последний раз вышел оттуда, ту сторону даже не награждали взглядом? Не важно. Параллельно этой двери находилась другая, что вела в родительскую комнату. Женщина постучала, оповестив, что они заходят. Перед парнем предстал как будто совсем незнакомый человек — прошло всего семь лет, но ощущение, что все тридцать. Адам — так звали отца — выглядел очень болезненно и, кажется, болезнь забрала у него немало лет жизни. Он лежал на кровати, укрытый не одним одеялом, а кожа его бледна, словно смерть, щеки впалые, волосы седые-седые и очень редкие, словно их и нет. — Выглядишь жалко, — сморщился Чуя. — Болезнь штука такая, — хрипло отвечает ему мужчина. — Рад тебя видеть, сын. — Чего вам надо-то? — сразу задает он вопрос, не желая отвечать взаимностью. Родители переглянулись и Адам, приняв сидячее положение, начал говорить: — Ты же знаешь, что я заведую Лондонской биржей цветных металлов? — парень безучастно кивнул. — Знаешь, что она ведущая мировая товарная биржа? — очередной кивок. — А знаешь, что это бизнес, благодаря которому мы вообще живем так, как живем? — и снова Накахара кивнул. — Знаешь, что мы не можем терять это? — на автомате рыжик снова кивнул, но вдруг до его головы дошла переваренная информация. Стоп. Неужели… — Сыночек, любимый наш, — обращается к нему Миранда и парень переводит на нее глаза, в которых уже плещется ужас. — Пожалуйста, будь добр… — Подпиши, — заканчивает за супругу Адам, кивнув на столик, где лежали некие документы и ручка. Чуя не двинулся. — Это что? — Документы, по которым главенство компании я передаю тебе, — объясняет отец, не замечая, как его сын дернулся. — Какое главенство? Какая компания? Я не хочу. — Тебя не спрашивают. Подписывай, — отрезает тот. — Ага, разбежался, — ядовито кидает Чуя. — Сыночек… — Да что ты заладила?! — повышает тон парень, не выдерживая, и Миранда вздрагивает, прижимая руки к груди. — Сыночек, сыночек, — пародирует он мать, говоря писклявым голосом, — где ж вся твоя любовь была в детстве?! — Не ори на мать! — подключается мужчина и рыжик переводит на него гневный взгляд. — Рот на замок и подошел подписал. Ты обязан сохранить эту биржу. — Ничего я не обязан! Это твоя, твоя компания, — Накахара тыкнул пальцем в его сторону, — она мне вообще не всралась. — Мы живем благодаря этой компании! — А я нет! У меня свой доход! — Взял ручку и подписал, — сквозь зубы рычит мужчина. — Быстро. — Я сказал нет. — Сын! Хватит быть эгоистом! — вдруг подает голос мать, убрав свое надоедливое «сыночек». И тут парень понял. Миранда давным давно не работает, так как ее обеспечивает отец. и необходимости нет. Но если его не станет, денег, следовательно, тоже и придется где-то искать работу. А ведь она привыкла жить в роскоши и мало-оплачиваемая работа ее, конечно, не устроит. А кто возьмет ее на достойную? Да и откуда у нее желание работать после стольких лет безделья? Она хочет, чтобы теперь ее обеспечивал сын. Как все забавно складывается. Вот теперь ей, конечно, нужен ее ребенок, теперь у нее и время на него будет, и вниманием с любовью наделит. Только теперь Накахаре это уже не нужно. — Я не эгоист, мне просто глубоко плевать на все, что связано с вами! — он кричит громко, выпуская весь свой накопленный на родителей гнев. — Да как ты можешь?! Мы тебя вырастили, воспитали, все, что надо, тебе давали! — Все, что надо? — Чуя не сдержал смеха. — Вы не давали мне главного — внимания и любви. — Дрянь неблагодарная! — яростно заорал Адам и его рука вдруг схватила рядом стоящую кружку с чаем, которая мигом позже полетела прямо в рыжика. По комнате разнесся звонкий треск разбитого стекла и Миранда вскрикнула, закрыв лицо руками. Парень не сдержал истерической улыбки. Ничего не меняется. У него, как и прежде, фетиш на кидание посудой. К подростковому возрасту Чуя научился уклоняться от летящих предметов, но спустя столько времени его навыки слегка притупились, так что он не рассчитал. Подняв руку, он большим пальцем убирает кровь, что стекла по щеке, дабы не запачкать ею потом одежду. Кипяток, попавший на кофту, просачился сквозь ткань, но в этом состоянии рыжик совсем не чувствует боли. Парень сделал шаг, а после еще один, на его лице играют желваки, а руки с силой сжимаются, желая разбить этому человеку лицо до той степени, чтобы родная матушка не узнала. В голубых глазах неописуемая ярость, которая растет с каждым мгновением. Ему обидно, нет, его злит. Чертовски злит, что его до сих пор считают никем, что с ним до сих пор так обходятся, что его не считают за человека, у которого есть свое мнение, что за те года, что он их даже коротким сообщением не удосужил, они ничего не поняли. Достали. — Чуя, не нужно! — вскрикивает слезно мать, кинувшись на сына и преграждая ему путь. Но ее с силой отталкивают от себя и она падает на пол. — Прошу тебя! Он же и так болен! — Да пусть сдохнет уже быстрее! — рявкнул тот и ринулся к любимому отцу. — Дрянь? — он, прижав одной ладонью его грудь, замахивается кулаком. — Неблагодарная? — и его костяшки все-таки встречаются с чужим лицом. — Да как ты, ты! Человек, что забил на сына огромный болт, — удар, — может открывать вообще рот! — мужчина кричит, хватается руками за кисть сына, пытается убрать его от себя, но обессиленное тело не может этого сделать. — Я мечтаю о дне, я жду его всеми фибрами души, когда вы наконец окажетесь в могилах! — при очередном ударе, кажется, у Адама вылетел зуб. — Хоть тогда вы перестанете удручать мою жизнь! — Чуя! — очередной оглушающий крик Миранды, которые уже изрядно надоели. Она обхватывает парня за колени и тянет, пытаясь отодвинуть его подальше от кровати. — Молю! Хватит! Оставь мне папу! Я люблю его! — и кулак завис в воздухе, прекратив серию ударов. Накахара дышал тяжело, казалось, что сейчас пар пойдет из носа. Гнев исказил его лицо. Но эти слова все же подействовали на него. Он сам любит. У него тоже есть любимый человек и он понимает, каково это остаться без него. Понимает каково это — быть бессильным и не иметь никакой возможности помочь своему человеку. Поэтому, хоть он и не питает к Миранде теплых чувств, но лишить ее любви всей ее жизни не в праве. Он убрал ладонь, позволяя отцу вдохнуть полной грудью. Тот закашлялся и застонал от боли, которая пронзила его челюсть. Та была покрыта гематомами и сильно покраснела, а с губы текла узкой струйкой кровь. Мать, приложив, наверное, всю свою силу, смогла отпихнуть сына и пробраться к мужу. Она что-то в ужасе кричала, касаясь аккуратно пальцами щеки Адама, а потом помогая ему приподняться, чтобы легче дышалось. В это время Накахара мигом вылетел из комнаты, понесся вниз по ступенькам и к выходу, стремясь поскорее покинуть этот дом, пока такая возможность есть. Руки трясет от злости, не получается сразу обуться и затянуть шнурки, а это злит еще больше. — Документы… — хрипит мужчина. — Подпись… — он снова заходится в кашле, но рукой нашаривает листки и сует их супруге, как бы говоря, чтобы та добилась от сына этой чертовой подписи. Рыжик не успевает затянуть шнурки на втором ботинке, как с лестницы раздается громкий топот и громкое матери: «Сын, подожди!». Парень ругается себе под нос и, наплевав, кинулся к двери, но не успевает. — Подпиши, прошу! — хватает Миранда его за руку и Чуя, у которого яростное бешенство уже через край льет, разворачивается и, выхватив документы, с силой швыряет их в лицо женщины. — Я сказал нет! Выживай, как угодно, мне плевать! Хватит жить, усевшись кому-то на шею! — рычит парень и вылетает оттуда, громко хлопнув дверью. Кажется, даже дом содрогнулся. Мороз на улице ударяет в лицо и даже дышать становится как-то легче. Накахара совсем забывает о шнурках, которые так и болтаются, и о том, что куртка была оставлена в том доме. Холодный ветер забирается под кофту, заставляя кожу покрыться мурашками, сугробы, высотою по колено, мешают быстро передвигаться и рыжик несколько раз падает, а снег попадает и в обувь, и за шиворот, но парня это вообще не волнует. Все, о чем он переживает — наконец покинуть этот дом, территорию, город. Подальше отсюда и от проклятых родителей. Детская, затаённая обида смешалась со взрослым гневом и по щекам неконтролируемо потекли слезы. В миг вернулось то разбитое состояние, которое было и до поездки сюда, только теперь оно ухудшилось. Сердце так больно сжималось, что хотелось кричать то-ли от боли, то-ли от злобы. Накахара успел лишь завернуть за поворотом, как на его плечо упала чья-то рука. — Я же сказал, блять, нет! Отвали! — яростно выдает он. Честное слово, сейчас и ей прилетит. И он не посмотрит на то, что она женщина. Но, развернувшись, парень замер. Перед ним стояла не мать, не отец. Перед ним стоял Дазай.