Влюбленные коллеги

Перед ним стоял Дазай. Накахара шокированно вдохнул, а губы его приоткрылись в немом удивлении. Как? Почему он тут? Зачем он тут? Как узнал, что Чуя здесь? Для чего? — Чу… — выдыхает Осаму, бегая взглядом, что полон переживания, по чужому лицу. По его щеке текут струйки крови, опадая красными каплями на белоснежный снег, а в перемешку с ними капают слезы. Его губы приобрели синеватый оттенок из-за мороза и потрескались. Под своей ладонью шатен ощущал, как трясется его тело от холода, чувствовал, насколько ледяная намокшая ткань кофты из-за снега. Сердце болезненно сжалось. Что же там, мать его, произошло? — Что ты тут забыл? — сипло спрашивает рыжик, убирая чужую руку со своего плеча. — Я… — теряется в словах шатен, — я… услышал… звонок… узнал… приехал… и вот… поезд… ехал… — мысли совсем не вяжутся, когда он смотрит на такого разбитого Чую. Его Чую. Умолкнув, он похлопал ладонями по карманам, нашарив там пачку влажных салфеток. Они всегда с ним, так, на всякий случай. — У тебя кровь, — говорит Дазай и тянется к его щеке, дабы аккуратно вытереть ее, но Накахара делает мелкий шаг назад и перехватывает чужую кисть, не давая сделать задуманное. — Не нужно. — Но… — Я сказал не нужно, — с нажимом повторяет рыжик. Шатен поджал губы. Ему непривычен такой тон со стороны коллеги. — Что ты тут забыл? — он поднимает голубые безжизненные глаза на собеседника. Они не светятся. Глаза, что раньше огоньком и искорками сверкали, которые могли запросто осветить даже самое темное место, потухли. — Я услышал, как Акутагава с тобой говорил. Честно, совершенно случайно, но, услышав твое имя, я решил подслушать. Просто я тебя ждал, но тебя не было и… Черт, — язык заплетается, не получается правильно и верно объяснить все и старший устало стонет. — Чу, я не могу так, — он растегивает свою куртку, — ты тут трясешься от холода, находишься в ужаснейшем состоянии, а я… — Дазай, скинув предмет одежды, хотел было накинуть ее на чужие плечи, но Накахара снова сделал шаг назад, отдаляясь и опустив голову. Послышался всхлип. — Хватит, Дазай, — негромко говорит он, — пожалуйста, не мучай меня, — рыжик закрывает лицо руками, скрывая стыдные слезы. Осаму замер. — Не нужно, уходи, — его голос дрожит и весь он сжался до крошечных размеров, похожий на маленького ребенка, — перестань давать мне эти проклятые надежды. Хватит кормить меня ложными мечтами. Я понимаю, что не имею права требовать, чтобы ты меня любил так, как люблю тебя я. Ты не обязан разделять мои чувства и отвечать на них. Если чувства совпадают — это чудо и великое счастье, ну, а если нет — обычное явление, — Накахара говорит, делая с каждым предложением маленькие шаги назад, — но, прошу тебя, перестань приближаться ко мне. Ближе некуда. Конечная. Перестань быть таким добрым, заботливым, милым. Будь таким же, как в наши первые встречи — холодным, нет, ледяным, чтобы меня в дрожь бросало от одного только твоего вида, — он словно умоляет и у шатена ком к горлу подходит. Ему не дают и слова вставить, успокоить, сказать, что нет, подожди, я люблю, люблю тебя! Я наполнен чувствами к тебе, послушай! — Уходи, перестань терзать мое сердце. Мне и так больно, чертовски больно, а тут ты еще со своей проклятой заботой, — он поднимает голову. — Что ты тут забыл? Запереживал? Не дай бог со мной что-то случится? Подавись своим волнением! — он пытался прикрикнуть явно более агрессивно, но его голос подвел, предательски дрожа и походя больше на истерический выкрик. — Хватит! — не выдерживает Дазай и, в пару шагов преодолев между ними расстояние, прижимает к себе парня. — Перестань так говорить. — Отпусти, пусти! — рыжик пытается вырваться, но у него совсем нет сил, как раньше, чтобы вырваться из этой хватки. — Не нужно, ты мне не нужен, мне ничего не нужно! — он плачет навзрыд, шмыгает носом, всхлипывает, а руками бьет чужую грудь. Но шатен не отходит, принимая удары, и лишь крепче обнимает дрожащее тело и все-таки накрывает его курткой. — Пожалуйста… — обессилено шепчет Накахара. — Ты же… Ты же не чувствуешь того, что и я, почему… — он совсем перестает дергаться, уткнувшись лицом в чужое тело. Устал. Он так устал. Можно ему уснуть и не проснуться никогда? Можно ему навечно попасть в сон, где он будет счастлив? — Я люблю тебя. — Ты врешь. — Я люблю тебя. — Не издевайся. — Я люблю тебя, Чуя, — снова повторяет Осаму. — Люблю тебя каждым ударом своего сердца. Моя любовь к тебе ушла за пределы разума, за пределы моего сердца и в мою душу, — шепчет старший, медленно поглаживая его спину. Накахара, чуть отодвинувшись, поднимает голову, чтобы посмотреть в карие глаза. Чтобы найти в них издевательскую насмешку, мол, как я могу тебя такого полюбить? Но он отыскал совсем иное. Что-то более теплое и приятное. Он нашел любовь. Искреннюю, настоящую, чистую. Такую, о какой пишут в книгах. Он видит в отражении чужих глаз себя. Шатен смотрит завораживюще и пленительно-влюбленно. Так, как на него смотрел рыжик. Там буран из нежности, чувств, любви и ласки. Младший чуть не задохнулся — он мечтал, чтобы однажды Дазай посмотрел на него так, чтобы однажды он почувствовал себя любимым именно им. Сон? Это сон? Пожалуйста, пусть нет. Он не хочет открыть глаза, увидев белый надоедливый потолок, услышать одинокую тишину, почувствовать рядом лишь холодную простынь и жалеть, что вообще проснулся. — Я хочу утонуть в бесконечном голубом океане твоих глаз, раствориться в дыхании, погрузится в нежность. Хочу пить губами аромат твоей кожи, чувствовать каждой клеточкой твое тепло. Хочу сходить с ума от твоих прикосновений, — Осаму соприкасается своим лбом с чужим и смотрит прямо в глаза напротив. Смотрит так, чтобы у того и сомнений не возникло насчет его чувств. Чтобы он увидел всю серьезность и решимость шатена. — Я хочу быть с тобой. Всегда. В твои самые лучшие моменты и в самые грустные, которые выбивают землю из-под ног, чтобы стать твоей опорой и не дать упасть. Я хочу просыпаться с тобой, первым, что видеть, когда открою глаза — твое спящее лицо. Хочу засыпать, ощущая тебя рядом. Хочу возвращаться домой, зная, что меня там ждут. И не кто-то там, а именно ты, мой любимый Накахара. Как там? Чуя и Осаму — навечно и навсегда? Накахара в прострации — перестал дышать, глаза неверяще приоткрыты, ресницы подрагивают, а голос словно пропал, не давая возможности и звука произнести. Он молча смотрит на Дазая, чувствует его тепло, которое передается и ему, медленно разливаясь по всему телу, слышит его запах, он карамельный, как и всегда, ощущает его дыхание, которое слегка прерывистое и у него голова кругом от этого всего. — Чуя и Осаму — навечно и навсегда, — еле слышно шепчет младший, кивая. Дазай бы даже не услышал, если бы не обратил внимания на шевелящиеся губы. Он мягко улыбнулся в ответ. Это реальность? Это правда происходит?

***

Чуя попытался открыть глаза, но веки настолько тяжелые, что пришлось приложить не мало усилий, чтобы все же сделать это. Тут темно. Незнакомый потолок, незнакомый стены и незнакомый запах. Но слышится знакомый голос. Он совсем тихий, удаленный, сперва даже и не услышишь. Повернув голову, рыжик увидел тускло светящуюся настольную лампу и стоящего на балконе Дазая, с кем-то говорящего по телефону и рассматривающего ночной Лондон. Младший не может разобрать слова не только потому, что тот находится далековато, но и из-за гула в ушах, вызывающий головную боль. В памяти не сразу всплывают события сегодняшнего дня, лишь когда Накахара предпринял попытку вспомнить. Признание, дом, звонок, поездка, Роджер, дом, мать, отец, документы, крики, стекло, снег, Осаму… Стоп. Осаму. Осаму и… Рыжик тут же принимает сидячее положение, пытаясь разобрать было ли то его счастливый сон или шатен и правда сказал ему такое? Шестеренки отказываются нормально работать и парень совсем теряется в реальности и снах. — Проснулся? — раздался голос. Чуя как-то слишком быстро и неестественно поворачивает к нему голову. Он наблюдал, как старший, обходя кровать, приближался к нему, не отрывая глаз. — Осаму! — он хватает руки удивленного шатена и тот присаживается рядом. — Заранее прости, если я вдруг скажу неприятный тебе бред и спутаю реальность со своими грезами, но у меня совсем все запуталось в голове и мне нужно узнать, — на одном духу выпаливает он, тараторя. Дазай даже кивнуть в ответ не успевает, как тот продолжает: — В общем, я помню, что ты, ну, сказал, мы были на улице и ты потом, э-э, меня обнял и сказал, что л… — младший слегка смутился, потупившись и опустив голову, чтобы не дай бог увидеть насмешливый взгляд, — что любишь. Это… Такое было? — Что? Люблю? Рыжик сжал губы и зажмурил крепко глаза. Черт. Ну да, естественно, разве такое могло быть наяву? Маленький глупый мальчик, позволивший мечтам вырваться наружу. Но как же стыдно и неловко! Хочется прямо сейчас провалиться под землю, лишь бы не видеть чужой издевки и смешинки. Парень и не заметил, как вжал голову в плечи. Но вдруг его волос касаются мягкие теплые… губы? Рыжик медленно поднимает голову, думая, что ему померещилось. Но то, с какой безграничной нежностью на него смотрели, говорили об обратном. — Ты, как и раньше, ведешься, — по-доброму смеется Дазай, поднося их сцепленные руки к себе, а после невесомо касаясь чужих костяшек губами, оставляя легкие поцелуи. У младшего сердце замерло от этой картины. — Ты… — Я люблю тебя, — негромко произносит старший. И видя все замешательство в чужом взгляде, он повторяет, отчеканивая по слову: — Я люблю тебя, Чуя. — Ты такой раздражающий, тебе говорили? — возмущенно произносит Накахара. — Я там чуть со стыда не умер, имей совесть! — он несильно бьет его в грудь, а на его губах медленно цветет улыбка, вопреки недовольному тону, и, в конце концов, рыжик обвивает чужую шею руками и кидается на того, шатен еле удерживает их на кровати: — Это не сон… Боже, я такой счастливый, Осаму! — в голосе его полно детской радости и шатен не может сдержать улыбки. — Я… Честно, правда, я не думал, что такое возможно и вообще, — искренний восторг, доказывающий насколько сильны чувства того и насколько сильна была его не вера в подобное, — и вообще, я люблю тебя. Я люблю тебя больше, чем могут сказать слова, я думаю о тебе больше, чем ты можешь когда-либо знать, до бесконечности это будет правдой, потому что нет никого, кого бы я когда-либо любил так, как я люблю тебя, — он ластится к Осаму, как кот. — На самом деле, у меня много мыслей и слов, что я хочу тебе сейчас сказать, — рыжик принимает сидячее положение, отлипая от старшего, — так много всего, правда, но, — Дазай слушал внимательно, ни на миг не отрывая своего взгляда от возлюбленного. Не важно, что будет рассказывать тот, насколько велика важность информации — он будет вникать. Ему важно все, что говорит рыжик, все, что связано с ним. И Чуя теряется. — Но я просто сейчас хочу быть с тобой. Они молча смотрели в глаза друг друга, утопая в них. Кажется, для них время остановилось и мир сузился лишь до их двоих. Словно это был тот долгожданный момент, которого каждый из глубоко внутри ждал. Момент, когда они смогут посмотреть друг на друга, не скрывая ни от второго, ни от себя своих истинных чувств. Момент, когда они примут наконец это. Момент, когда жить можно без страха быть отвергнутым или кем-то услышанным, без опаски обернуть на себя ненависть. Момент, когда они обретут умиротворение. Когда внутренняя борьба закончится. Тут один единственный победитель — любовь. — Я не хочу разрывать такой замечательный миг, — вдруг подает голос Чуя, — но, Осаму, милый, где моя одежда? — он то-ли нервно, то-ли со смешинкой растягивает губы в улыбке, указывая пальцами на свой оголенный торс. Шатен глупо перевел глаза на обнаженную чужую грудь, потом на пресс и вернулся к лицу любимого. — Я понимаю, я хорош телом и тебе бы хотелось прямо здесь меня разложи… — Заткнись, — старший кидает в того подушкой, дабы тот не сказал вслух такую развратную и смущающую фразу. — А разве я не прав? — слышится приглушенный смех. — Я тебя задушу сейчас, честное слово! — угрожает Дазай, накидываясь на рыжика всем телом и придавливая подушку. Лишь когда смех стал стихать, а руки второго стали беспорядочно хвататься за чужие, шатен убрал вещь с лица, давая младшему кислорода. — Чуть не убил, — выдыхает Накахара, смотря на нависшего над ним Осаму. И, о боже, это так… интимно. У них снова случился зрительный коннект. Они как будто по-новой изучали друг друга, по-новой чувствовали, утопали в глазах друг друга. И больше не страшно, больше не мечтаешь, больше не живешь надеждами, больше сердце не сжимается от боли. Теперь все хорошо. Причина этому — они, которые есть друг у друга. Они, наконец, вместе. Нет, конечно они и раньше были вместе, проводили много времени друг с другом, но… это другое. Теперь Накахара может не одергивать себя от долгих влюбленных взглядов на Осаму, а тот, в свою очередь, может позволить себе расслабиться и избавиться от пережитков прошлого. Он знает — Чуя другой. Чуя не такой, как все. Особенный. Он не обманет, не ударит туда, где болит сильнее всего. Он с осторожностью и нежностью будет охранять эти раны, не замечая, что исцеляет их. Им больше не нужно скрываться, бежать от себя, от своих чувств. Теперь они могут в полной мере показать их, выплеснуть, окутать друг друга самой яркой, чистой и нежной любовью. — Что произошло? — вдруг разрезает тишину Дазай, когда они, устроившись удобно в кровати, лежали в обнимку. Старший не уточнил, где именно, но оно понятно и без слов. Рыжик поежился. — Да отец пытался перекинуть на меня свою биржу, — отвечает младший с презрением. — А оно мне не надо, тем более, что это все ради матери, ведь та не желает работать. Меня не интересует ни его металлы, ни то, как будет выкручиваться мать, не имея работы, ни то, что случится с компанией после не так далекой смерти отца. — И ты отказал? — Ну конечно, — говорит он тоном, будто это ясно как день. Осаму не знал в каких взаимоотношениях Накахара с родителями, он как-то все время соскальзывал с этой темы, не желая распинаться. Но теперь картина медленно складывается. — К этим людям я давно не питаю никаких теплых чувств. Они просто те, кто вырастил меня. Не более, — парень говорит совершенно равнодушно, чем вызывает полное непонимание у второго. Шатен хотел спросить, а почему, как так вышло-то? Почему люди, что должны быть чуть-ли не самыми близкими и родными, не вызывают у рыжика улыбки? Почему он рассказывает о них с таким презрением и откровенно плюет на них? Родные, это те, кто родной по крови, которые есть самые близкие и нужные в этом большом мире. Как же получается, что самые близкие и родные в один момент могут стать чужими и не редко врагами? Что может случиться такого необратимого, из-за чего обрываются все родовые связи, прекращается общение и люди становятся, не только равнодушными к друг другу? И почему, именно родственники способны нанести самую тяжелую боль? Ведь чтобы прийти к такому безразличию со стороны сына, родители должны были совершить такой ужасный поступок, после которого тот еще долго не мог подняться. И шатен уверен — рыжика настигла такая участь. Ведь он не тот, кто наплевательски относится просто так. Значит, Чую сломили, опустили на колени, на самое дно, перекрыли кислород и кинули на произвол судьбы совсем одного. И он поднимался сам, собственными силами выплывал на поверхность, жадно вдыхая воздух, обжигающий горло. Но он не спросил. Он знает каково это — возвращаться в тягостное прошлое, вновь окунаться в болезненные воспоминания, словно заново проживая все те страшные моменты. Дазай не станет настаивать, спрашивать — если Накахара позволит узнать, то он с особым вниманием послушает. Если нет — то так тому и быть. — Ну и по старинке, — он коснулся ладонью своего плеча, которое было обтянуто стерильной влажной повязкой. Шатен позаботился о ранах рыжика, пока тот, уставший, спал. — В меня прилетела кружка с кипятком, все, как любит отец. Я не рассчитал, так что не смог полностью уклониться от нее, — рассказывает таким будничным тоном, что становится не по себе. Неужели для него это норма? В его мире, где между Осаму и родителями замечательные отношения, слышать подобное — что-то шокирующе. Для него это нечто из ряда вон. Как? Как так может быть вообще? — Чуя… — Мне не надо жалости и сочувствия, — младший вдруг вскидывает руку, призывая не продолжать, — все это я пережил и не нуждаюсь в подобном теперь. Раньше? Лет двенадцать назад? Да, возможно. Но не сейчас. Так что не утруждай себя, — поясняет он. — А за обработку ран спасибо, — и Накахара наконец улыбнулся, после чего обнял возлюбленного крепче, словно желая слиться с ним в нечто единое. Осаму понял, что тот и правда не нуждается в поддержке, поэтому молча чмокнул в рыжую макушку. — Но кстати, на свой вопрос я так и не получил ответа, — вдруг снова подает голос младший, — ты откуда тут?

***

— Что? — шокированно произносит Акутагава. — Погоди, Чу, стой, давай по-новой, — он жестикулирует ладонью, показывая знак «стоп», забывая, что собеседник его не видит. — С твоим папашей что? Умирает? Этому гандону давно пора, — хмуро отвечает Рю. Дазай нахмурился, не до конца понимая всю ситуацию. — Накахара, даже не смей! Это же очевидно, что они что-то темное мутят! Какое ты уже там? Ты совсем, блять? Они же тебя выпустят теперь только через свой труп! Шатен совсем не понимал столь негативной реакции менеджера и это, безусловно, напрягало. — Чуя? Алло? — но на том конце ему явно не отвечают. — Накахара блять! — взмоливается Акутагава, тяжело вздыхая и запихивая телефон в карман. Парень застыл, задумавшись явно о сложившейся проблеме, как вдруг краем глаза заметил силуэт. — Что с ним? — резко и тоном, не терпящим отмазок, спрашивает актер. Ему совсем не стыдно, что он подслушал чужой разговор — это сейчас отнюдь не самое главное. А старшему и противиться не хотелось. Если не он, то шатен уж точно сможет хоть как-то помочь Накахаре. И он выложил все на одном духу. Без зазрения совести рассказал, где находится дом родителей рыжика — улицу, номер, — и как туда добраться. Искренне попросил защитить друга настолько, насколько это будет возможно по его прибытию туда. И Дазай, забыв о празднике, мигом вызвал такси, а по пути купил билет на самый ближайший поезд — слава богу те были в наличии, — и уже через час с мелочью он оказался в Лондоне. По гугл-картам Осаму отыскал нужную улицу и как раз вовремя, опоздай он еще на секундочку, его глаза не зацепились бы за рыжую макушку, что со скоростью света скрылась за поворотом.

***

Во время чужого рассказа, младший не мог сдержать улыбки — за него искренне волновались, настолько, что даже без разбора, наплевав на встречу и на то, что никогда не был в этом городе, приехали сюда. Это так греет душу. Ощущение нужности, важности — он так давно этого не чувствовал. Этой ночью они не уснули, предпочтя наслаждаться друг другом и слушая один одного. Изначально Чуя планировал, что они на следующее утро уедут обратно в Лестер, но Дазай сказал, что никогда не был в Лондоне и раз уж им выпал шанс тут оказаться, так еще и вместе, почему бы не провести оставшиеся дни зимнего отпуска тут? Накахара прекрасно знал город, в котором рос, так что уже прикидывал в голове, куда отведет, что покажет и расскажет старшему. Еще пару дней назад рыжик и представить не мог, что сможет вот так просто лежать рядом с любимым, что сможет свободно и легко говорить о своих чувствах, будучи уверенным, что те взаимны, что сможет смело придумывать и выстраивать будущее. Их совместное будущее. И так хорошо, так спокойно. Словно так было всегда — как будто так должно было быть. Точно они — Чуя Накахара и Осаму Дазай — созданы друг для друга, судьбой предначертано быть вместе. Самое ироничное, что никто из парней не верит в судьбу. Они всегда думали, что это не более, чем стечение обстоятельств. Однако если встреча из простой счастливой случайности, что им пришлось работать вместе, превращается в неизбежность и это называется судьбой, то они вовсе не против поверить в нее.