самое страшное

После той ночи Кэйа долго привыкал к тому, что остался один. Не в глобальном, конечно, смысле, и на том спасибо: с ним осталась Джинн и прочие рыцари, ему доверял действующий магистр, Алиса позволяла видеться с Кли, и даже Аделинда, когда они случайно пересекались в городе, говорила, что будет рада видеть его на винокурне. Но Кэйа все равно чувствовал себя так, будто лишился очень важной части себя. Он, конечно, был виноват в этом сам — выбирать правильное место и время для решающих судьбу признаний он научится много позже. Но тогда это почему-то казалось правильным. Словно он должен был поступить именно так, словно других вариантов у него и не было. В итоге он остался с разбитым сердцем и обретенным Глазом Бога — этакой божественной насмешкой — и первые пару дней на него не мог даже смотреть. Малодушно хотелось выбросить его, потерять на какой-нибудь миссии, оставить в глубинах очередных руин, чтобы больше не видеть никогда и не вспоминать произошедшее. Ха. Будто все было так просто. О Дилюке думать не хотелось, но о чем-то другом — не получалось. Кэйа осекался на середине фразы, понимая, что хочет что-то у него спросить. Оглядывался, с удивлением не видя Дилюка за спиной. Он так к нему привык. Он непростительно сильно к нему привык, и от этого становилось откровенно паршиво. Кэйа тогда подумал, что стоило признаться Дилюку еще и в том, что он в него влюблен. Ну, чтобы сразу сжечь и существующие мосты, и те, что могут возникнуть между ними после. Чтобы уж точно не смогли. Чтобы уж точно не возникли. Но он не признался, и теперь эта чертова любовь — не иначе как дело рук Бездны — сжигала его изнутри, будто его стихией был совсем не лед. Кэйю это бесило. Кэйе хотелось выть от отчаяния, и если бы это могло хоть как-то помочь — он бы завыл. Ушел бы в Вольфендом и выл с местными волками, пока на душе не стало бы легче. Кэйа знает — не стало бы. Кэйа знает — нихера ему не помогло бы. Тогда не помог бы даже конец света, потому что, умирая, он бы все равно думал о Дилюке. О Дилюке, которому было плевать на него. О Дилюке, который упивался своим горем, предательством Ордо и вскрывшейся ложью Кэйи. О Дилюке, который позволил себе послать все к чертям и смотаться из Монда буквально сразу после похорон. Кэйа его не винил. Кэйа его, черт возьми, понимал, и это было хуже всего. Кэйа желал ему счастья, хотел, чтобы Дилюку стало легче и проще, чтобы он перестал сгорать от беспросветной ненависти ко всему сущему и к Кэйе особенно. Кэйа много чего хотел, только вот получал обычно — по затылку от жизни да по лицу от похитителей сокровищ.