самое страшное

Одним из немногих людей, с кем Кэйа встречается не в таверне, является Альбедо. С ним интересно по-другому — молча наблюдать за его экспериментами или обсуждать с ним что-нибудь рабочее и нет. С Альбедо всегда тихо. Спокойно. Но не так, когда мысли пожирают тебя изнутри, душа и изводя своей мрачностью. С ним… легко. И то ли дело в том, что они оба — дети погребенной под гневом богов страны, то ли в чем-то еще — Кэйа старается не думать. Это ведь не имеет никакого значения, пока Кэйе с ним хорошо. Он знает разных людей: умных и начитанных похитителей сокровищ, веселых и легких в общении дипломатов разных стран, одного взбалмошного Предвестника, — но Альбедо — другой. Альбедо другой, но не менее интересный. — Ты не жалеешь, что признался? — спрашивает Альбедо, и его голос в тишине лаборатории звучит, словно раскат грома, хоть он и говорит всегда тихо и неспешно. Кэйа все равно вздрагивает. Кэйа вздрагивает и впервые за их знакомство хочет послать Альбедо нахер. Тот всегда зрит в корень, раскапывает под напускной бравадой и веселостью то, что под ними прячется, и задает отвратительно правильные вопросы. Кэйа морщится. Он ненавидит — и обожает — это умение Альбедо, но не тогда, когда оно касается его самого. — Зачем ты спрашиваешь? Кэйе на самом деле плевать на причины его вопроса. У Альбедо нет злого умысла, он спрашивает из чистого любопытства — а может, хочет как-то помочь, подсказать, облегчить эту ношу на плечах Кэйи. Вот только… Вот только не надо. Кэйе все это — не нужно. Легче ему не станет. Лучше никому не будет. Кэйа привык тащить этот груз, даже если иногда кажется, что дальше уже некуда. Но это теперь — с той самой блядской ночи — не только его проблема. Он научился с этим жить и живет вполне себе замечательно, если не спрашивать его ни о чем. Он перешагнул, отпустил и старается двигаться дальше — или хочет думать, что двигается, но суть в другом. Суть в том, что его сожаления тут не помогут. Тут ничего не поможет, если только не обернуть время вспять. А про хроно архонта уже очень давно никто не слышал. Альбедо молчит, дает Кэйе время собраться с мыслями. Но все его мысли рассыпаны по сознанию осколками, развеяны звездной пылью, и их не собрать, не сплести в единое целое. Кэйа старается об этом не думать. Кэйа старается не сожалеть, потому что… Да потому что шло оно все нахер. Вместе с такими вопросами. Кэйа смотрит в окно, но не видит перед собой ничего, кроме обрывков той самой ночи. — Жалею ли я? — рассуждает он вслух. — Сейчас уже нет. Тогда мне казалось, что я собственными руками устроил небывалый пиздец в своей жизни, — он невесело ухмыляется. — Сейчас я думаю, что архонты с ним, с этим пиздецом. Дилюк же все-таки вернулся, да и я все еще жив, а не валяюсь пеплом на входе в город. Не все еще потеряно. Кэйа чувствует взгляд Альбедо на затылке, но не оборачивается. Он знает, о чем тот думает: что этим напускным оптимизмом он никого не обманет — никого, кто знает его достаточно хорошо; что за этими словами кроется невероятная, острая, непережитая боль; что Кэйа на самом деле до сих пор жалеет — жалеет и еще как. Но Кэйа устал, и тратить силы на бесконечное размышление об одном и том же — непозволительная для него роскошь. Да и… слезами и сожалениями ничему не поможешь. — Вот как, — наконец произносит Альбедо. Кэйа оборачивается: Альбедо осторожно что-то добавляет в колбу, находящуюся над огнем. Словно и не было никакого разговора. Словно Альбедо ничего не спрашивал. Кэйа тихо хмыкает и снова поворачивается к окну. Альбедо всегда знает, когда лучше сменить тему, и если так он хочет закончить этот разговор, идущий в тупик, — что ж. Кэйа ему благодарен.