Во власти океанов

Усталость, навалившаяся вязким, отвратительным покрывалом на голову определенно мешает трезвым мыслям просочиться в напряженный последними событиями мозг. Охотники разбрелись каждый по своим делам: было принято решение выдвигаться на Полюс сутками позже, чтобы у всех была возможность подготовиться к столь ответственной экспедиции. Скраэль чувствует себя погано и без того, а когда ему требуются бинты и какое-нибудь подобие йода — он откровенно глуп в том, что нужно для обработки ран, обращение за помощью видится ему полной деградацией собственной самодостаточности. Нари заботливо спрашивает, не нужна ли ему помощь, а он отмахивается от вопроса, уединившись на ближайшем подоконнике. В позе лотоса усевшись, Северный ветер с заранее подкатившей усталостью от того, что он опускается до уровня смертных, смотрит на пачку марли, ножницы и баночку йода, разложенных перед ним ровным рядом. Бинтовать одной рукой? Возможно, ему все же следовало принять предложение сестры помочь. Мир не схлопнулся бы от того, что он позволяет сестре обработать собственные раны. Это все проклятое недоверие — хотя Нари объективно не являла собой клин всех возможных злодеяний. Скраэль просто не хочет чувствовать себя еще более зависимым от людских потребностей, зубами разрывая упаковку: легче от этого не становится, ведь бинт тут же выскальзывает из рук, упав на пол. Желание покрыть все, на чем свет стоит этот проклятый кусок ниток, полубог спрыгивает следом, нехотя меняя удобное для него положение. Поднять бинт, задуматься о том, насколько он теперь стерильный, особенно после прогулки под батареей, вспомнить, что йод должен убить все возможные бактерии...или он на кожу так влияет? Скраэль отмахивается от этих сложных раздумий, забираясь назад, с ногами. Самое время обработать колотые раны йодом. Шипит негромко, ведь некоторые порезы оказываются глубже, чем он думал — видимо, в порыве желания обезопасить себя не просто обрушил вазу на голову чужую, но и впился в ее осколки, как в последнее спасение. А вдруг Беллроку тоже нужна помощь? Его-то хорошо приложило тяжелым фарфоровым. Отбросив эти мысли прочь, Северный ветер осторожно отставляет баночку с йодом, приступив наконец к бинтовке. По началу ничем не утруждающее занятие. Но когда бинт падает на пол повторно, разматываясь при этом практически полностью, желание не просто покрыть все чертями, но и уничтожить весь мир становится слишком сильным. Беллрок наблюдал за ним с самого начала. На вопрос Нари о том, что с его виском и почему им обоим внезапно понадобилось обрабатывать раны, он тактично отмахивается. Вряд ли сестра поверила — но ему не особо важно, во что ведьма верит, а что ей кажется правдой. Посвящать девушку в подробности личной жизни при всем уважении и всей любви к ней огненный бог не хочет. Это лишь их с младшим дело, их отношения, их проблемы. Их проступки и им с ними разбираться. В одном Нари права безоговорочно — это может помешать в устранении общего недруга. Если они не будут учиться действовать сообща, то смысла в попытках установить баланс нет абсолютно. Облокачиваясь плечом об дверной косяк, мужчина внимательно следит за тем, как старательно Скраэль пытается помочь себе самостоятельно. Он никогда не любил принимать стороннюю помощь, но сейчас, в свете последних событий это как-то особенно сильно обострилось. Сердце сжимается от осознания своей вины в случившемся. Остатки доверия крошатся битым стеклом, заставляя танцевать на нем. Если бы можно было отмотать назад, Беллрок несомненно отмотал бы. — Знаю-знаю, тебе не нужна помощь. Но позволь, я все же окажу ее. Иначе ставлю на то, что следующим на пол рискует полететь йод, — нарушив тишину, говорит Хранитель пламени, выходя из своего "укрытия". Он и не скрывал присутствия, и, будь Скраэль хоть каплю внимательнее, то сразу бы заметил. Ближе бог не подходит, соблюдая безопасную для них обоих дистанцию — если младший брат хочет, чтобы его оставили в покое, то Беллрок просто не имеет права отказывать ему в этом. На голос чужой обернувшись, Северный ветер смотрит с прежней усталостью, свесив ногу с окна. Первым, и вполне логичным его желанием является фраза "уйди, я сам в состоянии справиться". Он не хочет подпускать брата ближе, чем несколько метров. Эта идея не кажется ему такой уж хорошей, учитывая то, что каждый гребаный раз, когда они оказываются слишком близко, внутри что-нибудь обязательно ломается. Но с иной стороны эта помощь правда может оказаться полезной — сам он вряд ли может достойно забинтовать ранения. Да и к тому же, что Беллрок может сделать тут, когда в комнату в любой момент могут зайти другие. Те, при ком они, не сговариваясь, прячут любые связи, держащиеся удивительно прочно. Скраэль не знает, что это — попытка убедить себя самого в том, что ему стоит дать еще один шанс, снова подпустить, снова позволить быть рядом. Или, может, реальная слабость и нужда в чужой помощи? Сдавшись второму варианту, он кивает, оставив попытки самостоятельно себе помочь. Хранитель пламени поднимает моток, упавший посредством чужой неосторожности. И протягивает руку, ладонью вверх. Прежде Скраэль не понимает, чего именно он хотел сим жестом добиться. Но потом, осознав, вкладывает свою, слабо перебинтованную. Пальцы у старшего теплые, и действуют осторожно, разбинтовав то, что так старательно пытался сделать сам полубог. Встав вплотную к пластиковому подоконнику, Беллрок одной рукой поддерживает чужую с внешней стороны, чуть выше запястья. А другой бинтует. Туже, плотнее и правильнее. Справляется без ножниц, разрывает конец на две части и ловко перевязывает ими, закрепляя тем самым. Со второй рукой сложнее — Северный ветер морщит лоб, кусает губы — правая как будто сильнее пострадала от недавней вспышки злости. Большим пальцев ласково оглаживая выступающую пястную косточку, огненный бог довольно быстро управляется и тут, опустив чужие ладони сразу же. Он не хочет лишний раз доставлять дискомфорт, и, если есть возможность этого избежать, он избежит. Им всегда было о чем поговорить. Все детство, когда повзрослевший раньше Беллрок стал интересоваться иным, они так или иначе проводили вместе. Нари тогда еще не было, а посему братья были предоставлены сами себе. Беллрок искренне любил младшего, таскаясь с мальчишкой везде, куда ходил сам. Детство, юность...Скраэль был чертовски красив. И обаятелен. И так же доверчив — и ему постоянно требовалась защита от желающих покуситься на эту красоту. Мало что изменилось с тех пор — боги сами выбирают, в какой промежуток взросления хотят остановить власть времени над телами. Скраэлю было 20. И, кажется, он тоже вспоминает о том, как легко они болтали сутками напролет, сидя под звездным небом. Как делились друг с другом самым сокровенным и важным. Как собирали ракушки, лепили снеговиков. Как тяжело это дается теперь, когда неловкое молчание угнетает их обоих. Так не должно быть — однако так и есть. Череда ошибок, цепочка импульсивных глупостей. Говорят, что эффекта бабочки не существует, что это человечество придумало оправдание своим оступкам. Но он есть. И, к сожалению, ощущается слишком болезненно, остро. Если бы была возможность, если бы она была...но ее нет. Боги не могут быть всесильными и всемогущими. Никто не застрахован от ошибок и никуда от них, увы, не сбежать. Даже если отвечать придется перед самим собой — а это в разы сложнее, чем накормить внутренних демонов и совести угодить. — Нам надо поговорить. Пожалуйста, позволь мне все тебе объяснить, — Беллрок первым ступает по тонкому льду в неизвестность, жалобно смотря в чужие глаза. И никогда прежде эти глаза не виделись ему столь холодными. Столь...отстраненными. Пустота зеркал, отражающаяся в очах, пугает. Заставляет подавлять умоляющий стон. Скраэль ничего не говорит. Лишь молча смотрит прямо перед собой. Складывается впечатление, что он лишь качественная подделка истинного Северного ветра — с эмоциями, чувствами и жаждой двигаться вперед рука об руку со своими хитрыми манипуляциями. И, кажется, в сравнении познается все — его опущенный взгляд пронзает насквозь; огненный бог физически ощущает, как его пробивает в дрожь. Это не может стать концом. Огонь не перегорает даже тогда, когда от прежнего жара остается лишь тонкая струйка — его всегда можно разжечь. Он не хочет верить в то, что остатки нежности сгорели в пламени болезненном, оставляя после себя лишь пепел. Не хочет верить, что вот так все закончится. — Скраэль, пожалуйста. Ты слышишь меня? Умоляю, — ноги сами подгибаются, а Беллрок опускается бессильно на колени, глаза вниз склонив. Позор окрашивает щеки в алый, но ему больше ничего не остается, кроме как позорно признавать свое поражение. Свою слабость. И, наверное, это дежавю? Когда младший брат спрыгивает с подоконника, когда его рука касается колена. И его отбрасывает в сторону с ледяным вихрем. — Я, кажется, просил не трогать меня без надобности. Дверь в той стороне, — Скраэль спиной подпирает стену, кивнув в сторону выхода. Руки на груди перекрещивает, не глядя в сторону брата. Чем больше он смотрит, тем сильнее сжимаются тиски в груди. Чем дольше он смотрит, тем быстрее тает его холодная невозмутимость. Это тяжело. Это больно. Это отвратительно, вот так сбегать от разговоров. Им нужно поговорить, Беллрок чертовски прав. Но он не готов. Маленькие ручонки ребенка внутри отчаянно головой мотают, прося не совершать ошибки снова. Прося подумать прежде, чем довериться. Осколки души и чувств по живому режут, принося удивительно сильную боль. — Скраэль! Беллрок! У нас огромные проблемы, — звенящий голос Нари, ворвавшейся в зал буквально выдергивает в реальность. Заполучив внимание, ведьма дрожащими пальцами показывает стремительно тающий кубок изо льда. В глазах у девушки стоит самая настоящая паника, и она даже не пытается оного скрыть. Ей страшно. Страшно, что раз баланс утрачен, их разом откинуло на старт. Взвизгнув, Нари стряхивает с рук воду, принявшую за долю секунды парообразное состояние. — Дьявол, — Северный ветер отходит от стены, присев на корточки рядом с последней каплей, обратившейся ныне быстро исчезнувшей. Нари осторожно касается его плеча. Это может означать лишь одно — он оборачивается к подошедшему Беллроку: доверие и искренность канули в лету вместе с тем, как их отношения обернулись шипами некогда гревших взор роз. Беллрок молчит. Вряд ли ему нужно озвучивать, что случилось и почему. Он не глуп — и дышать с осознанием становится все тяжелее и тяжелее. Разрушенное своими же руками тепло, уничтоженный сосуд. Без него титан льда навсегда останется во власти собственного разума. Лед слишком непокорный. Ему всю жизнь казалось, что самой неуправляемой стихией является его собственная — тяжесть сохранения концентрации, срывы, импульсивные эмоции — но все не так. Вечную мерзлоту даже самое жаркое жерло не способно привести в движение. Скраэль так чертовски похож на своё создание — неукротимый и непредсказуемый. Подняв глаза, он провожает ими ушедшего младшего брата — он просто взял и ушел. А Хранитель пламени взял и позволил ему уйти. Попытка догнать пресекается девичьей ладонью на его запястье — Беллрок опускает глаза к Нари, вопросительно изогнув бровь. — Ты винишь себя, — Нари проста в своих намерениях, как никто иной. Беллрок опускается на пол, устроив локти на коленях. Принимать поражение он не умеет и никогда не научится — в такие моменты рядом всегда был он. Пылкий нрав удавалось усмирять с завидным успехом лишь ему, ныне такому отстраненному, как будто чужому. Беллрок стискивает пальцы, остановившись лишь тогда, когда металлическая ножка стула рядом воспламеняется. Металлическая. Ему хочется сломать все, что встанет на его пути к желанному сердцу. Все и всех, кто решится вмешаться — никто не имеет права лезть в их отношения. Решительность стремительно тает, стоит ему встретиться взглядами с Нари. — Что сегодня за день? У вас с ним одинаково ледяные очи. Я умираю, видя то, как его глаза смотрят на меня без чувств, — Нари опускается рядом, касаясь ладонью колена. Заботливо. Так, как умеет лишь она. Это не внушает спокойствия, но позволяет расслабиться от пробежавшего вдоль тела успокаивающего холодка. С благодарностью посмотрев на сестру, он глубоко вздыхает. — Я причинил ему столько боли. Столько страданий. И после всего, что я натворил, я на что-то по-прежнему надеюсь. На что? На то, что он даст мне второй, пятый, десятый шанс? Это неправильно. Но я не могу, Нари. Я не могу перестать думать о том, что потерял его. Это как...ускользающая из рук рыбка. Я так долго чувствую тепло к нему, так долго хочу, чтобы это было хоть немного взаимно. Но я сам, своими руками все разрушаю. Что, что мне сделать? Прошу, помоги мне, — перехватывая девичьи длани, Беллрок сжимает их, видя, как Нари морщит нос от боли. Извиняется и тут же разжимает, стараясь хоть не на долго заставить своих внутренних демонов умолкнуть. — Ты пробовал извиняться? Я не вправе решать, что было бы для вас лучше всего, но я бы простила, если бы меня попросили. Искренне попросили об этом, не пытаясь вывести на разговор, — ведьма поднимает взгляд навстречу чужому, и теперь ее очередь изогнуть брови в непонимании — Хранитель пламени смотрит на нее как-то странно. Нари распахивает глаза шире и удивленно хлопает длинными ресницами. — Прости меня. За то, что я веду себя, как редкостный козел, — иллюзия стремительно рушится, а Скраэль не успевает вовремя выбраться из крепких объятий. Сердце стучит слишком быстро: но как? Он старался выглядеть убедительным настолько, насколько это возможно. Внешность, измененная одним касанием, и ушедшая Нари под его видом. Правильно подобранные слова. Где он и что пропустил? Стук усиливается, когда руки обхватывают его за талию, сгребая с пола, на котором они оба оказались. Крепкие руки держат уверенно, а в глазах плещется нежность столь щемящая и знакомая, что сохранять хладнокровие становится слишком тяжело. Как и дышать — он льнет вперед сам и целует так невесомо, воздушно, насколько это было возможно. Ноги сами перекрещиваются за чужой спиной, равновесия мало. Под спиной шуршат бумаги, спешно сброшенные со стола. Нежные руки скользят от спины к бокам, щекочут ребра даже сквозь одежду. Его собственные пальцы гладят затылок, касаются алых кос, туго переплетенных между собой. Опора тает, оставляя лишь остатки обнаженной души. — Иногда я удивляюсь тому, как сильно Нари тебя любит. И на что готова пойти для нашего примирения, — Выпрямившись, Беллрок улыбается во все 32, крутя в ладони новый кубок. Еще более пестрый и красивый, нежели прошлый. Отставив сосуд в сторону, он склоняется вперед , ладонями упираясь по бокам от бедер чужих. Голову вбок склонив, Хранитель пламени внимательно смотрит в очи чужие, словно пытаясь найти там ответ: да или нет? Да или, черт возьми, ладонь спускается с колена на собственный член? К сожалению, он не умеет читать мысли, а жажду наброситься тщательно подавляет. Не ради последнего — в этот раз, очевидно, точно последнего — секса он готов был пятки целовать. И ежели получит отказ, сумеет справиться со своей проблемой самостоятельно. — Это было сделано не ради нас. А ради спасения мира. Если бы я не открылся тебе вновь, третью составляющую мы бы никогда не восстановили. Позволишь? — Скраэль невозмутимо спрыгивает со стола, мягко, с боязнью обходя старшего брата боком. Ничего не происходит: бог пропускает его в сторону, сместившись, и щеку кусает, искренне завидуя тому, с каким спокойствием Северный ветер переживает недавнюю близость. — Идем? Расскажем Нари, что ее план удался, и мы можем отправляться? Их плану мешает внезапное сотрясание земли под ногами неведомой силы. Скраэль машинально льнет назад, на уровне рефлексов пальцами впившись в мех накидки чужой. Он не успевает задать вопрос — схвативший его за шкирку брат резко в сторону оттаскивает, не успевая схватить новенький сосуд со стола — с потолка на место, где парой секунд ранее они стояли рушится огромная каменная глыба, лед в дребезги разбивая. Полубог кашляет, пряча лицо на груди у Беллрока, обхватившего тонкие плечи. Пыль, грохот и непонимание преследуют их еще несколько минут прежде, чем все стихает. Дымка от разрушенных стен оседает на головной убор, руки, лицо. Попадает в глаза, заставляя закашляться. Северный ветер пытается проморгаться, но странный, песковатый дым разъедает слизистую, вынуждая чесать глаза. Слезящиеся и практически ничего не видящие. Он не помнит, как они покидают разрушенное здание, грозящее в любой миг стать гробницей для членов ордена. Не помнит и внезапного головокружения, обеспокоенного голоса, голосов над собой — все блекнет, утонув вместе с сознанием в глубокой, темной воронке. Очнувшись в темноте, ему кажется, будто все еще находится в недрах собственного сознания. Но..он слышит. Слышит звуки ночи: тишь, цокот сверчков. Чувствует запахи: свежесть, прохлада, что-то сладкое. Чувствует. Просто чувствует, что он больше не просто клякса на фоне общей картины. Что он теперь нечто куда большее и важное. Выпрямившись, Скраэль обнаруживает невероятную легкость в движениях. Он почти парит, не используя при том силы. Опускает глаза к своим ногам, худым и бледным, с синеватым отливом. Они словно светятся в темноте, как наэлектризованный металл. Опускает ступни босые на мягкий ковер, осторожно делая несколько шагов вперед. Одежда и любимая костяная шапка на нем. Он цел. Но от чего-то чувствует невероятную свободу. Такую, будто за спиной расправлены огромные крылья и он готов лететь. Боли нет. Зуд и чахотка ушли, будто их и не было. И все это до того странно, невиданно и невероятно, что даже верится с трудом. Добравшись до включателя на противоположной стене, Северный ветер нажимает на него, позволяя яркому свету озарить комнату. — Очнулся, маленький монстр, — голос у Беллрока сонный, лишний раз дающий понять — его владелец если не спал, то как минимум был погружен в дрему. С момента, как он вынес брата из обрушившегося милостью ледяного титана штаб-дома, прошло несколько дней. Состояние не достигало критической точки ни разу, но переживать о том, что ничего может и не изменится вовсе — напротив, никто не запрещал. Механизм смазан страхом, подталкивается шестеренками неровного дыхания. Но теперь, когда об этом можно позабыть и просто расслабиться, сил для того, чтобы встать, подойти и стиснуть в объятиях не остается. Обычно активный до тактильности бог лишь вяло расставляет руки и зевает показательно, заставляя улыбнуться. Скраэль и не пытается сдерживать тепла в груди, ближе подходя. Он плохо понимает и не хочет осознавать, что потерял несколько дней ценного времени. Но ничего подобного по—прежнему не силясь испытать, опускается на ручку кресла, ногу на ногу положив. — Тебе идет быть спокойным. Чем меньше от тебя шума, тем сильнее желание заобнимать, — произносит негромко, с мягкой усмешкой на устах. До сего он редко проявлял какие-то ответные знаки внимания — если вычесть из уравнения все сложности в их отношениях, с которыми уже пришлось столкнуться. А теперь сам склоняется вперед, заправляя выбившуюся прядь за чужое ухо. Прилив нежности вряд ли куда-то денется и если есть возможность выплеснуть всецело на старшего брата, он это сделает. Если бы Скраэль понимал, насколько нездоровым является его ответное влечение, то, наверное, пришел бы в ужас от того, насколько катастрофично его отношение. Так не должно быть. Он не должен испытывать ничего к человеку, заставившему его сомневаться не только в своем теле, но и в своей голове. Говорят, все проблемы идут именно от головы. Сознание не способно к трезвым размышлениям во время сильных эмоций — все вокруг затапливает, лишая возможности думать. Управляя рассудком, чувства лишают его возможности принимать верные решения. Лишают остатков благоразумия, чести и собственного достоинства. Все идет от неумения контролировать себя, приводя в теории к исключительно фатальным последствиям. Но как быть? Разум твердит четко, ясно и предельно просто — попытки доверия обманывают самого себя. Разрешая насильнику быть подле равносильно собаке обнимать обглоданную кость. Скраэль не воспринимает это настолько прямо и буквально — идеальный образ давно слеплен и оставлен на самом видном месте, чтобы глаза приковать именно к тому, чего он сам хочет. А не к тому, что происходит в действительности. Демоны и тени, прячущиеся по углам, выползают не сразу, оплетая своими тонкими, но прочными сетями все тело. Не выбраться. Не сбежать. Остается лишь придумывать свой собственный радужный мир, проецируя его на опороченное сознание. Все страхи пропадают, все ужасы теряют свой вес в один раз. Неправильная, ошибочная жажда снова и снова напарываться на один и тот же нож в итоге однажды попадет по сердцу и ничего в таком случае уже не изменить будет. — А тебе идет не лежать умирающим пнем. Знаешь, я скучал по твоему голосу, — Беллрок понимает гораздо больше, чем его брат. И ему жаль. Действительно жаль, что те нежные чувства, выношенные под сердцем миллионами лет обращаются острой стороной против них. Бороться с собственной зависимостью крайне проблематично. Можно попробовать не думать, слезть — но ломка настигнет гораздо быстрее, чем удастся хоть что-то сделать. Для того, чтобы справиться с ней нужно много сил. А сил у него нет — слабости заправляют в разуме даже слишком импульсивном для того, чтобы даже пытаться. Тлеющее пламя медленно, но безвозвратно пожирает все до единого кусочка, до каждого камушка. Можно попробовать заменить — но Беллрок не на столько злодей, чтобы кто-то еще страдал из-за того, как сильно он привязан к своему брату. Представлять его на месте других людей, думать о нем, пытаться подстроить все так, как было бы с ним — слишком подло, слишком гадко. Все пути так или иначе заводят в тупик, заставляя раз за разом биться головой об стену. Нет правильного ответа на вопрос, что именно происходит между ними. А если пытаться дать вразумительный ответ, выйдет настолько нездоровое оправдание "быстрому сексу", что самих потянет скорее прекратить саморазрушение посредственной помощью друг друга. Это надо прекращать. Но у Хранителя пламени не поднимется рука, а Скраэль вряд ли до конца все осознает. — Когда мы отправляемся в путь? И куда — в первую очередь? — тяжелые мысли отходят на задний план. Скраэль не находит в себе сил заговорить о том, что они оба так старательно обходят стороной. О том, что гложет обоих, но ни один не решается озвучить вслух. Ему гораздо проще поговорить о чем—то нейтральном, нежели еще раз вставать в глубокую, вязкую трясину, именуемую их взаимоотношениями. — Так ты еще не в курсе, — голос Беллрока концентрирован хрипотцой легкой. Он смеется негромко и кисло улыбается. Обвинять младшего брата в отсутствии эмоций и чувств будет высшим проявлением эгоизма. Но то, что кубок льда, созданный на основе слов о взаимном влечении, заданным главным параметром изначально, рушится раз за разом, задевает сильнее, чем любой нож. Это больно — понимать, что все делается исключительно ради долга и попыток спасти семью. Но Хранитель пламени все равно не может смириться с тем, как глупо и по—детски эти попытки доказать несуществующее выглядят. Уж лучше просто признать, что не способен поддерживать планку, чем гнуть свое. — О чем? — полубог смотрит удивленно, голову склоняя. Память обрывается на моменте, где песок полностью забивает нос, перекрывая остатки кислорода. — О том, что наш сосуд снова разрушен. Тот поцелуй, искренний и самый невинный из тех, кто между нами были, задал определенную планку. А мы не следуем ей. Ты не следуешь ей, не можешь определиться, что чувствуешь, и прочность слабнет с каждой тревожной мыслью. Без него мы бессильны, — Беллрок поднимается с кресла, молчаливого ныне брата беря за подбородок пальцами ласково, с искрой надежды скользя вдоль его бездонных, чистых глаз, — скажи мне, Скраэль. Что ты на самом деле чувствуешь ко мне? Что скрываешь за попытками выдать эту ложь действительностью? Говорить правду слишком тяжело. Правда порой бывает слишком тяжелой и, вероятно, не самой приятной. Скраэль не был готов к тому, что ему придется отвечать так быстро. Застанный врасплох, он просто не успевает придумать какую-нибудь отмазку или причину, какую-нибудь даже самую глупую и не похожу на правду мысль, что можно выдать таковой. Грусть, отчаяние и надежда в глазах щенячьих напротив заставляет его собственное сердце болезненно сжаться от напряжения, нежелания обижать, жажды крепко стиснуть в своих объятиях и влюбиться. Влюбиться в него так сильно, как, вероятно, любит он сам. Своей периферийной любовью, на грани между безумием и трепетом. Любовью ложной и искренней от того настолько, насколько искренней ничто не бывает. Скраэль хочет полюбить в ответ и взывает к собственным чувствам, словно надеясь на какое-то эфемерное чудо, благодаря которому он сможет осчастливить обоих. Но вместо этого из глубины сознания выползают тени змеящихся клубами дыма страхов, пережитых еще тогда, в их первый раз. Больно. Ай как больно снова возвращаться в момент, когда взглядом хищника Беллрок прожигал его, глазами раздевая; когда его пальцы скользили по подрагивающим бедрам, рывком оказываясь между них. Словно это было вот, только что. А не полторы — а то и все две — недели назад. Слишком быстро начали развиваться их отношения. От него не требуют чего-то великого. Брат не отвернется и не уйдет никуда, почуяв аромат отказа. Он все равно будет идти следом, подбирая остатки рассыпанной по земи гордости. Они оба хороши. Оба наломали страшное количество дров и теперь оба чего—то друг от друга хотят заполучить. Правду. Близость. Безопасность. Уверенность в том, что нужен не только для того, чтобы получать удовольствие. Алые нити переплетают запястья намертво, мешая думать, горло перехватывает от ужаса и возбуждения — проще, верно, было лишь желание стать статуей и ничего не испытывать. Не заставлять любимых людей страдать. Любимых ли? Можно ли зависимость насильника от жертвы, а жертвы от насильника звать любовью даже в самом извращенном ее понимании? Беллрок терпеливо ждет. Он до последнего не хочет терять надежду услышать самое заветное и важное. До последнего верит в то, что у них еще может что—то получиться. Плевать на родственные связи, плевать на мнение окружающих. Плевать на все и всех, если Скраэль выберет его. Его позволит просто показать звезды вновь. Просто даст шанс исправить, склеить, отстроить заново — он хочет пытаться. Хочет, чтобы у них тоже была возможность не просто существовать рядом, но и возыметь какой—никакой эффект. Нужно лишь одно предложение. Одного предложения хватит на все: на всю любовь и все ее аспекты. Хотя, даже услышав отказ, Беллрок останется отвратительно бессильным перед очарованием, проедающим дыру за дырой в его сознании. — Я не люблю тебя. У меня нет никакой клишерованной трепетной нежности, я не смогу ответить тебе взаимностью. Но я хочу полюбить тебя. Хочу, чтобы мои противные страхи к тому, что ты вновь можешь со мной сделать рассеялись, превратившись в желание быть с тобой. Слышишь, Беллрок? Я хочу любить тебя так же сильно, как ты любишь меня, — Беллрок крепче стискивает нежный подбородок и льнет ниже, осыпая личико светлое мягкими поцелуями, не в силах собственных эмоций сдержать. Ему плохо. Его тошнит от самого себя и он практически не осознает того, что в итоге просто глухо скулит раненным зверем, уткнувшись носом в изгиб шеи. Он не может ничего, кроме как молчаливо наслаждаться ароматом волос, мягкостью кожи, тембром голоса. Ему больше ничего не остается — все, что можно было сломать, сломано. Губы дрожат, покрывая лебединую шею своими влажными поцелуями. Скраэль не противится. Он позволил бы теперь что угодно, если бы это могло помочь починить первозданную невинность их отношений. А не то, во что они превратились теперь, стоящие посреди последствий того, что наделали сами. Запуганный любовью и сама любовь, ядовитая, словно отрава, и нужная, словно глоток свежего воздуха.