— Видишь небо? Оно голубое. А ведь у тебя такие же глаза. Это нехорошо. У тебя глаза должны быть серые, стальные. Голубые — это что-то чересчур нежное.
© «Как закалялась сталь», Н.А. Островский
Ленивая стрелка под отражающим только-только восходящее солнце стеклом слегка царапала четвёрку, а Жаклин уже была на ногах, пусть и не очень устойчиво. Ни позднего засыпания, ни снотворного, ни банальной усталости ей уже недостаёт для клятого сна. Кошмар на кошмаре, и кошмаром погоняет. На горьком от только что выпитого чая языке крутилось предположение, что это не к добру. Никогда ещё в её жизни — даже после смерти матери и дедушки — не было таких отвратительных проблем с обычным сном. Да, ей снились кошмары. Да, практически каждый день. Но, чёрт возьми, не по несколько всего за пару часов! Точно не к добру… Чуйка у Жаклин хорошая, раньше она её не замечала, но со временем стала проводить параллели. Перед падением стены Мария в ней на неделю поселилась тревожность, а перед вторжением титанов в Трост она могла проспать целые сутки не вставая, была очень вялой. Сейчас же спать практически не может. Пометавшись между рабочим столом с кучей металлических деталей и шкафом с инструментами, а после и немного прибравшись, Жаклин решила, что выйдет прогуляться на свежем воздухе. До встречи с Эрвином ещё долго, а в кабинете ей стало скучно — работать не то, что не хотелось, она просто не могла. У неё было ощущение, что её разум впал в коматозное состояние. Это вовсе не удивительно, учитывая настолько серьёзный недостаток сна. Жаклин уже стала беспокоиться, как бы она не свалилась где-то по дороге в Митру прямо на глазах у Эрвина, который после этого вмиг выпнет её из Разведки. Так ей сейчас чудилось. Хотя вряд ли она бы сильно огорчилась такому исходу. Накинула на себя совсем лёгкую хлопковую кофту со штанами и вышла из комнаты. Ориентироваться было сложно, стены постоянно уезжали в совершенно ненужную для неё сторону и пытались ударить побольнее. А ещё пол был странным. Слишком холодным. И каким-то… слишком рельефным? Жаклин глянула вниз. Из её губ вырвался то ли смешок, то ли стон. Что бы это ни было, оно было полно обречения. Большой палец на левой ноге был немного изогнут к остальным и казался неправильным. Особенно сейчас, когда Жаклин уже полминуты на него пялилась. И почему она всю жизнь упорно этого не замечала? «Трава…» — подумала Жаклин. В эту мысль она вкладывала сразу несколько значений: хотелось покурить хорошей травы (хотя она и без этого уже выглядела, будто давно этим согрешила); хотелось пройтись босиком по росистой траве. Вяло шагая исполнять второе, мечтала о первом — неохота ей больше чувствовать этот отврат. А ещё шее сзади было жарко. Жаклин и волосы собрать забыла.***
Леви небрежно раскинулся на кровати, пытаясь найти самые прохладные простыни голыми ступнями. Он снова проспал лишь пару часов. Привык так, что уж тут поделать. В этот раз он хотя бы разделся и лёг в спальне, а не уснул за столом. Спина благодарно за это молчала. В другие, альтернативные утра она обычно ныла от малоудобного положения. Капитан бездумно крутил в пальцах комковый угол от одеяла, а его глаза прилипли к потолку. От частой стирки и времени ткань затвердела в краях. Важные и не очень соображения лениво пытались пробить его окостенение мозговой деятельности, но единственное, что хоть как-то колыхалось, так это его волоски на руках от ветра из приоткрытого окна, а Леви всё это сейчас не колыхало вовсе. В детстве он любил слюнявить и сосать такие одеялкины уголки во сне под боком у матери, а она щипала Леви за щёку, чтобы он перестал. Ему, в принципе, сейчас очень даже хотелось о чём-то подумать. Неважно, толковое то что-то будет или нет. Например, ему хотелось подумать о матери. О её сухих и всегда мокрых руках, которые гладили Леви по голове. О её тонкой от нездоровой худобы талии, которую Леви очень любил обнимать, подбегая сзади. О её чёрных и слегка волнистых волосах, из которых Леви любил плести косы — в действительности же просто вязал узлы, — пока мама спала. И о её серых, но таких тёплых глазах, которые всегда ему улыбались. Мама ему сегодня снилась, поэтому Леви и хотел о ней думать. Но всё-таки не получалось. Взгляд от потолка он отвёл, но зенки всё ещё продолжали оставлять липкие, тягучие линии по комнате и не хотели закрываться, чтобы ещё вздремнуть. Давно с ним такого не было, обычно Леви просыпается моментально. Ему нужно на свежий воздух. Может и мысли подоспеют. Капитан вышел из конюшни, держа в одной руке пустое мокрое ведро, а в другой щётку. Леви не из тех, кто будет неспешно прогуливаться по улице от безделья, он всегда старался найти себе занятие, лишь бы провести время с пользой. После недолгого выгула лошадь показалась ему слишком уж грязной. Он уже не помнил, когда мыл её последний раз, но решил это сегодня же исправить. Дойдя до сарая со всем нужным по уходу за лошадьми оборудованием и оставив свою ношу, Леви заметил у деревянного забора сидящего человека. До всеобщего подъёма было ещё около получаса, поэтому он насторожился. Подошёл ближе и удивлённо поднял брови: перед собой он отчётливо видел волосы матери — такие же чёрные и слегка волнистые, длиной чуть выше талии. Они тоже были в безобразных узлах, точно как с утра от его шкодливых ручонок. Только застрявшая в них травинка дала понять, что это не плод его воображения. В Подземном городе не было зелени. Там были только грязь и пыль. «Что за нахрен?» — спросил сам себя. — Эй! — прикрикнул, чтобы его точно услышали и откликнулись. Человек сидел, упираясь спиной о изгородь, но с обратной её стороны. Леви была видна лишь спина. — Я с тобой разговариваю. — Никакой реакции. — Тц… Он резво перескочил через забор и предстал лицом к лицу с… Жаклин. Спящей и босой Жаклин. «Опять эта ненормальная». Присел напротив неё на корточки и никак не мог отвести взгляда от волос. Один в один, чем чёрт не шутит… Если бы она хоть когда-то их расплетала, то Леви бы заметил раньше. Да, лучше бы она ходила так, ему нравятся её волосы, потому что он обожал волосы матери. Зажал одну прядь между пальцев и слегка надавил, создавая причудливое песчаное трение. У матери были не такие шёлковые — у неё были суховатые и жёсткие, хоть он и плохо помнил те ощущения. И ведь даже ли́ца у них похожи, как он раньше не заметил? Только у мамы были брови тоньше. И родинки на скуле у правого уха не было. Ещё губы полнее были. Не сказать, что у Жаклин они тонкие, но и пухлыми их не назовёшь. Обычные. «Всё же мама красивее». — Нашла место дрыхнуть… Вставай, бестолочь шестерёночная. — Леви поднялся и слегка ткнул Жаклин в бок, не доставляя боли. Одновременно с этим он пытался смыть наваждение. Её зрачки зашевелились под веками, а ресницы слегка затрепетали. И вот на него уже смотрит небесная голубизна, покрытая сонной пеленой. Вот, что не давало ему обнаружить их схожесть — глаза. У матери они были серыми. Совершенно разные у них глаза, совершенно… Леви молчит и смотрит в ответ, ждёт, пока она прозреет и объяснится. Жаклин резко поднимается и хватается за лицо. — Сколько времени? Твою мать, сколько времени, Леви?! — испугано спросила. Леви хмыкнул. Мать упомянула, иронично. — Почти семь. — Он услышал вздох облегчения и продолжил: — Я думал, бомжи уже так отчаялись, что в Разведку податься хотят, а это всего лишь ты. — Скрестил на груди руки. — О кровати не слышала? — Сейчас бы ещё слушать, как меня будет отчитывать капитан-недоросток. На это Леви недовольно повёл бровью. Нет, ну сколько можно этим колоть? Что за бесячая недоженщина? — Настроение игривое было, захотела пару клещей подхватить. Хочешь? — Ты точно компот пила или всегда такая идиотка? — безэмоционально спросил, потом перепрыгнул обратно через забор и пошёл в штаб, не дожидаясь ответа. Сзади послышался смешок — очень уж ей нравились эти перепалки — и скрип балок. Жаклин последовала за ним. Она поспала всего пару часов, зато крепко и без кошмаров. Впервые за столько дней. Голова побаливала, и чувствовалась небольшая окаменелость в мышцах, но ей было плевать, потому что Жаклин ощущала себя хотя бы чуть-чуть отдохнувшей. — Спасибо, что разбудил, — сказала напоследок и побежала к другому входу. Надо готовиться к отъезду. Леви глянул: только нагие пятки и сверкают. Ну и волосы. С травинкой. Шелковистые и с узлами.***
— Тут живой! Живой, говорю, один!!! — крикнул солдат. На его голос прибежали ещё трое. — Чёрт, у него ребро торчит, и голова разбита… Врача!!! — Рука ещё вывернута, ноги нетронуты вроде. — Каковы все до черта умные, идите дальше ищите, медики тут нашлись, — проворчал подошедший офицер. — Есть! — пробасили хором. Мужчина наблюдал, как над пострадавшим склонился врач. Было бы, несомненно, легче, если бы выживших не было. А с этим одним теперь так много хлопот… Его коллеги звали вечером в паб. Отменять теперь, что ли?.. — Ну что там с ним? — Если сейчас же отвезём его в больницу, то будет жить. Его травмы не так огромны, как у остальных. Офицер ругнулся себе под нос. Ну что за напасть то? — Личность установить сами сможете там, в больнице? — спросил, поглаживая карман с небольшим холщовым мешочком, доверху набитым монетами. Он ведь даже сбережения сегодня из дому взял на проститутку. — Право, не думаю… — неуверенно промямлил лекарь. — Значит, так… — Почесал красную потную шею под форменным воротником. — В неизвестные запишите его, пусть заберет кто-нить. Нет времени у меня! Сами понимаете, служба, — сказал, как отрезал. Не слушая препираний врача, развернулся и пошёл отдавать приказы по возвращению обратно. — Ну надо же было именно сегодня этой часовне обвалиться! Как невовремя, как невовремя! — бурчал до самой лошади, предвкушая противный запах алкоголя и мерзкий аромат женских духов.***
Первое, что он увидел при пробуждении — белый неровный потолок. Таким же белым было его сознание. Абсолютно ничего… Что происходит? Он поднялся и упёрся спиной о подушки. Пока сидеть не получалось, сильно резало бок, и ужасно болела голова, за которую он попытался схватиться. Правую руку свело. Она в бинтах, а он и не заметил. Что же с ним произошло, Господи? Его недоумённые глаза бегали из угла в угол, на окно, на руку и на бок. Открылась дверь, и ему предстал высокий мужчина в белом халате. Врач. — Неужели! Здравствуйте, голубчик, долго же Вы отдыхали. — Прошёл к кровати. — Как чувствуете то себя? Он молчал, растерянно играя мимикой. — Говорить можете хоть? Да откуда ж он знает? Он вообще сейчас ничего не знает. — В-воды… — прохрипел. Значит, всё-таки может. — Конечно-конечно! — Врач подскочил к тумбе с кувшином. — Вот, пейте. Аккуратно и маленькими глотками, не спешите! Он вытер капли с подбородка рукавом левой руки и серьёзно посмотрел на мужчину. — Почему я здесь? К-кто я?.. Врач в замешательстве чуть не выронил стакан. — Что Вы последнее помните? — Ничего не помню… Через пару недель его приютил у себя добродушный, но немного нудный старик. Утром дед постоянно крутил правый ус и читал газету под чашку чая. Старик ему очень даже нравился, но сначала он чувствовал себя отвратительно. В той же больнице было не настолько ужасно. Там он хоть ощущал себя травмированным и нуждающимся в помощи, а теперь он просто человек без памяти, которого забрал к себе друг одного из врачей. У него нет прошлого, он даже не знает своего имени. И что с ним тогда произошло, он тоже не знает — ему никто ничего не объяснил. Говорили, что он должен всё вспомнить сам. Шли дни, недели, месяцы, а потом и года. Но он не вспоминал. Дед ему уже стал совсем родным, учил и напутствовал. Он даже стал подрабатывать в соседней с домом продуктовой лавке: старик договорился. Платили не сказать, что много, но он хотя бы перестал быть непосильным бременем. В больнице его прозвали Кулишом — он просто очень полюбил тамошнюю кашу, — а дома дед продолжал его так называть. Кулиш, так Кулиш, зачем что-то новое? Старик называл его особенно ласково — Кулишка. Он много читал от скуки и одиночества, библиотека у деда была отличная. Ему очень нравилось чувство, будто он уже всё это знает наперёд. Зачастую просто предсказывал конец. Вероятно, раньше всё это уже знал и видел, а сейчас просто перечитывает. Ну и пусть, всё равно затягивает. Жизнь была лёгкой, однообразной и до ужаса плоской, но его устраивало. Никаких проблем и заморочек. Иногда, конечно, его одолевали сожаления, ведь было очень интересно узнать, чего он лишился. В одно самое обычное рутинное утро он зашёл на кухню, когда дед читал газету, приговаривая: — Что эти солдафоны опять учудили? Не обращая на это никакого внимания, он достал хлеб с сыром и заварил чаю. По утрам у него обычно не было желания ничего готовить, хватало и этого. Сел за стол и начал делать бутерброды. — Ужас! Кинул на старика незаинтересованный взгляд, монотонно жуя. — Люди такой кошмар пережили, а они соизволили это только сейчас напечатать!