Главная роль

Весна бушевала всё яростнее, смазывая с земли лужи, срывая с людей шапки и шарфы, стирая былые ярлыки. Арсений будто до сих пор не верил. Будто, стоит последней сосульке угодить ему прямо на голову, его тут же выдернет из этого сладкого сна. Но вот звонит уже пятый будильник, и Попов точно знает, что всё не так, как раньше. Жизнь выделывает пируэты, отчего никогда не знаешь, что случится через полчаса. А через полчаса Арсений должен был быть в театре. **** —Арсений, — в раздевалку протиснулась русая голова, — зайди ко мне в кабинет. И Антон тут же исчез, не дожидаясь ответа. Да и какой ответ тут может быть? Когда и так ясно, что ноги уже через секунду поведут Арсения в нужное место. **** —Доброе утро, — Попов робко вошёл в кабинет. Сердце прыгало, устроив в груди утреннюю пробежку. Уже наматывало седьмой круг¹. Арсений сжимает пальцы в кулаки, мысленно молясь, чтобы режиссёр не ответил что-то вроде «виделись уже». —А, пришёл, — ласково улыбнулся тот, отрываясь от каких-то бумаг. — Садись, чего ты... Арсений послушно сел, предварительно погладив кожаное сиденье. —Чистюля какой, — засмеялся Антон. — Кстати, об этом. Шастун сложил руки «домиком». Лицо стало серьёзным, впитав куда поглубже недавние ухмылки. —Ты ведь не думаешь, что после того, что ты явил всем нам полтора месяца назад, будешь продолжать тут полы драить? Арсений вопросительно повёл бровью. —А если думал, то ты ошибся, — продолжил Антон. — Талантом полы не моют. Им озаряют людские лица. Ладно, хватит сентиментальности. Ты — актёр, Арсений. А актёрами не становятся — ими рождаются. Поэтому отныне здесь ты работаешь тем, кем являешься: актёром, — Антон поморщился от своих корявых формулировок. Но что с него взять? — утро же! Весна, в конце концов. —Вот так просто? — не поверил Арсений. —Просто? — удивился Антон. — Просто — это работать уборщиком всю жизнь, пока под боком люди рвут на части твою мечту? Нет, Арс, это не просто. Это — честно. Попов смущённо отвёл взгляд. —Знаете, — начал он. — Я проходил чёртово множество кастингов. Прошлый режиссёр иногда замечал, как я репетирую, но лишь смеялся. Поначалу, признаться, увидев Вас, я думал, что вы такой же, — Арсений пытался опустить голову, как можно ниже, скрывая растущую улыбку. — Не знаю, Антон Андреевич, что Вы там во мне разглядели, но я Вам очень благодарен. Шастун опешил. Такой речи он, честно говоря, не ожидал. Парень казался ему амбициозным и зацикленным только на себе. Оттого Антон и не понимал, как тот так долго протянул в уборщиках. Хотя, тут уже, наверное, своё сыграло упрямство. Но то, что Арсений начнёт благодарить, да так искренне и чисто... такого режиссёр не ждал. —Я не знаю... до сих пор не верю, — продолжал Попов, — что Вы доверили мне настоящую роль. И не какую-то! — а главную. И я справился. Это какое-то чудо: то, что Вы сделали. Вы... —Просто поверил в тебя, — продолжил за него Антон, возвращая на место улыбку. — А теперь к главному. Арсений нахмурился, выпрямился и пододвинулся поближе. —Я хочу, чтобы ты сыграл в «Хармсе»². Сложно, так как в тебе должны умещаться все четыре стороны. Но, думаю, ты справишься. —Подождите, — опешил Арсений. — Я сыграю его..? **** «Смешно в двухтысячном году...» — или «Грустная скаВка о Данииле Хармсе» — был вторым биографическим спектаклем. В истории театра и в карьере Арсения. «Карьере», — фыркнул бы парень. Но всё без шуток. Просто люди порой такие недоверчивые даже к самим себе... Может, это был не такой триумфальный спектакль, но всё же чувственный. Более светлый. Такие штуки Арсений про себя называл «детское для взрослых». То, от чего приятно щемит в груди, а морщинки покрываются скупыми слезами. И главная роль была, пожалуй, второй мечтой Попова. А роль действительно была не простой. А что мы только об одной? Арсений всегда говорил, что «важное — это великая картина из тысячи мелких мазков». Так что давайте-ка всё сразу! Действующие лица Хармс: —Поэт —Хулиган —Клоун —Человек Женщины: Умная, Конкретная, Прикольная, Любящая Музы Музыкант Творник-Дворник А теперь уже о роли Арсения. Если у всех остальных актёров было по одному персонажу, Попов должен был быть четырьмя совершенно разными. Причём, одновременно. Да так, чтоб зритель верил. Оттого так печально и смотрел Арсений на свеженький, недавно выданный экземпляр сценария. **** —Итак, — начал Шастун, становясь перед собравшимися. — Скоро у нас намечается «Смешно», а именно — десятого апреля. Отметьте там у себя. Актёры зашуршали текстами и блокнотами, кто-то полез за телефоном. —А главная новость в том, что Хармса сыграет Арсений Попов. Все тут же прекратили шум, оглядываясь на парня. Арсений опустил вниз голову, мечтая стать невидимкой. —А что это так? — подала голос Катя Соболева. — Он ещё вчера эту сцену мыл, а теперь на ней в главных ролях блистать будет? —Потому что я так решил, — мгновенно перебил Антон. — Человек тут, между прочим, не один год перед вами эту самую сцену своим талантом опылял. Но что поделать, если не всем суждено родиться племянницей режиссёра? Девушка смущённо опустила голову, скрываясь от укоризненного взгляда зелёных глаз. —Да, правда, интересно же, — хохотнул Петренко, подмигивая Арсению. — С чего так вдруг...? —За красивые глаза, — сухо парировал Антон. **** Прогон Образ у Арсения был впечатляющий. Левый глаз был скрыт чёрным фингалом, а левый рукав был оборван, закрывая руку лишь до середины плеча — для «Хулигана». Берет и полный правый рукав с манжетом — для Поэта». Шляпа и клетчатый сюртук — для «Человека». А под шляпой имелся шёлковый колпак⁴ — для «Клоуна». —Поехали! Антон хлопнул в ладоши, обозначая начало репетиции. Умная³: —Даниил Иванович Ювачёв, Конкретная: —Хармс, Прикольная: —Чармс, Дармс, Любящая: —Данечка... Умная: —Был высокого роста, Конкретная: —Но сильно сутулился и казался ниже. Прикольная: —У него были серые глаза. Любящая: —Голубые! Очень глубоко посаженные... Антон посмотрел на Арсения, мол, пока всё совпадает. Такие мысли вызвали улыбку. Попов стоял рядом со сценой, слушая выступающую четвёрку. И правда: голубые, озадаченные, блестящие глаза... —На пальце носил большое кольцо с камнем. —С каким? —Сибирский камень, по-моему. Жёлтый. —А в кармане у него всегда лежали два шарика для пинг-понга. Сперва шарик был во рту, потом он вынимал его из ботинка, потом из уха... Наконец, Арсений улыбнулся. А улыбаться было чему. Вся эта серьёзность и разборки мелочей были до жути детскими. Так ведь и было задумано. И Арсению нравилось, что теперь он сам — участник этого маленького мирка. Конкретная: —...Затем из кармана, где к мокрому шарику непременно приставал табак. Любящая: —Я старалась в это время смотреть в окно. Он считал себя волшебником и любил пугать рассказами о своей магической силе... Вот Антон и дождался. Арсений легко вспрыгнул на сцену, попутно накидывая на волнистые волосы берет. И зал окутал громкий, бархатный голос. Сейчас Шастун не пытался расслышать его реплики или поделить на четыре. Он хотел просто смотреть на Арсения. Не потому, что знал, что тот справиться. А просто потому... На сцене пестрили наряды и декорации. Складывались каламбуры. ...Х З А У М Ь ...Р ...М ...С —Нет школы, более враждебной мне, чем заумь. Я — враг того, что холостит слово и превращает его в бессильного и бессмысленного ублюдка. Х А Р М У З Ы С —Поднимем бокалы, содвинем их разом. Да здравствуют музы!... ............Х ............А Т Д В О Р Н И К ............М ............С —...А гениально правильно найденное незначительное отклонение и создаёт настоящее искусство!... По залу раздаётся барабанная дробь. Арсений достаёт из-за ремня брюк клоунский пистолет, целясь им в буквы. —Смешно в двухтысячном году стрелять и думать: «Попаду!» Выстрел! Пинг-понговый шарик сбивает «д», оставляя только «творник». И Арсений любуется новой картиной. Антон трёт заложенное ухо и улыбается. Обернувшись, Попов отвечает на улыбку режиссёра, победно вертя в руке пистолет, и вновь сходит со сцены. —...Рассматривая родословную Толстых, можно выделить пять-шесть литераторов. —А Данечка был один! И если бы он писал Анну Каренину, то написал бы так: «Жил-был человек по фамилии Каренин, а жена его полюбила другого молодого человека, а он её не любил. И тогда она бросилась под паровоз — и умерла...» —И это всё?! Это же — роман! Более миллиона слов! —Я не знаю, но мне кажется, что, — да, — все остальные слова в романе, наверное, тоже очень хорошие, но, понимаете, не такие важные, что ли... —И вот так вот? Одним предложением! А остальное? —Так остальное всё — оно у каждого своё. —Да: «каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». —И на каждого козла паровозов не напасёшься! Антон снова перемещает взгляд на Арсения, мирно попивающего воду. Режиссёр шикает, и тот послушно поднимается на сцену. —...«Уважаемый Даниил Иванович», — якобы зачитывает Попов, — «может быть разумнее будет “судьбу” на последней странице в Вашем первоначальном тексте “бог” заменить “случаем”, или ещё чем-нибудь более невинным. Если у Вас возникнут какие-либо недоумения, звоните мне. Я всё время дома. С приветом, Ваш редактор, Эмма Т.»... Антон, опустив глаза, старательно вырисовывал что-то на своей коленке. Одна закорючка — и он здесь. Подпись на бумажках — и он счастлив, встречаясь в миллионный раз с счастьем синих глаз. Так всё-таки: случайность или судьба? —...Пошлятина не есть недостаток возвышенного, или недостаток вкуса, или вообще недостаток чего-то, — это пошлятина есть нечто само по себе независимое, это вполне определённая величина. Она может иметь свои собственные законы и градации. В музыке примером высокой градации пошлятины — Дунаевский. Антон расстегнул верхнюю пуговицу неудобной рубашки. Пиджак казался слишком маленьким, хоть и был на размер больше. Так о какой же градации можно говорить, когда сам всё плотнее задвигаешься стенками своей коробчонки? Текст казался чужим. Антон, конечно, помнил, как сам прописывал каждую мелочь обо всём, что сейчас разворачивалось у него перед глазами. Было всё ещё давно. Свобода гуляла по голове под ручку с вольными мыслями и шутками. И Матвиенко оценил. Но если б тот маленький мальчишка увидел бы Антона сейчас, то, пожалуй, испугался бы и убежал. А чего испугался? — времени. Возраст — фобия любого «ребёнка», и по хренам восемь ему или все сорок. Всегда одно: куда дальше-то? —...Когда мы все меняемся в худшую сторону — это понятно. Жизнь-то бьёт и учит. Когда человеку просто удаётся, спустя годы, сохранять свою душу незамутнённой — это удивительно. А когда его душа становится лучше, чище, яснее — это чудо. —Не бывает. Сказка! —Скавка... —Ска-з-ка! А не скаВка. И хватит коверкать русский язык! —Скавка — это сказка, которую продолжает рассказывать сказочник после того, как благодарные зрители выбивают ему зубы. А легко это? Набирать полный рот крови: глотая, не выплёвывая. Сложно иногда сказать что-то даже со всеми тридцатью с лишком зубами. Что уж говорить о том, когда тебе по ним лупят? Но такова судьба. Правда чаще бьёт, чем целует. Арсений стоял в берете посредине сцены, неловко подёргивая пальцами с трубкой, из которой сыпались песчинки табака. —«Я хочу писать. Я хочу много и хорошо писать. Я хочу писать очень много очень хороших стихов». Апрель тысяча девятьсот тридцать третьего. Марсово поле. **** Антону безумно нравился театр. Здесь можно жить, не боясь ошибиться. Быть плохим или чересчур хорошим. Здесь он наслаждался каждым движением Арсения абсолютно без страха. Парня могли отравлять, протыкать шпагой, подбивать из пистолета. Или за убийц всё это могла сделать тюрьма или банальная простуда. —«Вам куда нужно?», — спросил сторож, делая строгое лицо. Молодой человек прикрыл рот ладонью и тихо сказал: «На небо!». Старик наклонился вперёд, подвинул правую ногу, чтобы встать потвёрже, пристально посмотрел на молодого человека и сурово спросил: «Ты чего Ваньку валяешь?». Молодой человек улыбнулся, поднял руку в жёлтой перчатке, помахал ею над головой... —И вдруг исчез. —Сторож понюхал воздух. В воздухе пахло жжёными перьями. —«Ишь ты!» — сказал сторож. —Распахнул куртку, почесал себе живот, плюнул в то место, где стоял молодой человек, и медленно пошёл в свою сторожку... Но Антон ведь знал: через пару минут Арсений «оживёт». Снова появится на сцене живым и невредимым. Сверкнёт своими голубыми глазами. И широко улыбнётся. Ведь это всё — игра. Этим Антону нравился театр. **** Антон рылся в кармане пальто уже двумя руками. Голова была прижата к плечу в попытках не выронить телефон. Снова длинный гудок. Шастуну, наконец, удаётся выудить мятую пачку «Парламента». Одними зубами парень достаёт сигарету. Ветра нет — огонёк резко высовывается, облизывая конец белой торчащей трубочки. Сигарета начинает медленно таять, когда из трубки доносится хриплый голос. От неожиданности Антон закашливается. —Алло, Михаил Николаич?