Главная роль

Антон сидел в первом ряду опустевшего зала. Иногда руки забывали закрывать зевающий рот, а глаза еле моргали. Режиссёр вяло смотрел на тёмную сцену, на которой начиналась репетиция. —Так, давайте, — скомандовал он, — все готовы? —Да! — донеслось из-за кулис. —Тогда начинаем. «Послезавтра — в Шамборе»! — объявил парень, складывая руки на груди. —Или «Неужели наш король будет смотреть эту хрень?», — закончил оригинальное название Петренко, посмеиваясь. —А ты откуда взялся? — Антон удивлённо дёрнулся. —Да, так, выходной сегодня. Вот и решил заскочить. В глазах режиссёра вновь возник образ голубоглазого. Актёры здесь имели дополнительно хотя бы одну, если не две работы. Театр же был лишь развлечением: якобы для хорошего послевкусия. Арсений же торчал здесь, за зарплату вдвое меньше, чем у этих самых актёров, немо клянясь каждый раз театру в своей верности. Такие нечеловеческие чувства по-настоящему поразили Антона ещё в тот день, когда ему только эскизно обрисовывали личность Попова. Но чего сейчас о нём? Сейчас — репетиция. —Театральная фантасмагория в одной репетиции, возможно произошедшей в ночь с двенадцатого на тринадцатое октября тысяча шестьсот семидесятого года в парижском театре «Пале-Рояль», — крикнул Добровольский, стоящий в чёрной жилетке и смешной розовой шляпе, кои были частью костюма, и скрылся за кулисами. Время тянулось скучно, словно нарочно разжёвывая каждую минуту. Иногда Антон опускал подбородок на грудь, устало массируя затёкшую шею. Иногда Пашка смеялся или шептал что-то режиссёру, на что тот лишь, не слушая, кивал. В следующей сцене участвовали: Эдмон Вилькен «Дэбри» — учитель фехтования Жан Питель «Боваль» — учитель танцев И Поль Грандье — учитель музыки Это по пьесе. А из-за кулис вышло трое мужчин в цветастых костюмах: Женька Белов, Костя Артемьев и Толик Голованов. Все заняли свои позиции. —Извольте, сударь, утверждать, Что пошлое искусство фехтовать Иных всех выше? танцев, например? —Да, разумеется! —Минуточку, mon cher! — только успел вставить своё Голованов, как его остановили. —Стоп, обожди, — сонливость Антона сразу исчезла, стоило коверканию резануть по ушам. — Ну, что это такое? Если мы вставляем французскую фразу, зачем говорить её, будто набор русских букв? Антон закипает, сжимая колени до побеления костяшек на руках. Но гнев прерывают воспоминания. Словно звуковая галлюцинация. Арсений ведь не только был хорошим актёром. Он был человеком очень образованным. Знал аж три языка точно. Стоило ему заговорить что-то на французском, как зелёные глаза безвольно замирали на его губах. —...А музыка, театр? — продолжал Голованов, кое-как перескочив через корявую фразу. —Чепуха! —Вы, сударь, хам! — вступился Артемьев. —Не вижу в том греха, — смеясь, парировал Белов, — А Вы — дурак! —Как Вы смеете так обращаться с господином Бовалем?! — возмутился Голованов, прерывая «репетицию». —Ты — счастливый идиот! — отзывается Артемьев. — Тебя одного можно показывать за деньги! И если ты, вонючка, не перестанешь мешать нам репетировать, я выдерну твои ноги отсюда и приставлю сюда, — парень сделал неопределённый жест в районе поясницы. — Понял? —Жан, он всё понял, — смутился Белов. И герои вернулись к своей репетиции. —Я Вам... по уху дам! —Я тоже! —Вы страшны, но лишь для дам. Вот моё ухо, кто из вас начнёт? —Я дам Вам в ухо! —Ну, смелей, вперёд! Антон оживился. Ему нравились такие, пусть и шуточные, перепалки. Все его эмоции — вонючая мешанина из гнева и боли — будто затевали драку. И всё тело приятно расслаблялось. —Предупреждаю, я ударю Вас. —Вы говорите это целый час! —Вы этого хотели сами, — угрожает учитель танцев, нанося противнику удар цветком. —Ну! — восклицают остальные. Петренко прыскает, а Антон тихо улыбается. Былого напряжения теперь — как не бывало. —Господин Бежар, — вновь прерывает собравшихся герой Голованова, — мне почему-то руки мешают. Что мне с ними делать? —Засунь их себе... —Спокойно! — перебивает «Бежар». Антон вновь беззвучно зевает, медленно толкая взглядом секундную стрелку настенных часов к часовой. А учителю музыки за это время уже успели впихнуть в руки нотную папку. —Зачем? — не понял тот. —Затем, что ты — учитель музыки! —А, — протянул «Дэбри», стискивая папку покрепче. Антон подтянул к себе сценарий, перелистывая отыгранную страницу. Бесполезное действие, на самом деле. В этом спектакле пару раз играл Арсений, а значит, Шастун знал пьесу наизусть. —Господи! Неужели наш король будет смотреть эту хрень? Вы этого хотели сами..., — последняя фраза возвращает героев к репетиции, и «Боваль» ещё раз бьёт цветком учителя фехтования. —Бис! — читает «Поль». —Так! Корпус прямо, руку слегка вниз, Короткий шаг. Я выпадаю! —Бей меня по голове. —А Вам больно не бу... —Бей! Голованов со всего маху бьёт Белова по голове — и тот картинно падает. —Стоп! — крикнул Шастун, останавливая актёров. — Ну, кто так падает? Как будто первый раз на курсах или..., — Антону сложно было подобрать что-то ещё, и он решил оставить фразу так. — И ты же там — бездарность. Так и падай, как мешок с картошкой, а не так, будто боишься или ждёшь, что под тебя матрас положат. Вспомни, как..., — тут режиссёр осёкся. «Вспомни, как это делал Арсений»? Вздор. Нельзя же так сказать. Да и по старым шрамам проходить — лишь в ущерб себе. Хотя, вряд ли там что-то могло успеть зажить. Антон неопределённо махнул актёрам, намекая продолжать. —Без Арсения как-то странно, — неожиданно выдал Пашка, будто заглянув Антону в голову. — Как-то по-чужому всё. Ведь раньше столько лет бок о бок. Мы даже подшучивали, мол, он — наш театральный талисман. Но сейчас это так похоже на правду. Пусто тут как-то без Арса... Антон поёрзал на стуле, продолжая молчать. Ясно — в мыслях было то же. Но Шастун лишь нехотя повернул голову к Петренко, одними глазами говоря: «и без тебя тошно». **** Антон сидел на краю сцены. Рука с тряпкой машинально ездила взад-вперёд. С того времени, как Арсений уехал, Шастун даже и думать не мог о его замене. И З А М Е Н А Будто это было сродни предательству. Да, и как можно было заменить Арсения? Есть ещё на земле хоть один такой же? Нет. А, если и есть, то, наверняка, вы ошиблись. К тому же, Антон жутко любил порядок во всех своих делах. Подо всё у него был свой ящичек, своя папочка, своё место. Даже отдельная папка с отзывами была¹! И, придя в театр и увидев новое лицо, Шастун, пожалуй, забился бы в жуткой истерике. Он не любил всё новое, которое не ждал. Арсений был первым исключением. Так что, как любитель чистоты и порядка, Антон пока сам следил за театром. Убирал мусорки. Мыл полы. Проветривал. Пылесосил. Мыл посуду. Протирал зеркала. Нехило так для режиссёра, а? Но для Антона всё это было лишь в радость. Он заворожённо прикасался к тряпке или швабре, представляя, как когда-то на тех же местах были пальцы Арсения. Антону нравилось проверять реквизит и костюмы. Он доставал их раз в неделю, поочерёдно вытаскивая из шкафов. Прикладывал предмет к носу или просто к груди. «...В этой шляпе Арсений женился...» «...В этом платке готовился к первому свиданию...» «...В этой шляпе он умирал...» Арсений — увы! — был слишком далеко, чтобы почувствовать, как воздух содрогается от тяжёлого дыхания и наполняется слёзными вздохами. **** Однажды Антон нашёл небольшой листик у себя в кабинете. Он был вырван, видимо, из тетрадки. Бумага была помята и даже не подписана. Но Шастун легко узнал ровный почерк. Это был небольшой рассказ или его часть. Или ещё что-то там. Но этот короткий отрывок Антон читал чуть ли не каждый день, как будто мог что-то упустить в прошлый раз, вдруг там есть какая-то зацепка? Но зацепки не обнаружилось ни через неделю, ни через месяц. И Антон склонялся к тому, что записку Арс выронил по случайности, в спешке. Хотя, Шастуна эти мысли не останавливали, и он вновь читал уже почти вызубренный текст. «Жизнь одной Розы. Дрожащие руки осторожно приняли букет из пяти роз. Пяти невероятно пахучих и нежных чайных роз. Тонкий голос отблагодарил кого-то за подарок, и цветы затрясло. —Значит, на кухню несут, — сказала самая старая Роза. И, как всегда оказалась права. Букет плюхнулся на стол, и откуда-то донеслись плески воды. —Лишь бы не холодная, — жалобно попросила Роза помладше. Бульканье вдалеке прекратилось, и рядом с букетом поставили хрустальную вазу. Розы тихо чихнули, когда стебли внезапно коснулись воды. Всё те же руки подхватили вазу, и цветы непроизвольно затанцевали. —Наверное, несут в гостиную, — вновь вмешалась старая Роза. —Боже, — воскликнула самая молодая Розочка, — неужели, туда? Как прелестно. Я уже, кажется, слышу Шопена... Вдруг все Розы подпрыгнули от внезапного столкновения. Вода плеснула за края. Но руки в последний момент успели поймать вазу. Только одна, самая молоденькая Розочка, не удержалась и полетела на пол. Нежные лепестки тут же прижал чей-то ботинок. Наверное, по неосторожности. Жаль только, что Она так и не дослушала Шопена». На этом рассказ заканчивался. Антон каждый раз горько глотал последние строки, будто всё должно было чудесным образом измениться. Но молодой режиссёр в душе чувствовал себя той самой розой. Впереди столько прекрасного. Но он не слышит, откуда его зовут, ведь топот ног всё заглушает. Топот ног, которые не разбирали дороги, валили Антона на землю. И топтали, топтали, топтали... Оттого Шастун и желал другой концовки. Хотя бы так: в шутку, на бумаге. Вскоре парень забросил это перечитывание. Что-то внутри всё-таки подсказывало, что его Шопен ещё не отзвучал. **** Один раз Арсений сам позвонил. Пытался позвать на спектакль. Почти умолял. Но Антон вежливо отказался. Настолько вежливо, что разбил тарелку и ещё долго бился головой о стенку. Если б Арсений только знал, что это всё ни неотложные дела, ни наплевательское отношение режиссёра по типу «ушёл — забыли». Это была лишь тупая гордость. И ещё кое-что. Может, это была глупая шутка судьбы. Может, Амур отвлёкся, отпуская свою стрелу не в того. Но отчего-то ночью Антону не снились пышногрудые брюнетки и загорелые блондинки. Он видел лишь два синющих глаза, нос-кнопку и жемчужную улыбку, которая издевательски молчала. Что во сне — что наяву. Жизнь будто разделилась на до и после. И эти островки соединялись короткой «зеброй» из чёрно-белых полосок. Белые — когда Арсений звонил, писал, звал к себе или, на худой конец, снился. Чёрные — всё остальное. И всё это было эдаким подвесным мостом из прошлого в будущее. Ступишь на чёрное — сорвёшься. И Антон принял эту игру, как ребёнок, веря... Во что? Да, просто в то, что однажды он вновь услышит знакомый голос и встретиться с синевой горящих глаз. И жизнь зацветёт новыми красками!... А пока жизнь мазала дни белым и чёрным, не давая опомниться, пока одно замазывало второе. Странно: как смех вдруг застревает в горле и проступает слезами на глазах, и капли сползают по щекам, а те почему-то опять тянут губы в стороны. Но всё это, наверное, просто шутки маленького сердца.