Конец — это лишь часть путешествия.

Год Третий.

ноябрь 2020

      В конце концов дети вернулись в выходные: Нейт с разбегу с объятиями набежал на Наташу, Кейт повисла на Клинте, а Морган целый час не слезала с рук Питера, обхватив одной рукой его шею, а другой — шею Ванды. Дом вновь наполнился криками, визгами и прочими признаками того, что в Башне живут дети. Вся команда единодушна нашла это привычным и вздохнула с облегчением.       Ужин в тот день был громким и особенно вкусным. Кейт с Нейтом, постоянно прерывая и дополняя друг друга, рассказывали буквально о каждой минуте, проведенной в доме Офелии. Их тарелки оставались наполненными до конца ужина, когда Наташа всё же смогла заставить их обратить внимание на еду. Морган же была на удивление спокойна, довольная тем, что сидит на коленях отца.       С того дня всё вернулось в норму: Питер продолжил работать, Стив и Наташа обучали агентов в МОМ пять раз в неделю по шесть-восемь часов, Брюс работал над новым проектом в лаборатории организации вместе с другими лаборантами, а Ванда тренировалась использовать собственный дар, достигая огромных высот в самоконтроле. Спустя две недели после того, как Мстители свалились с желудочным гриппом, девушка научилась связывать их сознания, позволяя друг другу читать их мысли, что было довольно странным опытом. — Ты напеваешь песню Арианы Гранде? — недоверчиво подумал Питер, как только Максимофф присоединила Клинта к группе.       Бартон моментально покраснел так, будто его верхнюю часть только что засунули в кастрюлю кипящей воды. — Не то чтобы я думал о тебе как о крутом панк-рокере с улицы Джои Рамона, но это?.. — Вон из моей головы, — нервно рявкнул он. В их сознании тут же пошли раздражающие мелодии, сопровождающиеся быстрым «ла-ла-ла-ла-ла». — Ванда, отруби меня от этого кошмара, — тут же приказала Наташа, чей глаз начал дергаться ещё до того, как эта идея с их объединением была реализована. — Я не выдержу этих двоих в своей голове.       Вот только Ванда с трудом сдерживала рвущийся наружу смех, прижимая ладонь ко рту и изо всех стараясь стоять ровно. Впрочем, Питер понимал, почему. Один Стив, сидящий с прижатыми к голове руками с таким видом, будто только что с начала до конца наблюдал за естественными родами и полным раскрытием маточного зева, стоил этого шоу.       Это было странно — ощущать в своей голове других людей. Питер словно подключился к какой-то конференции, где все говорили наперебой, ни на секунду не останавливаясь. Помимо этого, перед его глазами то и дело возникали образы, авторами которых был Клинт, видимо, насмотревшийся прошлой ночью самых отвратительных вещей на планете в одном из тех видео на You-Tube со странным, но иррационально притягивающим к просмотру названием «Попробуй не отвернуться» и великодушно решивший поделиться этим с ними.       Распознать, чьи мысли воспроизводились, было легко — они «читались» их собственными голосами, но понять автора можно было и без этого — у каждого из них были индивидуальные вибрации, чем-то напоминающие пульс: вибрации Наташи были стабильными и постоянными колебаниям, происходящими за миллисекунды, Стива — гораздо более ровными и спокойными, Ванды — плавным и медленным, а «пульс» Клинта был подобен его хозяину — скакал резко, рвано и на разных расстояниях, в зависимости от того, как приспичит в этот раз.       В общем и целом это была странная какофония образов, изображений, мыслей, голосов и вибраций, отчего у Питера, чьи мозги и так постоянно работают, обрабатывая гигабайты информации и в это же время продумывая новые способы усовершенствования костюма Железного Паука, уже спустя несколько минут разболелась голова. — Странно… Это очень странно, — раздался голос Роджерса у них в ушах. — Интересно, это считается моральным изнасилованием?       Питер, Клинт, Роуди и Ванда покатились со смеху, и Стив с недоумением посмотрел на них, не сразу поняв, что они это услышали. — Завтра же подам на тебя в суд, Кэп, — крякнул Клинт, сквозь слёзы пытаясь найти место, где бы присесть, чтобы не упасть. Роуди, однако, не успел этого сделать и теперь полулежал возле дивана на полу, чуть промахнувшись и не попав в нужное место. — Моральное изнасилование, — выдавил он сквозь смех, отчего Старк и Бартон залились ещё сильнее, едва не задыхаясь. — Tvou je mat', suka, za shto mne eto? — Я не понял ни слова, но я полностью солидарен. — Когда вы уже поймёте, что ненормативная лексика отравляет жизни и ведёт к деградации? В моё время нам… — Боже, спасибо, что я не Эдвард Каллен. Как он вообще справлялся с этим? — Кто-нибудь вырубите Стива, мне хватает этих лекций и в обычном пространстве. — Зайка моя, я твой зайчик. Ручка моя, я твой пальчик. Рыбка моя, я твой глазик. Банька моя, я твой тазик. (примечание автора: текст песни «Зайка моя») — Бартон, тебе кто-нибудь говорил, что ты поёшь как свинья, которую топят в ведре? — А как выключить звук? — Охренеть не встать! Не думал, что вы с Вандой таким занимаетесь, малыш Питер. — Захлопнись, Птичий Мозг! — Будь Клинт моим сыном, я бы точно промыл ему рот отбеливателем. — Чисто теоретически: если я вырублю Стива, он же уйдёт из… наших голов?       В целом это прошло неплохо, но повторяли они это всё же с большой неохотой, хотя во время миссий это было невероятным приспособлением к любым условиям, позволяющим видеть всё с любого ракурса, но для этого понадобились многочисленные тренировки — к подобному вмешательству и объединению приходилось привыкать, однако все признали, что это того стоило.       Питер вернулся к работе, одновременно налаживая работу МОМ, участвуя в конференциях, проводя собрания Директоров в компании, изготавливая вместе с Харли новое оборудование и оружие для спецагентов организации и готовясь к скорому дню Рождения Морган, при этом выделяя время на собственную семью, воскресные ужины у Кинеров два раза в месяц, тренировки с Наташей и Стивом, и Роуди, с которым по пятницам они иногда выбирались в город, чтобы выпить чашку — или две — кофе и спокойно провести время, как дядя и племянник. Хоть и редко, но к ним присоединялся и Хэппи.       Жизнь текла в уже привычном русле, не считая того, что, если сравнивать с предыдущим годом, Питер гораздо глубже погрузился в работу, старательно урезая часы сна. Иногда это доходило до такой опасно низкой точки, что Ванда буквально вытаскивала его из мастерской, заставляя лечь и поспать хотя бы три-четыре часа.       Мастерская постепенно пополнялась новыми интересными «штучками», как их повадилась называть Морган. Она не часто была там, так как это явно не было местом, где можно было находиться маленькому ребенку, но всякий раз оно приводило её в дикий восторг. Как-то особенно ей понравился Хранитель Воспоминаний, на который можно было записать свою собственную 3D голограмму, а потом воспроизводить, пока не надоест.       Питер даже дошёл до того, что записал несколько таких проекций, где он читает её любимые сказки, и теперь всякий раз, когда Человек-Паук отправлялся на миссии, младшая Старк всё равно могла получать порцию рассказов на ночь.       К концу ноября парень начал работу над своим новым костюмом, имея лишь небольшие наброски и слабое виденье того, чего именно он хочет, но крышесносные идеи начали наполнять его голову уже в первый час работы, поэтому дело быстро продвигалось. Харли почти ежедневно заходил, участвуя в процессе или просто развлекаясь тем, что наблюдал, как друг пытается улучшить прочность, минуя ухудшение мобильности и замедление реакции.       Примерно в тот же период времени Питер на пару с Клинтом начали учить Кейт изготавливать хитрые стрелы, что закончилось несколькими взрывами тут и там, подпалившимися волосами и небольшим испугом в тот или иной день, но Бишоп быстро училась, и вскоре ей стали позволять самой, без присмотра создавать хитро-стрелы, выпускающие паутину, — формула которой была усовершенствована и теперь делилась на более двадцати видов и ещё кучу подвидов — или прикрепляющиеся к какой-либо поверхности.       Дела в компании шли стабильно, а потому каждодневное присутствие Питера больше не было нужно, следствием чего стало его постоянное пребывание в одном месте — мастерской, в которой он появлялся в пять утра, а уходил оттуда в семь вечера, когда наступало время ужина и укладывания Морган, после чего снова спускался в своё логово.       Разумеется, Питер выходил оттуда на завтрак, если кто-нибудь спускался и тянул его наверх, или чтобы провести время с Морган и Вандой, но помимо этого Старк практически поселился в месте, что было ареалом всех изобретений.       Это привело к тому, что Ванда теперь частенько засиживалась с ним, принося с собой две чашки ягодного чая и новую книгу; чтение было их совместным хобби, временем, когда они могли проводить время друг с другом и одновременно открывать новые миры. Будучи ближе всего по возрасту, Ванда и Питер имели достаточно много сходств, пониманий современных тенденций, они родились в одно и то же десятилетие, поэтому между ними не существовало пропасти, созданной причислением к разным поколениям; они говорили на одном языке, используя единый сленг и общие актуальные фразы, однако самой важной причиной их сближения в год разрухи была похожая жизненная ситуация: в тот год они были лишь бестелесными оболочками прежних людей, кружащими в бесконечном пространстве величавых персон, взрослых, что не обращали на них внимание, относясь к ним не более, чем к десятилеткам, не замечающих, что Ванда и Питер давно уже не дети; вся их прежняя наивность была выжжена ещё задолго до Войны Бесконечности. Они были взрослыми в детских обличиях, затерянные в разрушенном городе, где их не желали воспринимать всерьёз; им пришлось держаться вместе, вместе добиваться признания, поддерживать, а каждое достижение стало их общей наградой, которую они приветствовали с одинаковым экстазом.       В первые месяцы, когда Питер ещё только учился управлять компанией, зарывшись в записи Пеппер и пытаясь предотвратить все возможные падения акций, в это же время стараясь уделять время Морган, Максимофф была той, кто таскала ему кофе, маневрировала между раскиданными всюду документами и предотвращала нервные срывы спокойным, твёрдым тоном, пока Наташа вытаскивала Клинта из запоя собственного горя, а сам Питер был единственным, к кому Ванда приходила мучительными ночами, когда слёзы не желали останавливаться, а воспоминания причиняли большую боль, чем раскалённый нож, воткнутый между рёбер, единственным, кому она рассказывала о Вижне и днях, проведенных в лабораториях Гидры. Со временем поведанные ею истории произносились вслух всё легче, всё чаще они вызывали у неё улыбку; одновременно с этим их объятия длились дольше, становясь всё крепче, а расстояние между их заснувшими посередине ночи телами сокращалось, пока не исчезло совсем.       И Ванде, и Питеру не хватало человека, которому они могли изливать свои сердца, не боясь осуждения, и они неожиданно нашли такого друг в друге.       Однако сказать, что они были похожи характерами, значит солгать. Старк был настоящим солнышком их команды: его живая, сияющая и выдающаяся личность было тем, что вновь собрало Мстителей воедино, а природное упрямство и отказ оставлять кого-либо позади, тем более друзей, сделало своё дело — они все оказались в Башне, где им снова и снова не позволяли опустить руки и переживать горе в одиноком углу своей спальни. Благородству и справедливости Питера не было равных, доброта и мягкость, но в то же время и твёрдость, серьёзность намерений раз за разом поражала политиков и дряхлых стариков из Совета Директоров, в нём не было и одной плохой кости — он старался помочь всем и всем хотел нравиться, но не ради личной выгоды, а просто потому что он такой человек.       Максимофф была совершенно другим случаем: хотя она, так же как и её парень, обладала заботливой личностью, подлинным желанием защитить невинных и была готова бороться за то, что она считает правильным, но она всё же была замкнутым и серьезным человеком с эмоциональной хрупкостью из-за своего воспитания. Импульсивная и часто нестабильная, она нередко совершала ошибки, хотя была способна их признавать и учиться на них.       Её враждебность со временем Альтрона поутихла, но Ванда всё ещё была склонна к сильному гневу, поскольку так и не привыкла, не была обучена справляться с буйством эмоций и излишней эмоциональностью, доставшейся ей от отца — то, над чем её брат Пьетро любил подтрунивать. Она умела проявлять доброту, но и быть жестокой тоже, особенно если какая-то опасность угрожала её семье, ради которой девушка была готова даже пойти на убийство. Ей не было важно, что думают другие люди, на мнение которых она плевать хотела, поэтому всегда говорила прямо и откровенно, даже если это было чистой воды оскорбление.       В общем и целом, Питер и Ванда имели сходства, позволяющие им понимать друг друга, и достаточно много отличий, за которые они друг друга полюбили. Максимофф подталкивала его к смелым и боевым действиям, над которыми он привык раздумывать месяцами, мечась между различными вариантами решений и не в силах остановиться на чём-то одном, как тогда с увольнением мало полезного сотрудника, а Старк сглаживал все её острые углы, ненавязчиво учил её благоразумию, сдерживал её гнев с той же виртуозностью, с какой укротитель львов управляет животным, пока зрители в стороне, прячась за трибунами, тревожно охают от неверия и страха, думая об одном и том же: «Не подходи к нему слишком близко!».       Начало их отношений не было встречено конфетно-букетным периодом, они не целовались на каждом углу, не афишировали их везде, где можно, первым делом меняя статус в социальных сетях, — всё это для них, не по годам взрослых молодых людей, казалось диким и чуждым. Пусть им на тот момент было чуть меньше двадцати, они будто начали встречаться после неудачного развода и горького опыта за плечами.       Не было выставления фоток друг друга с глупыми подписями «Мой» или «Моя» с окончанием в виде сердечка, обошли их и ссоры по причине ревности. Ревновать, впрочем, было не к кому: все члены команды редко выходили за пределы Башни, да если и выходили, то по важным политическим делам или на очередную миссию, а их круг общения ограничивался другими членами Мстителей, агентами МОМ, Кинерами, Президентом и некоторыми его приближёнными и психологом. Лишь однажды Ванда приревновала Питера к сестре Харли, хоть и беспричинно, — просто она, выросшая в мире, который слишком сильно любил отнимать у неё дорогих ей людей, не умела делиться и крепко цеплялась за то, что доставалось ей с таким трудом. Питер рассеял все её сомнения, и Гвен стала одним из её самых доверенных лиц, хоть та и была младше её почти на шесть лет.       Максимофф и Старк любили друг друга тихо и благоразумно, не нуждаясь во внимании общественности и широких жестах, хотя Питер, воспитанный Энтони Говардом Старком — самым известным расточителем, который и привил ему мысль о проявлении любви в виде чего-то материального и покупках подарков сверх меры, — частенько удивлял её, устраивая шикарные ужины с изобилием её любимых блюд, с излишеством украшая весь их этаж в её день Рождения или завалив всю их комнату бумажными сердечками в день Святого Валентина.       Они перескакали через стадию «глупых влюбленных подростков» во многом потому, что на их плечах лежала слишком большая, почти непосильная ответственность. Им некогда было быть детьми и вести себя как нормальные подростки, поэтому вместо того, чтобы гулять ночами и целоваться в гаражах, Питер и Ванда умели наслаждаться компанией при совершении каких-либо рутинных действий: они любили готовить вместе, шутливо пуляясь горстками муки друг в друга, убирать игрушки после игр Морган и Натаниэля, соревнуясь в том, кто быстрее соберет полную коробку, мыть посуду за Мстителями, работая в команде — Ванда мыла, а он протирал, — вместе укладывать младшую Старк, воплощая сценки из сказок, когда та отказывалась засыпать, и читать, удобно расположившись рядом.       Вот и сейчас Питер заканчивал с конструкцией маленького робота, пока Ванда сидела рядом со столом на маленьком диване, вслух читая очередную главу романа Луизы Мэй Олкотт «Маленькие женщины». Чтение было их общей страстью, а бессонные ночи — следствием анализирования прочитанного, они любили спорить из-за поступков персонажей, почти всегда занимая разные позиции, и вот это было самым интересным, ведь какой смысл был в постоянном согласии? Аргументирование того или иного, попытка донести свои мысли, своё видение происходящего занимали часы, и, пусть другие члены их семьи никогда не понимали их одержимости этим, им, честно говоря, не было до этого дела. Говоря на чистоту, они читали одно и то же не из-за самого процесса, а больше из-за желания подискутировать друг с другом.       Да, Старк любил читать, но с ещё большим восхищением он любил наблюдать за блеском в глазах Ванды, когда она доходила до самой интересной части книги, за восторгом, с каким она говорила о любимом персонаже, с какой страстью оправдывала его действия, с какой яростью была готова спорить, когда он, поддразнивая её, выступал против.       В тот вечер, однако, Алая Ведьма казалась чрезмерно вымотанной и уставшей, что, вероятно, было из-за тяжёлого дня с Морган, всячески отказывавшейся от ежегодной вакцинации у Брюса. Несмотря на животрепещущую и насыщенной событиями главу, девушка зевала каждые две минуты. Питер отвлёкся от прежнего занятия и скользнул на диван рядом с ней; Ванда тут же воспользовалась случаем — оттолкнувшись от подлокотника, она облокотилась об него, положив голову ему на грудь, перед этим поделившись пледом, что был накинут на её плечи.       Старк крепко обнял её, притягивая ближе к себе тёплое тельце, и уткнулся носом в её шею, тут же почувствовав, как по её рукам поползли мурашки. Она продолжила читать, но вскоре её зевания участились, и Питер, приоткрыв глаза, поинтересовался у притихнувшей девушки: — Почему не идёшь спать? — Ну, по какой-то причине простыни моей кровати слишком холодные, что ложиться на них не доставляет никакого удовольствия, — невозмутимо и чуть резко ответила она, её голос был хриплым от чтения вслух. — Хочешь, я установлю подогрев? — так же невозмутимо спросил Питер, игнорируя очевидный намёк.       Его спокойное, лёгкое, плавающее состояние было прервано тем фактом, что Ванда неожиданно ущипнула его прямо за нос, недовольная его репликой. Старк преувеличенно громко вскрикнул, возмущённый таким отношением, хоть и не всерьёз. — Что я сказал? — поинтересовался он, его обиженный тон был на грани веселья.       Ванда выпуталась из его объятий, вставая с дивана и отбирая прежде великодушно отданный плед, как будто он её смертельно обидел. Лицо девушки было невозмутимым, но в глазах читалось недовольство и усталость. — Очередную чепуху, — саркастично произнесла она, резковато набрасывая пушистую ткань на плечи. — Пятница, сверни все проекты.       Искусственному Интеллекту не потребовалось больше ни слова. («Господи, спасибо, что отец этого не видит» — с каким-то странным облегчением подумал Питер. «Он бы не пережил того, что Пятница так легко подчиняется Вив»).       С быстрым «Как прикажите, мадам» — и Пит готов поклясться на Библии, что в механическом голосе Пятницы сквозили насмешливые и очень уж довольные нотки, — все голограммы исчезли, а специально настроенный для тонкой и кропотливой работы искусственный свет над столом потух, оставив тусклое освещение нескольких ламп. — Эй, — возмутился было он, но Ванда, чуть смягчившаяся и усмирившая своё недовольство, потянула его за руки, подталкивая встать. — Пит, посмотри на меня, — попросила она, и смертельное изнеможение в её голосе не могло не заставить его тут же подчиниться. — Тебе нужно поспать, — Питер уже было собирался капризно и в общем-то бессмысленно — потому что если и был кто-то, кто всегда мог убедить его что-то сделать или невероятно повлиять на его решения, то это была его девушка, гнев которой он слишком боялся на себя навлечь, — протестовать, однако Ванда встряхнула его и, обхватив руками его шею, без слов заставив замолчать в ту же секунду. — С каждым днём ты всё больше напоминаешь панду. Мне не нужна панда, мне нужен Питер, всем нам нужен. Я буду рядом, я разбужу тебя при первых же признаках кошмара. Так что заканчивай всю эту чушь и пошли спать.       Он закатил глаза и пробурчал что-то неопределенное, определенно не собираясь сдаваться, но разбитость в её взгляде и сгорбленных от усталости плечах не позволяли ему сделать этого. Старк мог забить на себя, порой — на компанию, хоть и редко, но он никогда не умел наплевать на других людей, даже если он был едва ли знаком с ними. Что было хуже — Ванда знала это, и умела этим пользоваться во благо.       Парень недовольно глядел на неё ещё несколько мгновений, прежде чем сдаться с преувеличенным вздохом. — Как прикажите, миледи, — Питер, будучи Питером, театрально поклонился, сделав широкий жест рукой, и ослепительно улыбнулся ей.       Ванда ответила лёгкой усмешкой, однако он знал, что ей втайне нравилось это прозвище. Она вложила свою руку в его протянутую, собираясь потащить его к выходу, но у Мстителя были другие планы: внезапно он резко раскрутил её вокруг своей оси, смешно продвигаясь назад. В шоколадных глазах, что были украшены тёмными кругами прямо под ними, плясали чёртики. Он притянул её к себе, положив одну руку на талию, а другой отвел её правую руку в сторону. — Боже, — рассмеялась Ванда, не в силах сдержать удовольствия. Питер был чудом, она всегда это знала, но порой его энергия и сангвинический темперамент удивляли даже её — ту, что, казалось бы, знала каждую черту его характера и должна была предвидеть все возможные заскоки и выходки. — Иногда ты всё ещё такой ребёнок.       Она произнесла это с необыкновенной нежностью, сумев вложить в это всю свою любовь к нему. Несмотря на это, он с неподдельной искренностью спросил у неё: — Это плохо? — Нет, — практически выпалила она, движимая необходимой поспешностью опровержения. — Нет, нет, это то, что мне нравится в тебе. Пообещай мне, что это… — Ванда обвела долгим, задумчивым взглядом помещение, словно пыталась как губка впитать в себя все возникшие в её голове образы и увиденные предметы. — Что это никогда не изменится.       Подбородок Максимофф лежал на плече парня, но она всё равно почувствовала, как он грустно улыбнулся, как незаметно напряглись его плечи. — Всё меняется, — это было сказано с такой печалью, с такой откровенной мукой, что Ванде не нужно было иметь дар, чтобы почувствовать его боль от сказанных слов. — Я знаю, — прошептала она, доверчиво прижимаясь к нему. Рука Питера скользнула по её пояснице, нос утыкался в её рыжую макушку, и Алая Ведьма не переставала удивляться, как спустя столько времени он всё ещё способен вызывать бабочки в её животе и небывалое волнение, словно происходящее с ними случается впервые, а не в тысячный раз, будто такие прикосновения были новы и непривычны. — Но я бы так хотела остаться в этом мгновении навсегда. — Я тоже, — шепчет Питер в ответ. Он тихо что-то напевает, какую-то давно забытую песню, которую она не может вспомнить, но ей всё равно она нравится.       Его тёплые руки невесомо касаются её горячей кожи под пижамной футболкой, а нежные поцелуи как всегда вызывают у Ванды мурашки и неопровержимое доказательство того, что она на своём месте, там, где и должна была быть.

***

      Его разум на удивление быстро отключился, стоило лишь голове коснуться подушки. Это было настоящим блаженством после постоянного бодрствования почти семьдесят часов подряд. Питер будто плыл по воздуху, удивительные и никак не связанные друг с другом образы мелькали во снах, словно отдельные мысли — там была Морган, но почему-то младше, чем он помнил её в тот вечер, Малибу и Ванда, лежащая на шезлонге под палящим летним солнцем, Наташа разговаривала с пауками, что завелись в углу потолка кладовки, которые каким-то образом отвечали ей, Клинт, наполовину обернувшийся птицей, — его руки внезапно превратились в два изумрудно-золотых крыла попугая — Питер и Тони в мастерской за реконструированием старого Марка и Дубина, подающий вместо чёрного кофе моторное масло в фарфоровой чашке.       Однако приятные образы быстро пролетели, яркое солнце Малибу внезапно зашло, темнота опустилась на горизонт и монстры, кишащие в его разуме как тараканы под холодильником, проснулись. От прежних бессвязных, но светлых снов не осталось и следа.       Из ниоткуда взявшийся огонь внезапно заполонил всё пространство, языки пламени дико плясали, охватывая всё большее пространство; громкий шум — бомбы, рассеянно пронеслось у него в голове, — раздавался где-то совсем близко, хотя взрывы не были видны. Питер чувствовал себя диким животным, пойманным в клетку: он растерянно озирался по сторонам, пытаясь найди выход, не понимая, куда попал, однако появившаяся вдалеке маленькая фигурка парализовала его, как будто ему в вену незаметно ввели этилзарин (примечание автора: этилзарин — вещество нервно-паралитического действия).       Вначале эта маленькая фигурка была Майей — девочкой, что умерла на миссии по его вине. Она стояла в нескольких метрах от него; её кожа была бледной, полупрозрачной, словно она была призраком, вернувшимся на Землю, чтобы преследовать Питера до самой его смерти, её короткие вьющиеся каштановые волосы свисали паклями, мокрыми и грязными, а руки безвольно висели вдоль туловища.       Она долго неотрывно смотрела на него, прежде милое, но теперь больше жуткое, засмоленное пеплом и пылью личико, с которого почему-то сошёл весь детский жир так, что чётко прослеживались скуловые кости; в её тёмных глазах не было ни осуждения, ни злости, ни того душераздирающего страха, что Старк наблюдал в них в последние секунды её жизни, напротив, она смотрела с лёгкой, пусть и печальной улыбкой, словно сочувствуя ему, отчего вина в его груди заиграла новыми красками.       Всё это напоминало дешёвый американский фильм ужасов, где ему досталась роль главного антагониста: странным образом непотухающий огонь, киноляпы в виде предметов, что меняли своё месторасположение между кадрами, и затасканный сюжет — оживший ребёнок, преследующий героя, до которого каким-то образом доходит его печальная история. Вот только Питер был не в кино, а кошмар был не какой-то выдумкой, а сном, основанным на реальной истории.       Девочка, что когда-то напоминала Майю, сбрасывала верхнюю оболочку, как оборотень из «Сверхъестественного»: кудрявые волосы сменились прямыми, рост уменьшился, глаза стали чуть круглее, а нос — курносее. С каждым тиканьем секундной стрелки она всё больше принимала облик Морган и в тот момент, когда она стала полной копией младшей Старк, ребёнок развернулся и поднял ногу прямо над пропастью, созданной прежде взорванной бомбой.       Шаг…       Мгновение…       Питер резко подскочил от звука собственного удушающего крика, судорожно пытаясь выпутаться из чего-то тёплого и гладкого. Сердце колотилось как после забега в старшей школе, когда укус ещё не добавил ему некоторых преимуществ в спорте, а глаза бегали по комнате, пытаясь на чём-то сосредоточиться и понять, где он.       Отбрыкиваясь от чьих-то рук, Старк упал на пол, но едва ли заметил проблеск боли в копчиковой части. Он отполз от кровати, и только тогда заметил Ванду, стремительно скатывающуюся с мебели, чтобы опуститься прямо перед ним.       Глаза девушки с тревогой смотрели на него; Питер видел, как шевелились её губы, но слова не доходили до него — стук собственного сердца всё ещё шумел у него в ушах. Он прищурился, пытаясь понять, что она говорит, но мозг так не кстати не желал сосредотачиваться на задаче.       Ванда, кажется, поняла его без слов. Она сделала жест руками, прося успокоиться, прежде чем протянуть руки к его шее. Красные искорки затопили зелёные глаза, и голос в его голове заглушил непрерывный сердечный стук.       В те времена, когда я мог смотреть отцу в глаза,       Я жил и знал, что всё по силам будет мне всегда.       Лет сто прошло, и память ищет ответ:       Что пели там, где я появился на свет.       В долине голубых морей, где не сберёг любви своей,       Я помню каждый свой новый день и взгляд отца.       «Будь спокоен, будь спокоен, сын, тебе помогут небеса.       Так устроен, так устроен мир. Да-а-а!»       Соковианский акцент Ванды, что характеризовался особенностями произношения некоторых звуков и был похож на русский, смешанный с чем-то ещё, не проявлялся уже несколько лет. За все года, что она провела в Нью-Йорке, Максимофф с блеском научилась воспроизводить английские манеры говорения, но сейчас, когда она пела эту колыбельную, доказательство того, где она родилась и выросла, внезапно проявилось.       Однако не это было тем, что вернуло его в реальность и заставило разум успокоиться под нежным пением. Нет, это было вовсе не само пение — хоть оно и было, бесспорно, великолепно — это были сами слова. Они звучали столь знакомо, столь узнаваемо, что голова Питера, которая во время колыбельной скатилась на колени к девушке под изящные пальцы, чуть приподнялась.       Осознание накатило как приливная волна на пляже у Чёрного моря, настолько же неожиданная, насколько и освежающе прохладная, сбивающая с ног бурным беспокойным потоком.       Питер почувствовал себя человеком, свалившимся с белой горячкой — галлюцинации внезапно охватили его разум, плавающий в океане смятения после ужасного кошмара. Огненные волосы Ванды внезапно сменились клубничными светлыми локонами, а тёмная комната — яркой гостиной неотремонтированной на новый лад в две тысячи девятнадцатом году Башни. — Как думаешь, ей понравится эта колыбельная? — внезапно спросил у него над ухом голос Пеппер. Неторопливыми движениями пальцев она перебирала его кудрявые каштановые пряди волос, совсем как его девушка в эту самую минуту. Парень — в те дни бывший ещё совсем мальчишкой — прижимался ухом к её уже совсем большому и набухшему животу.       Пеппер напела мотив ещё раз, передавая через свой голос всю любовь, что испытывала к своим детям. Её ласковая улыбка, что засветилась ещё сильнее, стоило тогда Питеру чуть повернуть голову и взглянуть на неё, стоила, по мнению мальчика, всех звёзд на небе и не сравнилась бы даже с солнцем — на её фоне лучи казались холодными струями света, жалкой пародией на искренне любящую улыбку матери.       Однако стоило ему моргнуть, и образ тут же исчез, рассеялся в реальности, как будто его и не было.       Та колыбельная, что Питер слышал за несколько недель до Войны Бесконечности, была той же песней, которую нежным, обволакивающим сердце тёплым одеялом любви пела Максимофф. Старк позволил себе расслабиться под её надежными объятиями, стук сердца прекратил отдавать в ушах и дыхание нормализовывалось. Паническая атака отступала.       Питер вновь приоткрыл глаза, когда пение прекратилось, пытаясь привести мысли в порядок. Это был не первый раз за последние недели, поэтому существовала уже проверенная действующая схема, выводящая его из этого состояния — девушка каким-то образом всегда знала, чувствовала, что нужно сделать. Её спокойный голос в его голове странно успокаивал, что Ванда быстро поняла, поэтому сонное пение или успокаивающие напоминание сегодняшней даты, времени и места нахождения стали обычным делом, однако всё-таки выводило Питера из колеи. — Что произошло? — вслух поинтересовалась Ванда. Её тон не был требовательным, скорее, небрежным, означающим, что ему необязательно отвечать.       Питер слабо оттолкнулся от пола, приподнимая голову с её колен. Его руки нещадно дрожали, когда он подползал к боку кровати, чтобы прислониться спиной; он чувствовал капли пота, предательски стекающие по его виску. — Кошмар, — выдохнул Старк. Будь он в лучшем состоянии, посмеялся бы над собственной очевидностью, однако прямо сейчас парень с трудом мог связать мысли и выдавить хотя бы пару слов.       Ванда терпеливо смотрела него; её руки лежали на его вытянутой, облачённой в смешные пижамные штаны с «Hello Kitty» ноге. Его шоколадные глаза метнулись к ней и, не отрываясь, смотрели в её — жест, позволяющий ей беспрепятственно проникнуть в его разум и вытянуть оттуда всё, что она пожелает. Лет в пятнадцать Питера бы смутила перспектива чтения кем-либо его мыслей, но у взрослого Питера был человек, которому он настолько безоговорочно доверял, что тот знал все его существующие секреты. От Ванды не скрылся ни один потаенный уголок его сознания, она знала всего его — от самых неловких ситуаций до самых ужасающих его побуждений.       Её глаза снова озарил небольшой фейерверк из красных оттенков, прекрасное даже в чуть помятом виде лицо чуть скривилось, тело отразило тревогу — плечи напряглись, а руки сильнее сжали синтетический материал его штанов.       Так же быстро, как и возникли, вспышки погасли. — Пошли, — Ванда решительно и слишком быстро для такого времени суток поднялась на ноги, утягивая его за собой.       Они тихо крались вдоль коридора мимо комнаты родителей Питера, едва не спотыкаясь о разбросанные мягкие игрушки и карандаши, неизвестно откуда взявшиеся в данном проходе, направляясь к двери, на которой в несколько слоёв были прикреплены различные пёстрые наклейки.       Ванда неслышно приоткрыла дверь, даже не прикасаясь к дверной ручке, и увлекла его зайти внутрь.       Ночник возле тумбочки тут же зажёгся, отчего мозг Питера, ещё не отошедший от ужасов недавних сновидений, так некстати вспомнил одну из частей «Гарри Поттера» и Дамблдора с его делюминатором. Мститель чуть сощурился от неожиданного освещения, но послушно прошёл дальше. — Видишь? — Ванда стояла рядом с ним, всё так же обхватив одну из его рук. Она переводила взгляд с Питера на комочек, лежащий в кровати с балдахином под горкой одеял. — С ней всё в порядке. — Да, я знаю, — Старк криво улыбнулся, не зная, кого он пытается убедить — себя или её. Такие кошмары всегда были столь реальными, что, просыпаясь, он не всегда осознавал, что то, что он видел, на самом деле не происходило. Порой уходили часы, чтобы до него точно дошло, иногда требовались доказательства. — Это был просто кошмар.       Ванда, храни её Бог, кажется, знала его лучше него самого. Она долго изучающе смотрела на Питера, прежде чем подойти ближе к кровати и наклониться над спящим ребёнком. Она отодвинула краешек одеяла — так, что показались плечико и маленькая голова, — и мягко потрясла девочку. — Эй, Морри, — шепнула Максимофф под глухой протяжный стон младшей Старк. Она чуть дёрнулась, но из-под одеяла вылезать не желала. — Прости, дорогая.       Тяжко вздохнув, что было несколько комично, учитывая, что это исходит от трёхлетнего — с натяжкой — ребёнка, Морган перевернулась на спину и, прищурившись, посмотрела на Ванду. — Что случилось? — едва слышно пролепетала она, съедая некоторые звуки. Алая Ведьма опёрлась коленом на матрац, пока девочка медленно почёсывала лоб, прежде чем опустить руку на подушку рядом с головой и прикрыть глаза. — Папе приснился плохой сон, — заговорщическим голосом прошептала Ванда.       Веки Морган приподнялись в ответ на эти слова; повернув голову и приподнявшись, она посмотрела на стоявшего рядом и чуть покачивающегося из стороны в сторону, как молодое тоненькое деревце на сильном ветру, Питера, который не знал, куда деть себя и свои всё ещё дрожащие руки. — Ему тоже снилось, что под его кроватью живут монстры? — по-детски наивно спросила она, с любопытством смотря на мать. — Почти, — уклончиво ответила Ванда, ласково улыбаясь ребёнку. — Главное, что ему сейчас нужны самые крепкие объятия. Поможешь мне?       Несмотря на явно сонное состояние, ребёнок остался ребёнком — её глаза расширились от предоставленной возможности, и она тут же протянула руки в направлении отца. Питер приземлился рядом с ней, Морган, не теряя ни секунду, забралась к нему, обняв за шею и крепко прижавшись.       Старк опёрся спиной на изголовье кровати, Ванда тут же примостилась с ними, прильнув к его боку; одна из рук Морган захватила в объятия и её тоже. — Не бойся, пап, — пробормотала девочка. — Я защищу и тебя, и маму от монстров под кроватью.       Её детский лепет был бы неразборчив для других людей, но, живя в Башне с тремя детьми, ты настраиваешься на их частоту и понимаешь самые непонятные их фразы. Их слова, нелепые заявления порой могли довести до дикого смеха, а иногда — до слёз. Фраза Морган содержала в себе недетский смысл — Питер мог быть супергероем, одним из самых почитаемых Мстителей, но прямо сейчас, в этой комнате, в это время он был лишь отцом, лишь человеком со своими слабостями. И прямо сейчас он находился с двумя самыми дорогими ему людьми — не считая Наташи, что спала в двух этажах от него, — со своей семьей — единственными людьми, которые никогда бы не смеялись над его самыми нелепыми слабостями, такие как монстры под кроватью или арахнофобия.       Питер — герой для всего остального мира, Мститель… До тех пор, пока он не переступает порог своего дома, где он просто член сумасшедшей семейки, отец и младший брат, который в последнее время редко бывает рядом.       Слова Морган, хоть и имели любящий посыл и должны были умилять, словно сдавили грудную клетку. «Я тебя защищу» — то же самое сделал Бен, то же говорили ему биологические родители, когда он был маленьким, и Мэй, когда он плохо переживал их смерть. В конце концов, то же самое ему говорили Тони и Пеппер… И где они все сейчас? Мертвы, и большинство из них умерло именно потому, что пытались сдержать свои обещания. Питер больше не хотел быть тем, кого защищали, ради кого жертвовали собственными жизнями во благо его, он был не готов снова пережить это. Чем старше он становился, чем дальше продвигалась жизнь, тем больнее становились потери. Он смог восстановиться после смерти Тони, что был самым родным для него человеком, но смерть Морган… Это был уже совершенно другой уровень. Дети должны хоронить своих родителей, а не наоборот.       Чувствуя непрерываемый поток его самоуничижительных мыслей, Ванда прижала руку к его щеке, привлекая к себе внимание и на короткое мгновение прижимаясь своими губами к его. — Всё хорошо, — прошептала она, слегка отстранившись и поглаживая его щёку большим пальцем.       Питер чуть приподнял уголок губ. Он быстро чмокнул её в нос, тихо пробормотав «Люблю тебя» и получив игривое «Я знаю», прежде чем сказать то же самое маленькой девочке: — Я тебя в сорок… — Морган внезапно остановилась, видимо, задумавшись и вяло что-то подсчитывая в уме, прежде чем закончить фразу. — В сорок и девять раз больше.       Питер прижался щекой к её пушистым волосам, усмехнувшись.       Каждый раз цифры изменялись на единицу, стремительно увеличивая разряд; и, хотя основная фраза была стандартной и стабильной, каждый раз был чем-то особенным. Это была их фраза, которая для других людей мало что значила, но для Старка она была тем, что он вспоминал в минуты упадка духа и минуты сомнений.       Они заснули прямо там, на тесной маленькой кровати, плотно прижавшись друг к другу. Питер проснулся спустя несколько часов самого спокойного сна за долгие недели от ощущения, что его заднюю часть шеи несколько раз ударили чем-то тяжелым — результат неудобного расположения, которое он не пожелал сменить ни разу всё время, чтобы не разбудить своих девочек.       Ванда спала на его плече, Морган растянулась на груди, поэтому ему пришлось осторожно подложить подушку под голову Максимофф и аккуратно положить девочку рядом с ней. Алая Ведьма чуть шевельнулась, отчего Старк на секунду затаил дыхание, но продолжила спать дальше.       Яркие настенные часы в форме воздушного шара показывали пять утра. Питер не стал сразу спускаться в мастерскую, ноги понесли его на общий этаж к холодильнику, где вчера лежали остатки торта. Низкий уровень сахара словно маленький дьяволенок на плече шептал ему в ухо про вкусный десерт, подгоняя на кухню.       Чего он не ожидал увидеть на кухне в пять утра, так это Чёрную Вдову, сидящую за барной стойкой с чашкой горячего напитка. Она методично водила ложкой по кругу, и даже бровью не повела, когда Питер очутился на пороге, лишь без единой просьбы встала за ещё одной кружкой. — Почему я не удивлена, что ты не спишь? — задумчиво протянула Наташа, привстав на носочки, дабы достать пакет с маленькими маршмеллоу из верхнего ящика. — В свою защиту могу сказать, что проспал целых пять часов. А вот почему ты не спишь в такую рань? — отозвался он, в свою очередь усаживаясь на высокий барный стул и опуская голову, прижимаясь лбом к прохладной тумбе. Старк лежал в таком положении пару минут, пребывая в витающем состоянии под молчание Наташи, однако внезапная догадка заставила его стремительно принять вертикальное положение. — Боже, скажи, что Стив не перенёс тренировку на 6 утра! — Выдохни, — усмехнулась Романофф, которую явно развеселила его паника. — Она всё ещё назначена на восемь.       Питер сделал ровно так, как ему сказали, вновь укладываясь верхней частью тела на тумбу. Так и не получив ответа, он выжидающе смотрел на её спину, пока та, чувствуя его взгляд, не потрудилась ответить: — У Клинта был кошмар. — Снова? — парень тревожно нахмурился. — Как часто они у него вообще? — Достаточно, — отрезала Наташа, явно не желая говорить на эту тему, прежде чем смягчиться и повернуться к нему с извиняющимся выражением лица от использованного тона. — В последние месяцы их количество существенно снизилось, но две недели назад вновь пошли в гору. Доктор Гарнер говорит, что это самый трудный этап перед тем, как ему станет лучше. — Должно стать ещё хуже, прежде чем станет лучше. Да, помню эту фигню, — недовольно и несколько уныло пробормотал он, вспоминая слова, которые сказала ему доктор Крисси — психотерапевт, к которому он пошёл после смерти Мэй, сдавшись из-за отчаянной мольбы Пеппер. — Думаешь, ему действительно скоро полегчает?       Наташа пожала плечами, ставя перед ним кружку шоколадной жижи с видневшимся мороженым, корицей и десятком мини-маршмеллоу — какао-макао, так они вдвоём это называли. Этот напиток был священным для неё и её сестры, но в какой-то момент Питер обнаружил, что он тоже стал достоин его — оказанная ему почесть, которую он втайне лелеял. — Я не знаю, — женщина вздохнула, но, несмотря на тяжкость сего действия, уселась обратно на стул всё так же изящно и аккуратно, как если бы была на встрече с Президентом или на свидании. — Я стараюсь изо всех сил.       Мужская рука, опустившаяся на её запястье и легко сжавшая его, заставила её поднять глаза от кружки. — Нат, ты не всесильна, — мягко произнёс Питер, грустно улыбнувшись с печально известным выражением лица, с которым он смотрел на них всех, когда отчаянно хотел забрать всю их боль себе. Иногда Наташа задавалась вопросом, с чего бы Тони так повезло — его сын был самым замечательным мальчиком во всей Вселенной, и куда бы его не пихали, как бы не пытались ожесточить и выбить всё светлое и хорошее, что в нём было, тот лишь сильнее и ярче улыбался, освещая их жизни, как личное маленькое солнышко, вокруг которого они вращались в поисках его тепла и энергичной натуры. Для неё он был всё ещё ребёнком и, наверное, останется им до конца их дней, но часто Пит поражал её своей взрослостью и мудростью, с какой он раздавал им всем советы и поддерживал в трудные минуты. — Это зависит не от тебя.       Этот человек, прямо и уверенно сидящий перед ней, имел ту же внешность, что и мальчик, с которым она много лет назад встретилась в Берлине, он был тем же самым человеком, но одновременно и совсем другим — осталась яркая индивидуальность, отчаянное, всепоглощающее желание помогать каждому, неудержимая доброта и упрямство, но та часть, что отвечала за неуверенность, сбивчивые речи и вызванное постоянным волнением от всего происходящего заикание, умерла вместе с Тони и Пеппер. Это происходило на её глазах, но тогда Наташа не замечала этого, не видела этого так ясно, как видит сейчас. Как бы она ни любила этого сильного молодого человека, которым стал Питер Старк, она скучает по милому, вечно смущающемуся от внимания мальчику. — Какой же я супергерой, если даже не могу защитить людей, которых люблю? — горько задала она вполне риторический вопрос. Как я могла не защитить тебя и Клинта?       Питер смотрит на неё своим самым проницательным взглядом, и Романофф вдруг оказывается по другую сторону медали — теперь не она сидит и метафорически раздевает человека до гола, выуживая все его секреты и вытряхивая самые надежно и глубоко спрятанные страхи, а её раздевают. — Мне жаль, — внезапно шепчет Старк с искренней мукой в голосе. — Мне жаль, что в последнее время я плохо справляюсь с этим. Я так зациклился на своих кошмарах, что не заметил, как тяжело вам с Вандой. — Ты не можешь винить себя в том, в чём в принципе нет твоей вины. Это глупо, — возражает она. — Да что ты? — мрачно хмыкает он. — Аналогично, сестра.       Некоторое время кухня поглощена тишиной, нарушаемой лишь звуками глотков и бряканьем чайной ложки о стенки кружки, пока невидимая сила не понесла Чёрную Вдову на откровение. — Первые жертвы всегда самые ужасные, — говорит она, невидяще смотря в точку на тумбе. Питер не двигается, но Нат чувствует, что он внимательно её слушает. — Последующие тоже, конечно, но первые… Они преследуют тебя везде, куда бы ты ни пошёл, как бы ни пытался сбежать от этого или уверить себя, что так было нужно. Сколько бы ты ни пытался сказать себе, что это окупилось, это не поможет. Такие люди, как мы, никогда не спасут достаточно жизней, чтобы как-то компенсировать те, что мы забираем в попытках защитить большую часть. Это цена настоящей силы, иногда нам приходится делать выбор и идти на вынужденные жертвы, признавать существование сопутствующего ущерба. Иногда мы наступаем на группу муравьёв, чтобы спасти многочисленные популяции других насекомых. — А если… — медленно произносит парень, бессознательно проводя рукой по лицу — жест, который на мгновение создаёт видимость, что перед шпионкой сидит не парень, а его отец — так он становится похож на него в этот момент. — Если я убежден, что убийство под предлогом нужды не перестает быть убийством? Пусть мы убили агентов Гидры, но они всё же были людьми, так почему нас назвали героями за это? Я не понимаю… — И не поймешь, — отвечает Вдова, чувствуя себя родителем ребёнка, которому впервые приходится объяснять, что мир — вовсе не сказочная поляна с цветочками, бабочками и радугой, а тюрьма, поле боя, где выживают сильнейшие особи, готовые убивать других ради своего спасения и бороться за место в обществе. — Ты просто должен научиться с этим жить — это чудовищно и несправедливо, но с какой-то стороны это и благо — ты забираешь несколько жизней, чтобы спасти сотню других. Реальность такова, что каждый из нас прошёл через это, у нас у всех руки по локоть в крови, с этим ничего не поделаешь.       Питер молча смотрит на неё, разочарованный её ответом, и они снова погружаются в тишину. Его лицо — чередование смятения, негодования и растущих противоречий. — Моей изначальной жертвой была беременная женщина, — спокойным голосом признается она, однако ей требуются для этого все силы, что у неё есть. — Мне было одиннадцать лет и моим первым по-настоящему значимым заданием было убить руководителя разведывательного директората ЦРУ — Артура Вашкевича, который каким-то образом напал на след Красной Комнаты — в те года было слишком много сообщений о девочках, которые как-то были задействованы в преступных ситуациях. Я так хотела доказать, что я способна на большее, так хотела впечатлить Дрейкова, что была готова пойти на что угодно. … Я проникла в дом того человека, прошла в его спальню и застрелила прямо в постели, думая, что это он. Спустя полминуты мужчина вышел из ванной комнаты. В постели лежала его жена, бывшая тогда примерно на восьмом месяце беременности. — Господи Иисусе… — Самое ужасное было то, что я была горда выполненным заданием. И, хотя её лицо преследовало меня каждую ночь, я с гордостью носила звание убийцы в таком раннем возрасте.       Чёрная Вдова не смотрит на собеседника, боясь увидеть на его лице — лице милого, всегда всепрощающего Питера, который слишком добр и мягок, чтобы вообще кого-либо ненавидеть — презрение и полное разочарование в ней, однако всё ещё нежно сжимающая рука парня разуверяет в этом, равно как и тон, которым он произносит следующие слова: — Ты была лишь ребёнком, — как она и думала, милый, сказочно добрый Питер, смотрящий на неё снизу вверх и находящий оправдание любому её — даже самому чудовищному — поступку.       Парень выглядит поражённым и да, слегка разочарованным, но он всё ещё смотрит на неё так же, как смотрел всегда — с любовью и ничем не прикрытой привязанностью, с какой маленькие мальчики смотрят на своих великолепных старших сестёр. — Разве это оправдание? — спорит Романофф, непонятно почему пытаясь донести до него простую мысль о том, какой ужасный она человек. Она пренебрежительно усмехается, и продолжает прежнюю мысль: — Однако, знаешь, иногда самым запоминающимся убийством становится то, на которые ты думал, что не способен, как это было у Клинта.       Ей не нужно было напоминать — Питер отлично помнил брызги крови, асфальт, который нещадно заливала красная жидкость, вытекающая из расколотого Клинтом черепа агента Гидры, ноги, вывернутые в неестественном положении, и самого Бартона, взгляд которого напоминал взгляд душевнобольного. — Самая тяжелая часть вовсе не убийство, это сделать легко — нужно всего лишь нажать на курок, гораздо тяжелее жить с этим дальше. Ты ещё молод, но ты Мститель, поэтому, к сожалению, такое произойдет ещё не раз. Я бы хотела пообещать, что уберегу тебя от этого, но я не могу — ты должен быть готов к этому.       Питер невесело улыбнулся искусственной, вымученной улыбкой, который не мог спать вот уже несколько недель подряд из-за продолжающихся кошмаров. Он собирается спросить кое-что ещё, но вместо этого плавно переводит разговор в другое русло: — Клинту очень повезло, что у него есть ты.       Они смотрят друг на друга несколько коротких моментов, пока Питер не двигает бровями в заговорщическом жесте. Нат, пытающаяся скрыть собственное веселье от этого движения, несильно шлёпает его по щеке тыльной стороной ладони, и Старк оглушительно, теперь уже абсолютно искренне смеётся, отодвигаясь от неё. — Отвяжись. — Я ваш самый ярый шиппер.       Романофф ласково закатывает глаза на его выходки. — Я не заказывала купидона. — Ну извини — у меня дерьмовые последние два месяца, с твоей стороны было бы великодушно дать мне повод для умиления. — Этого не произойдет. — Ну, — стонет он, театрально выпячивая нижнюю губу и смотря на неё как бездомный щенок на потенциального хозяина. — Пит, перестань, — Наташа качает головой в ответ на его дурачества уже с чуть большим осуждением. — Для меня любовь не то же самое, что для тебя. Мне достаточно просто быть рядом с Клинтом.       Нахмурившись, Питер глядит на неё из-под длинных пушистых ресниц, в его глазах — математические вычисления, теория вероятности и противоречия между мозгом и сердцем, рациональностью и чувствами. В конце концов, её ответ его не устраивает, и он категорично вертит головой в отрицании. — Знаешь, нам жить в этом мире ещё несколько десятков лет, — задумчиво сообщает он ей. — Неужели ты хочешь состариться, так и оставшись старой девой? Нат, ты молода, ты прекрасна, ты один из самых невероятных людей в моей жизни. — Видимо, у тебя их было мало, — иронично фыркает Наташа. — Я первая в списке «встретишь её, беги и не оборачивайся». Я монстр. — Ты моя старшая сестра во всём, кроме самого незначительного критерия — общего ДНК. Для меня ты никогда не будешь монстром. Ни для кого из нас, тем более, для Клинта. Я наблюдаю за вами двумя далеко не первый год, и никогда прежде я не видел такой гармоничной пары. Даже мои родители не сравнились бы с тобой и Бартоном. А это о чём-то да говорит.       Питер смотрит на неё с такой уверенностью, с такой верой в собственные слова, что её решимость всё отрицать до последнего вздоха чуть рушится, и он это видит.       Наблюдение за Наташей и Клинтом всегда было для него сродни просмотру улучшенной версии «Ромео и Джульетты», да и те кажутся лишь жалкой пародией на их фоне. Они оба не из тех, кто кричит о любви в шумном переулке или проявляют её на людях при каждом удобном случае, тем не менее, она так заметна, что скрыть это становится абсолютно невозможно. Любовь между ними кроется в самых обычных вещах — в ожерелье в виде стрелы на шее Наташи, в ноге Клинта, которой он любит опираться на стул, где сидит она, в заботливо перебинтованных её рукой ранах, в незаметной физической близости в виде руки на плече или касания её коленом его, в заботливых взглядах и нежных улыбках, в безмолвном общении и внутренних шутках.       Питер смотрит на это день за днём, замечая порой тоскливые взгляды Нат или потерянность в глазах Клинта, которая сходит на нет, стоит ей появиться на горизонте его видимости, и переживания за них грызут его каждый прожитый день. Она его сестра, и он хочет для неё лучшего, хочет для неё безоблачное будущее, которое она заслужила, именно поэтому он расшибется в лепешку, чтобы добиться этого и донести до неё простые мысли. — Пит… — Нет, послушай, пожалуйста, просто… — умоляет Старк, вновь хватая её за руку и устанавливая зрительный контакт. Его шоколадные глаза резко контрастируют с её зелёными, как и его уверенность с её сомнениями. — Я думал, что влюбился ещё тогда, в школе. Мишель отличалась ото всех остальных, и меня это зацепило — я нервничал рядом с ней, путал слова и откровенно тупил. Уже сейчас я понимаю, что это была глупая детская симпатия, вызванная тем, что мне отчаянно хотелось кого-то любить. Знаешь, почему? Потому что теперь я знаю, что такое настоящая любовь. Когда лежишь внезапно в постели и осознаешь, что этот человек для тебя весь чёртов мир. И тебя больше не пугают житейские проблемы, которые могут возникнуть у вас из-за разных характеров и абсолютно отличающихся личностей, потому что ты понимаешь — ради него ты сможешь смириться с тем, что раньше тебе не нравилось. Ты преодолеешь всё, лишь бы видеть его улыбку по утрам, наблюдать за ним, сидя на диване, пока он читает книгу, глупо шутить, не испытывая никакой неловкости или боязни, что этот человек сочтёт тебя странным, строить планы на жизнь, в которые он будет входить в первую очередь. И да, это страшно, потому что в последствии это может причинить тебе боль, но оно того стоит.       Питер говорил пылко, страстно, как умел только он — с широкими жестами, доказывающими его точку зрения, и непотухающим огнём в глазах. Наташа наблюдает за ним, улыбка расцветает на её лице с каждым сказанным им словом, медленно превращаясь в рвущиеся наружу беспечные смешки.       Старк возмущенно замолкает и, стянув со стойки рядом влажное полотенце, с размаху ударяет её, отчего Наташа широко раскрывает рот от неожиданности и поразившего её удивления. Мордашка Питера — неоднозначная смесь настороженности и веселья. Он отпрыгивает от неё, как лягушка от внезапно опустившейся рядом с земноводным человеческой ноги. Парень улепётывает, оказываясь на другом конце этажа за две секунды, а ему вдогонку летят ложки, вилки и какие-то посторонние предметы, однако угрожающий посыл смягчает смех обеих сторон противостояния.       Утро, впрочем, закончилось тем, что кухня общего этажа была полностью разгромлена, а бедный Питер оказался с ног до головы покрыт сырыми яйцами, которыми в него пулялась «взрослая, авторитетная и серьёзная» Чёрная Вдова. В итоге их день оказался забит уборкой под строжайшим взглядом сурового и разочарованного Капитана Америки — втайне попросившего Пятницу сохранить записи яйцевой бойни — и провести дополнительные часы на беговой дорожке.

***

начало декабря 2020

      Тихими бесшумными шагами Наташа ступала по светлому, недавно обновлённому паркету этажа, на котором располагались в настоящее время она, Клинт, Натаниэль и Кэтрин. Минуя загромождённую гостиную, служившую скорее складом игрушек для Нейта, она прошла в коридор, в уме раскидывая расписание дополнительных тренировок агентов из Международной Организации Мстителей по свободным от дел окнам и сделав пометку помочь Ванде, отчаянно желающей научиться брать некоторые дела Старк Индастриз на себя, дабы снять хотя бы небольшой груз ответственности с плеч Питера, разобраться в некоторых аспектах компании.       На этаже было тихо, что означало присутствие детей минимум двумя пролётами выше, а местонахождение Клинта Романофф выяснила несколькими десятками секунд позже, когда подошла к двери собственной комнаты, которая была открыта, предупреждая о госте.       Бартон сидел на её кое-как заправленной кровати — она не часто утруждала себя подобным занятием; драгоценные свободные от детей и ленивой суеты минуты утра Чёрная Вдова скорее потратила бы на дополнительные отжимания или растяжку, чем на аккуратное застилание предмета мебели простыней — с неоднозначным для других людей выражением лица, однако Нат видела каждую мелькающую эмоцию на его лице, калейдоскоп чувств Клинта был для неё подобно открытой книге с текстом для пятилетнего ребёнка.       Замешательство. Неуверенность. Тревога. Тоска. Любовь.       Его острые локти опирались на колени, а длинные пальцы зажимали стопку бумаг. Тёмные брови нахмурены, а лицо выражало то же замешательство и одновременно нежность, привязанность, совсем как когда он очнулся после потери связи с Локи, обнаружив рядом с собой сидящую Нат, не отходившую от него всё это время. — Что изучаешь? — бесцеремонно поинтересовалась она, неслышно входя в комнату и на ходу стягивая чёрную куртку, оставаясь в серой водолазке.       Её голос прозвучал для мужчины из ниоткуда, и он бы подпрыгнул, если бы уже давно не привыкнул к подобным неожиданным появлениям, смирившись с тем, что делить пространство с Наташей — значит жить в вечном удивлении.       Серо-голубые акварельные глаза спокойно метнулись к её стройной спортивной фигуре. Не говоря ни слова, он сдвинулся в безмолвном намёке сесть рядом, и Чёрная Вдова, которую называли неумолимой убийцей, не поддающейся просьбам или отчаянным мольбам, подчинилась молчаливому призыву.       Нагло вытянув листы из его нервных пальцев, Наташа бегло пробежалась по первой странице.

Свидетельство об усыновлении (удочерении) Бишоп Кэтрин Элеонора Усыновлен (а): Бартоном Клинтоном Фрэнсисом Романовой Натальей Алиановной

— Не думала, что документы будут готовы так быстро, — без единой эмоции сказала Романофф, по привычке натягивая на себя маску безразличия, когда эмоции обуревали так сильно, что практически накрывали как приливная волна — привычка, жестоко воспитанная в ней Красной Комнатой. Она сделала это прежде, чем взглянула на Клинта, который всем своим видом умолял о помощи в нахождении твёрдой почвы; её лицо смягчилось, легки и непринужденно Наташа положила левую руку ему на колено, несильно сжимая. — Ты всё ещё уверен в этом?       Сказать по правде, это был хороший вопрос для них обоих, потому что сейчас, держа перед собой документы, которые осталось лишь подписать и отправить обратно для заветной печати, ставшей окончательной в этом решении, она сама находилась на грани сомнений.       Это не было спонтанным решением — в конце концов, они размышляли над этим вот уже пару месяцев и попросили Росса об этом одолжении (ранее нелегальном, ведь они не были законными супругами, однако было мало того, что не могли решить связи, влияние или деньги, сыграло свою роль и то, что мир больше не был прежним, и теперь за этим следили уже не так пристально; вдобавок, быть лично знакомым с Президентом Соединённых Штатов Америки тоже играло немало важную роль) неделю назад, — однако это оно грозилось изменить всю их жизнь, обратного пути и места для отступления после подписания уже не будет. Они единодушно согласились — Кейт заслуживала этого: семью, дом, крышу над головой и уверенность в постоянном месте; каким-то странным, удивительно стремительным образом Наташа и Клинт привязались к этой невероятной девочке, поэтому сперва решение было действительно лёгким, но сейчас, стоя на краю пропасти и намереваясь сделать последний шаг, оно осложнилось своим судьбоносным характером и осознанием всех последствий, вызванных их действиями.       Вопрос о верности этого решения всплыл на поверхность водоёма, желая насладиться свежим воздухом до того, как скорая бушующая волна поглотит его. — Я не знаю, — признался Клинт, повернув к ней голову и смотря на неё взглядом, просящим принять решение за него. На мгновение это вернуло Наташу в былые времена, когда они вдвоём сидели в тошнотворно-белоснежных стенах коридора родового отделения, поражённые вопросом врача, требующего ответа о том, кто из Бартонов в приоритете — мать, Лора, или ребёнок, не рождённый малыш Нейт. — Что, если мы сломаем ей жизнь этим?       Наташа приоткрыла рот, и в глазах Клинта появился огонёк надежды, что погас так же быстро, как и появился, когда она, впервые в своей жизни, не нашла ответа на этот вопрос.       Конечно, их сомнения заключались не в том, нужна ли им такая «ноша» в виде ребёнка, за которого они теперь будут в ответе, а в том, как это повлияет на саму девочку.       Быть Мстителем — значит подвергать свою жизнь, а вместе с тем и жизнь своих близких, постоянному риску. Они все находились в постоянной опасности — на улице, в Белом Доме, в офисе компании, даже в Башне. Да, их любили, их уважали, ими восхищались, но была часть населения, которая в самых невообразимых мечтах видела команду на плахе или распятую на глазах многочисленной толпы, совсем как Иисуса Христа, который хоть и мечтал о благе всех людей, но был не понят и не принят, несмотря на добродетельные намерения. — А ты готов расстаться с ней и отдать её в руки органам из социальной опеки? — тихо и как всегда спокойно спросила Наташа, вглядываясь в его лицо. Её вопрос, он знал, вовсе им не был — Чёрная Вдова не задаёт вопросов, на которые не знает ответа — она передавала ему эстафету, давала шанс ответить на него самому, разобраться в этом, пока она принудительно его не заставила.       Однако ему и не пришлось задумываться — он знал ответ так ясно, что не было ни секунды сомнений, как если бы у него спросили, сколько будет «один плюс один»: он бы не смог — не после Лоры, не после его детей. Клинт уже потерял больше, чем когда-либо мог представить в самом ужасном кошмаре, и расстаться с ещё одной дочерью было для него выше всяких сил.       Бартон покачал головой, хоть это и не требовалось — они перешли стадию, когда им двоим нужны были слова для разговора, много лет назад.       Повернув голову, он уставился в её синие, необычно смягчённые внезапным проявлением привязанности глаза. Она улыбнулась ему своей фирменной улыбкой, которая наполняла его теплом и душевным равновесием в худшие времена, и игриво толкнула одним плечом, тем самым приблизившись чуть сильнее. — Каково это — становится родителем впервые? — движимый отчаянным желанием узнать её мысли по этому поводу, осторожно спросил он, всё так же смотря на неё, ловя каждую реакцию с небывалой неистовостью.       Лицо женщины озарило нечто, похожее на неверие и страх, но быстро поглотилось тем ласковым блеском красивых глаз, которыми часто сопровождались взгляды на Нейта, Морган или Кейт. С той же нежностью она смотрела на троих детей, с той же незримой привязанностью наблюдала за выходками Питера. — Какого это — снова обрести дочь? — в ответ выстрелила она, и нежданная пуля попала ему прямо в сердце. Наташа всегда знала, куда бить так, чтобы достучаться или получить реакцию. Будь это кто-нибудь другой, Клинт врезал бы ему и стремительно ушёл, но это была Таша, которая делала это не для того, чтобы причинить ему боль — она лишь пыталась помочь ему своими собственными методами.       Однако, разумеется, это не изменило того, что слышать намёк, скрытый в её словах ото всех остальных, кроме него, было менее мучительно. — Я её не заменяю. — Говори это не мне, а себе, — жёстко отозвалась Нат в своей привычной манере. Она держалась отстранённо и была полностью серьёзна, однако Бартон всё ещё чувствовал её поддержку — рука Романофф всё ещё лежала на его ноге, плечо тесно прижималось к его плечу, её колено — к его. — Клинт, я знаю тебя и прекрасно всё вижу, ты не сможешь меня одурачить. — И не надеялся, — мужчина чуть улыбнулся, почувствовав слегка опьяняющий прилив нежности к подруге, что так хорошо его читала и заботилась о нём, была константой в его жизни вот уже почти два десятка лет. Всё вокруг него менялось, но только не она.       Он вздохнул, когда серьезность разговора снова вынудила его нахмуриться. — Кейт никогда не займёт место Лайлы в моём сердце, но… — Но одна из причин, по которой ты так быстро к ней привязался заключается в том, что она напоминает тебе Лайлу, — Наташа вновь предугадала его мысли, избавляя от необходимости говорить это вслух. Мысли — одно, однако вслух это казалось признанием в измене, предательством.       Соколиный Глаз кивнул, безучастно наблюдая за изящными женскими пальцами, отбивающие никому не известный ритм на его колене. — Иногда я думаю, что всё это было нереально, что все они были лишь плодом моего воображения — моя семья была слишком идеальна, чтобы существовать на самом деле. Быть может, я всегда был отцом-одиночкой, воспитывающим единственного сына, пока его мать сбежала, не выдержав тягот ответственности. Может, я сошёл с ума и нафантазировал себе идеальную жизнь на ферме с прекрасной женой и тремя детьми. — Клинт… — Вчера я сказал Нейту, что мама гордилась бы им, а он посмотрел на меня так, словно я сморозил какую-то чушь, — мужчина невесело усмехнулся, неверяще качая головой. Горечь, звучащая в его голосе, разбивала Чёрной Вдове сердце — метафора, услышав которую из её уст, Дрейков наверняка бросил бы её в камеру одиночества на несколько недель «для исправления», дабы выбить «всю эту детскую чепуху». — Он был слишком мал, чтобы запомнить кого-либо из них, — рационально заметила Романофф. — Ты не можешь винить его в этом. — Я знаю, просто… Я так надеялся, что мои дети вырастут в полноценной семье, не зная, каково это — наблюдать за тем, как за другими ребятами в школе приходят любящие матери.       Он не сказал «я надеялся, что они не постигнут моей участи», но Нат слышала это отчётливее, чем когда Стив кричал на всё поле сражения «К бою!».       Прошлое Клинта само по себе — зона боевых действий; зловонное дыхание вечно пьяного отца, неадекватной матери, не имеющей материнского инстинкта, жестокого, дикого, бездушного страшного брата, мёртвые глаза которого, так похожие на его собственные, преследовали его несколько лет, — мучительные мысли, вновь и вновь повторяющие в его голове один и тот же список — список людей, которые сочли его недостойным своего времени и своей любви.       Годы, потраченные на преодоление всего этого кошмара, казались вечным адом; это были годы, полностью ушедшие на то, чтобы научиться говорить об этом вслух, — период его жизни, претерпевающий изменения так быстро, что он не успевал следить за этим и запоминать новые факты. Наташа — единственная константа в то время, единственная постоянная величина во всей какофонии новых людей, работы в ЩИТ и попытками пережить кошмары, попытками забыть о прежней жизни, стереть из памяти толпы, перед которыми, будучи ещё подростком, он выступал как клоун с луком, чтобы наскрести денег на корочку хлеба, бесчувственные глаза матери, смотрящей на него как на чужого ребёнка, которого ей подкинула «последить на часик» малознакомая соседка, болезненные удары ремнём от отца, едва ли не состоящего к тому времени на девяносто процентов из чистейшей водки, или колючие, обидные фразы старшего брата, что ненавидел его больше, чем девчонку, отказавшей ему в «свиданке» перед всей школой.       Единственное, что было неизменным в то время, это Наташа, её постоянное присутствие в его жизни длится так долго, что Клинту страшно об этом думать. Он мог бы обойтись и без неё, но, Боже… Боже, он не хочет. Он сделал бы всё, чтобы избежать этого. — У него не будет матери, — с сожалением произносит Романофф, прерывая его мысли, на её лице отчего-то зияют дыры, до краёв заполненные собственной виной. — Но у него будет отличный отец и старшая сестра. Этого будет более, чем достаточно.       Движимый внезапным порывом уверенности и абсолютной необходимости, Бартон приостанавливает её пальцы, стучащие по его ноге, беря её руку в свою и нежно сжимая. «У него будешь ты» прямо читается в его водянистых глазах, смотрящих на неё так, словно она солнце, выглядывающее из горизонта после нескольких дней, во время которых мир поглотила холодная ночная темнота.       Его бедро теснее прижимается к её, и, пусть другим это показалось бы интимным жестом, но для них касаться друг друга было так же привычно, как дыхание. Они провели слишком много дней в тесных вентиляционных отверстиях, одиночных номерах отелей с одной кроватью и холодных ночей в засаде, когда согреться можно было лишь одним способом — грея друг друга естественным теплом и жаром собственной кожи. Если бы даже Клинт захотел, он не смог бы пересчитать то количество раз, когда они спали в одной постели, обнявшись в попытках отогнать чужие кошмары.       Только за последние месяцы Наташа почти каждую ночь оказывалась у его кровати, тихо что-то рассказывая до тех пор, пока его сердце не перестанет отчаянно пытаться выпрыгнуть из его груди; частенько она ложилась рядом — его голова перемещалась с подушки на её плоский живот, слушая лёгкое, успокаивающее бурление; иногда Романофф позволяла себе отогнуть край одеяла и заползти к нему, прижимая ледяные пальца ног к его лодыжкам, что вызывало в нём странное, но знакомое чувство. Чаще всего мужчина лежал на спине, вытянув руку, на которую сверху ложилась Нат, чьи холодные пальцы скользили под подол его футболки, ища тёплую плоть, об которую можно погреться, — это поза была золотой серединой между сохранением удобной дистанции и гарантией взаимной реакции, если ночью что-то случится. Клинт не смог бы подсчитать, сколько раз по утрам он просыпался именно в этой позе, даже в те ночи, когда они ложились спать в разное время, и он чувствовал, что Наташа просыпается рядом с ним, вздрагивая от этого.       В тот самый первый день, проведенный в Башне, они были оба не в своей тарелке — то было незнакомое окружение, отсутствие привычного глазу угла, где можно было спрятаться. Клинт видел невидимую панику на её лице — страх большого пространства и стен, запирающих её внутри, совсем как в Красной Комнате. Он практически видел, как на неё накатывают болезненные воспоминания, как стены грозят подняться и отсечь его от её жизни, заставить её убежать, заползти куда-нибудь, где никто не сможет её достать. Бартон помнит в малейших деталях, как в тот день он нашёл им гнездо — просторное место для двух сломленных агентов в недрах вентиляции, куда вскоре перекочевали пары одеял, куча подушек и даже ноутбук.       Первые дни они прятались там, теснившись в маленьком пространстве и прилипнув друг к другу в поисках чего-то знакомого и успокаивающего, но даже спустя недели они ночевали вместе, хотя у каждого из них был свой громадный этаж, оснащённый всем, чего пожелает душа, начиная от гардеробных размером с однокомнатные квартиры и заканчивая специализированными залами для балета или стрельбы из лука. Впрочем, им это было не нужно, ведь всё, что их волновало, — это возможность быть рядом.       Основательно задумавшись об этом сейчас, Клинт осознал — они редко делали что либо, если другой не принимал в этом участие. Всегда вращались вокруг друг друга, словно двойная система, пусть они и были чем угодно, только не звездами — скорее, две потерянные души, гравитационно связанные между собой, обращающиеся по замкнутым орбитам вокруг общего центра масс. У него никогда не было того, на что можно опереться: прошлое, которое он не любит вспоминать, и будущее, которое в лучшем случае неопределенно, — но у него была Наташа, а у Наташи был он.       Это осознание подобно маяку осветило дорогу заблудшей в темноте душе, словно сняло невидимый груз с его плеч, как если бы он снова был маленьким мальчиком, натворившим в школе то, что всячески его угнетало до тех пор, пока не подошла мама и не сказала тёплым, полным уверенности тоном «Мы во всём разберемся».       Прикрыв глаза, Клинт прижался своим лбом ко лбу Нат, что внимательно следила за ним, впервые в жизни не зная, что он собирается предпринять или сказать. Он был так близко, что его тёплое дыхание опаляло её прохладные щёки, отчего жар поднимался по её шее от такой опасной близости. — Ты не замена Лоры, ты же это знаешь? — бормочет он, его губы всего в нескольких сантиметрах от её, и Нат приходится прикладывать все усилия, тщательно прогонять по памяти все уроки по сохранению невозмутимости и выдержке, чтобы оставаться внешне спокойной, хотя в глубине её души верещит от неверия маленькая, наивная девочка, мечтающая об истинной, настоящей любви, какую она видела в мультиках по телевизору, когда ещё жила в Огайо. Его слова доходят до неё не сразу, собственная беспорядочность мыслей бесит шпионку — столько лет, потраченных на то, чтобы стать холодной, бесчувственной и отстранённой, только для того, чтобы все эти старания разбились под тяжестью ударов, наносимых её стенам упрямым, не желающим признавать поражения Бартоном. — Ты никогда не была и не будешь заменой Лоры или кого-либо ещё, ты — Наташа, ты мой лучший друг. Нет никого, кому бы я доверял больше, чем тебе. Даже Лоре…       Это признание было сравни бальзаму для её сердца, истерзанному тихой ревностью, которую Романофф пожирала подобно фагоциту, не давая этим чувствам взять верх и разрушить её дружбу с Клинтом и Лорой. Если бы ей пришлось прожить всю жизнь с этим чувством, она бы сделала это только ради того, чтобы не потерять их. — Ты всё ещё чувствуешь пустоту? — и Клинт хочет сказать «нет», он правда может, но не в этот день. Иногда этот ответ бывает правдой, иногда нет — яма внутри него открывается наугад, ты никогда не сможешь предугадать её появление, как нельзя абсолютно точно угадать, когда и где будет землетрясение. — Иногда. Я скучаю по ней, пусть у нас и были проблемы в последнее время. — Какие проблемы? — слова вырвались из её рта прежде, чем она успела всё обдумать — снова косяк, недостойный выпускницы Красной Комнаты и вновь по той же причине.       Однако на то были веские причины: они делились друг с другом всем, что происходит в их жизни. У Наташи было всего два человека, которым она настолько доверяла — Клинт и Питер, однако со вторым у неё всегда были и будут границы дозволенного. Бартону можно было позволить рассказать всё: он был взрослым мужчиной, испытавшим на себе всё то дерьмо, которое мир любит выливать им прямо на головы в самый неподходящий момент, в то время как Питер… Романофф уже давно ни от кого не могла скрыть то, что она любила его любовью старшей сестры; он был мальчиком, которого она всячески пыталась защитить от всех реалией вселенной, но проваливалась вновь и вновь, и вновь и вновь пыталась, не собираясь останавливаться. Наташа рассказывала ему всё — от запретной темы, Елены, до того, на что у неё аллергия — однако частенько она значительно смягчала подробности. Всем самым сокровенным и ужасным она делилась лишь с Бартоном, а Бартон — только с ней, точно так же предпочитая скрывать от Лоры мучительные аспекты жизни.       Внезапно всплывшие проблемы их семьи стали неприятной неожиданностью не из-за самого их наличия, а от того, что она не была в них посвящена.       Растерянная, — в чём Чёрная Вдова, конечно, никому бы не призналась под страхом смерти — женщина пристально смотрела на Бартона, взглядом вытряхивая ответы. — С тех пор, как я вышел на пенсию, мы стали чаще спорить, — неохотно признался он, смещая лоб так, что теперь он опирался на её плечо. — Это не было ссорой, но Лора видела, что я не мог усидеть на месте, постоянно копал информацию и не вылазил из новостных сайтов, и её это расстраивало. Она могла бросить ЩИТ и стать домохозяйкой, а я — нет. Я не мог, потому что ты не сделала того же. — Почему ты не сказал мне? — потребовала она, даже не прилагая усилий, чтобы в голосе не прозвучала обида — знала, что бесполезно. — Потому что ты бы начала винить себя, — незамедлительно последовал ответ, и, хотя Наташу это нисколько не успокоило, она не могла отрицать, что это было правдой. — Ты была её сестрой, она любила тебя, но в глубине души я знал, что её тревожат наши… отношения, наша близость. Она была вечно сидящей дома с детьми женщиной, пока её муж пропадал на работе со своей лучшей подругой, которой он доверяет больше, чем ей. Её можно понять. — Но она… Она ведь знала, что мы бы никогда её так не предали? — Она знает, что всё было до неё.       Первой реакцией Наташи было отрицать эти слова, находя разумное, рациональное объяснение их отношениям до того момента, как у Клинта и Лоры всё стало серьёзно, однако его не было.       Встревоженный отсутствием каких-либо комментариев, Бартон отодвигается; теперь они сидят лицом к лицу, пространство между ними переполнено тем, что Клинт знает, что не может сказать: «Помнишь, как в Минске ещё на второй год нашей совместной работы, когда мы оба были едва ли не подростками, меня ранили в грудь, ты сломала руку, но продолжала отстреливаться и тащить меня назад к убежищу, ни разу не пожаловавшись, не сказав ни слова. Ты поцеловала меня и сказала, что пропустишь мой хладный труп через мясорубку, если я посмею умереть у тебя на руках. Ты любила меня уже тогда, я знаю, что любишь сейчас.».       Он позволяет себе смотреть на нее и пытается вспомнить реальность, в которую она, кажется, верит, пытается представить мир, где они друзья и только друзья. Это невозможно, и он понимает, что не знает, что будет делать, если она сейчас сбежит. Слишком много правды вылилось на поверхность.       Клинт смотрит в её зелёные глаза, напоминающие ему бескрайние смешанные леса, воплощающие дух свободы, и образы мелькают в его разуме, на подобии быстро прокручиваемых кадров с телефона. Впопыхах сорванная одежда, жар их возбужденных, разгоряченных тел, сливающихся воедино после кровавой бани в Вене. Она позволила ему, как позволила после той неудачной работы в Варшаве, как он позволил ей после той ошибки в Ницце. — Хорошо, — отводя взгляд, выдыхает Наташа с облегчением, вызванной тем, что Лора знала о сложившейся ситуации. Она хочет сказать что-то ещё, но твёрдый голос Клинта прерывает её прежде, чем Романофф успевает открыть рот. — Нат, посмотри на меня, — просит Мститель, умоляющие нотки сквозят в, казалось бы, ничего не значащих четырех словах. Она делает, как он просит, и сразу понимает, к чему всё это ведёт. Хуже то, что шпионка не знает, как реагировать на это. — Мы никогда не могли быть просто друзьями. — Я не хочу об этом говорить, — резко и холодно прерывает Наташа, выдирая руку из его мягкой и осторожной хватки. Она подрывается с места, намереваясь убежать, как делала это всегда, когда чувствовала уязвимость, но Клинт встаёт вместе с ней, легко предугадывая её действия. В конце концов, да, Наташа знала его наизусть, но и Бартон знал её не хуже, если не лучше. — Мы не говорим об этом уже больше полутора десятков лет, — он повышает тон, и она от неожиданности останавливается как вкопанная. — Черт, да мы никогда об этом не говорили! Когда-нибудь нам придётся это обсудить.       Часть её хочет сказать «лучше позже, чем сейчас», в то время как другая, маленькая, незащищённая, не до конца изувеченная Дрейковым и жестокой, никого не щадящей жизнью, мечтает лишь о том, чтобы он признался в том, что разделяет то, что чувствовала она все эти годы — всепоглощающую, отнюдь не платоническую любовь. — Ты сделал выбор, — горько отзывается она, не спеша поворачиваться к нему. Стоя к нему спиной, Наташа почему-то чувствует себя более защищенной от накатывающих эмоций. Её слова — напоминание о том, что Клинт встретил Лору и проигнорировал всё, что происходило между ними до этого, однако это распаляет его сильнее. — Нет, ты сделала его за нас, помнишь?! — кричит он на удивление обоих. Клинт никогда не кричал на неё, никогда не поднимал голос — отчасти потому, что сам слишком часто был субъектом, на которого он был направлен, и теперь не переносил их в любом виде и посыле, отчасти и потому, что это было болезненно для Нат — шум и крики возвращали её на злосчастную базу, где она выросла, где похоронила в себе мечтательного ребёнка, желающего иметь всё то, что имеют другие — семью, детей и другие прелести жизни. — Ты та, кто отвернулась и сделала вид, что ничего не произошло. — Потому что ничего не произошло, — в ответ бросила Романофф, резко оборачиваясь к нему и наступая как тигр на свою добычу — медленно и угрожающе. — Это было мгновение слабости. — Скорее уж, шестнадцать мгновений, — язвительно пробормотал Клинт, ничуть её не испугавшись. — Скажи мне прямо сейчас, что это был пустяк, что чувства были не причем, и я клянусь, что больше никогда не заговорю об этом.       Теперь он говорил спокойно, вкрадчиво, подчеркивая и донося до неё каждое слово, но странным образом это обжигало сильнее, чем прежний крик. Наташа стояла прямо, расправив плечи в попытке казаться увереннее, чем она была на самом деле, но это не обмануло её лучшего друга. На то он и был её лучшим другом.       С минуту, показавшейся ей целым часом, они, не моргая, пялились друг на друга, поражённые собственной ссорой. Агенты могли спорить, драться, колотить противника первыми попавшимися под руку предметами, но никогда прежде они не ссорились. Это было необычно и удручающе — то, что Наташа никогда в жизни не хотела повторять. — Ты заслуживал кого-то получше, чем сломленную убийцу из Красной Комнаты, — наконец, почти неслышно прошептала Романофф, выглядя такой сломленной и разбитой своим же признанием, что напомнила Клинту Лайлу, когда та спросила, умрёт ли мама в тот злосчастный и одновременно прекрасный день — день Рождения Натаниэля       Это признание было всем, что нужно было Бартону, дабы осознать происходящее и понять ответ на его вопрос. — Боже, Нат, — поражённо выдохнул он, подходя к ней ближе и несильно обхватывая плечи. — Ты не можешь решать за меня, кого я заслуживаю! Я любил тебя, хотя мне пришлось затоптать всё это и освободить место для Лоры лишь потому, что я считал, что тебе это не нужно.       Правда заключалась в том, что Клинт любил Лору, но другой любовью, не такой, какой он любил Нат. Она была его тихой гаванью, местом, куда он всегда мог сбежать, когда понадобилась бы тишина и спокойствие, но Романофф — огонь, одновременно обжигающий и ласковый, константа и стабильность. Он осознал жестокую истину уже очень давно — никого в жизни, не считая собственных детей, он не сможет полюбить так, как всегда любил Наташу. Любовь к ней была постоянным балансированием между «можно» и «нельзя», граница их платонических отношений была слишком нечеткой, что стиралась с каждым её заползанием в его кровать посреди ночи. Она была безумием для его скуки, но уравновешенностью для сумасшествия. Она была Наташей — женщиной, которая взяла его протянутую руку и пошла за ним в ЩИТ, пересмотрев ради него все свои прежние, воспитанные Красной Комнатой взгляды, женщиной, которую он отстегивал от наручников, которыми она по привычке приковывала себя первые несколько месяцев, которая позволяла ему — и только ему — лечить себя, перевязывать раны, с кем порой позволяла себе шутливо просить о том, чтобы он подул на них во время обработки. Возможно, познакомься он с Лорой чуть раньше, этого бы не произошло, но жизнь, как известно, любит играть в собственные игры, в которых не существует никаких правил. Его жене просто не повезло — она познакомилась с ним уже после того, как он встретил Наташу Романофф. Она была чудесной женщиной, доброй, ласковой, идеальной, и он любил её, но эта любовь была скорее необходимостью, его желанием, чем настоящим велением его сердца. — Я не думаю, что смогу это сделать, у меня не получится, — бормочет Наташа, пытаясь установить дистанцию, когда его руки перемещаются с её плеч на шею и притягивают к сильному телу с новой силой. Тем не менее, всё, что он слышит, это то, что она не говорит «я не люблю тебя». — Тогда мы прекратим это, и я просто немного потоскую, — продолжает уговаривать Клинт, хотя его тон делает это больше похожим на мольбы. — Черт возьми, Нат, мы взрослые люди, что ещё важнее — мы семья. Мы будем ею в любом случае, что бы ни случилось. Если что-то пойдёт не так, мы просто отпустим это и будем двигаться дальше.       И вот опять — невидимая сила притягивает их друг к другу, его лоб снова опирается на её, губы снова рядом с её губами, и всё, что отделяет их друг от друга — её собственные страхи и сомнения.       Наташа прикрывает глаза, чуть поддаваясь вперед, но не говоря ни слова и не делая никаких дальнейших попыток быть ещё ближе. — Таша, — пытается Клинт. Он хочет сказать это шепотом, нежно, чтобы сделать это мягким, осторожным и не угрожающим; вместо этого его гребаный голос ломается.       Есть секунда, когда он думает, что совершил худшую ошибку, когда он думает, что она собирается вырваться и выбить из него всё, чем набито его тело. Затем она прерывисто вздыхает и придвигается ближе, сжимая руки в кулаки вокруг его рубашки и зарываясь лицом в его шею. Старое прозвище, которое, казалось бы, пришло из другой жизни, ломает её решимость закончить этот разговор так, чтобы всё между ними осталось, как раньше. — Черт, — практически шипит Романофф, — Черт, черт, черт, — и он проводит ладонью по знакомой дорожке ее позвоночника сквозь хлипкую ткань водолазки, закрывает глаза и старается не заплакать. — Мы разберемся с этим, хорошо? — Говорит Клинт и пытается всем сердцем поверить в это. Наташа не отстраняется, а Клинт не отпускает. — Мы должны попробовать, — мягко шепчет он, большим пальцем поглаживая линию её челюсти. — Если даже не ради себя, то ради Кейт и Нейта. Таша, если ты хочешь прямо сейчас убежать от этого разговора, я понимаю, да, хорошо, но будь я проклят, если позволю тебе сбежать насовсем. Я всегда тебя прикрою, Нат. У тебя всегда есть я, помнишь? С самого начала, ты и я — эта часть никогда не менялась, и никогда не изменится. У меня есть ты — несмотря на все, что Танос забрал, у меня всё ещё есть одна из самых важных частичек моей жизни. Мы можем собрать все воедино, хорошо? Ты и я, вместе, как всегда.       Они стоят так целую вечность, пока женщина внезапно не отстраняется. Она целует его один раз в щеку, а затем движется влево, слегка касаясь губами его губ, и у Клинта кружится голова. Он согласился бы на что угодно, счастливо прожил бы свои годы, ничего не делая, если бы это означало, что ему не придется ее терять.       Он не даёт ей убежать, и Наташа позволяет ему видеть себя в худшем виде — полную страхов, сомнений и неуверенности в том, достойна ли она всего этого. Она вновь позволяет это ему, как позволила после Вены, как позволила после Минска и ещё четырнадцати городов. В конце концов, это всегда были они двое, не позволяющие другому утонуть или погрязнуть в собственной войне.