Причина выжить

— Арс! Ну и ну! Каким ветром тебя занесло в нашу богадельню? — Привет, Верочка! Так, заглянул на огонёк. Вера кокетливо накручивает выпавшую из-под шапки русую прядь на палец с шершавой потрескавшейся кожей и короткими, грязноватыми, обломанными ногтями — такими же, как у нас всех. Мы спали с ней несколько раз, последний — в той самой заброшенной землянке, где сейчас обитает Антон. Да, жизнь продолжается, не стоит думать, что вечно полуголодные, моющиеся раз в несколько месяцев люди с грязными ногтями перестают друг друга хотеть. Уже полгода я прячусь от неё, каждый раз выдумывая новые срочные дела по защите лагеря, но Вера — хранитель, а Антон не ест уже три дня. — Давно не виделись, Арсений. — Ужасное упущение! Как твои замороженные, Верочка? Едят? — Не особо. Похолодало же. Снова дохнуть начнут, — меня передёргивает от этой зловещей констатации факта, хотя прошлой зимой я говорил ровно так же. — И что ты с ними делаешь? — Уговариваю, в основном. Что ещё сделаешь? Рассказываю про свои любимые блюда, если повезёт, они начинают вспоминать свои — и иногда аппетит возвращается. Бред, конечно, Арс. Я их уговариваю, но каждый раз думаю, что лучше бы дети всё это съели. Зачем мы этим занимаемся? Я слышала, в других лагерях с замороженными не церемонятся. — Да… — тяжело сглатываю я, — я тоже слышал. Запах мерзкого размороженного бульона висит в землянке густым полотном. Меня подташнивает — и от запаха, и от страха, что сегодня я снова не смогу его накормить. Верины равнодушные слова крутятся в моей голове, как шарманка. — Тош, пожалуйста. — Не хочу. — Посмотри на меня, — я отбрасываю с его глаз длиннющую чёлку, пытаясь засунуть её обратно под шапку, получается странное поглаживание, на которое он неожиданно реагирует слабой улыбкой. Я осторожно глажу его щёку ещё раз, хотя назвать это щекой уже сложно — просто обтянутая бледной обветренной кожей скула. Он слегка приоткрывает глаза. Ну хоть так. — Рыбка, Антош. Ну ты же любил рыбку. Помнишь… Дальний Восток, небольшая яхта, воздух пропитан солью, ветер гудит в ушах так, что они едва слышат друг друга. Стол на палубе завален свежевыловленными деликатесами, большая часть которых так и останется несъеденной — Арсений пробует морепродукты только из вежливости, зная, что всё это достали из моря специально для них, и тайком кривится от запаха тины, Серёга отсиживается в каюте, а Антон вообще предпочитает любой еде сигареты. Он берёт в руки огромную, размером с ладонь, креветку, удивляясь её размеру. — Это королевская креветка, — говорит кто-то, и Антон берёт вторую креветку, поменьше, и разыгрывает шутливую сценку. — Ваше величество! — торжественно декламирует он, и мелкая креветка кланяется самой крупной. Антон вертит их в руках, как игрушки, и небрежно бросает обратно на стол, уходя в каюту за сигаретами. Еды столько, что от одного её вида дурно. — Это не рыбка, Арс. Это гадкий суп, — я вскакиваю на ноги, еле сдерживаясь, чтобы не пнуть ногой котелок, над которым струится вонючий бульонный пар. — Блядь, Антон! Ну прости, наш Мишленовский повар задержался в пути! Или сдох от голода в какой-то канаве! И ты сдохнешь! Если не будешь меня слушаться! Я в бешенстве выбегаю из землянки, расшвыривая ногами изломанную корку снежного наста, хватаю с земли какую-то палку, запаянную в лёд, как в слой стекла, и от души ломаю её об колено. Это не помогает, мне хочется орать и крушить всё вокруг — вот только и это тоже не поможет. Я поднимаю обломки палки с земли, стучу ей об ствол ближайшего дерева, чтобы сбить с неё ледяную оболочку, нахожу ещё несколько палок и развожу крошечный костёр. Это чёртово расточительство, но я беру пойманную несколько дней назад рыбу и, пока прогорает костёр, с трудом выбиваю ножом несколько комьев промёрзшей земли, согреваю их у костра, обмазываю этой землёй рыбу и кладу её в угли. Мишлен отдыхает. Мне хочется плакать. Бульона из этой рыбы хватило бы на неделю, а запечённой в угле её хватит на один раз. Когда я разломаю земляной кокон, срывая его вместе с чешуёй, на многочисленных костях останется совсем немного мяса. И оно всё равно не будет вкусным без соли и приправ. Здесь не бывает вкусно. «Вкусно» осталось там же, где «удобно». Но это хоть какая-то надежда. — Арс! — я вздрагиваю от женского голоса, чуть не наступив на дотлевающие угли. — Я надеялась, что найду тебя здесь. Привет! — Вера… Я… вот, рыбу жарю. — Транжира. — Да. Попалась случайно, когда дежурил на озере, — я замолкаю и слышу, как за моей спиной в землянке ворочается Антон. Чёрт, чёрт, чёрт! — Вер, пока дожарится рыба… Я беру её за талию и увожу за соседнее дерево, прижимая спиной к стволу, так, чтобы самому оказаться лицом ко входу в землянку. Я отбрасываю с её лица русую прядь, заправляя под шапку, получается странное поглаживание, и она прижимается щекой к моей перчатке. Мы целуемся, она закрывает глаза, а я пытаюсь развернуть наши головы так, чтобы вход ни на секунду не пропал из моего поля зрения. Другого выхода нет — нужно трахнуть её прямо здесь, съесть вместе чёртову рыбу и увести её обратно в лагерь. Никогда не любил романтические ужины. Когда я дёргаю молнию на её пуховике, девушка шепчет: — Холодно. Идём в землянку? — Нет, детка, я не дотерплю до землянки. Здесь, прямо здесь. — Арс, ладно, я поем, — раздаётся третий голос. Верины глаза расширяются. У меня есть секунда до того, как она обернётся и увидит Антона. Как убежит в лагерь с криками. «В других лагерях с замороженными не церемонятся». А с чужими замороженными не церемонятся ни в одном лагере. Я всё ещё прижимаю её к себе одной рукой, а вторая рука, справившись, наконец, с её молнией, скользит в карман. Лезвие ножа покрыто комочками замёрзшей земли. К счастью, это никак не влияет на его остроту. К счастью, многослойные свитера прекрасно впитывают кровь. К несчастью, я делаю это далеко не в первый раз. Чем дальше они уходили, тем меньше рук тянулось с надеждой к их коленям. На какой-то день страшного пути стало понятно, что пополнить запасы в рюкзаках можно только из таких же рюкзаков, навеки оставшихся на замёрзших плечах тех, кто шёл по этой дороге до них. Ещё через пару дней перестало казаться зазорным снять с замёрзших плеч более тёплую куртку, а с замёрзших ног — более тёплые ботинки. Страшные манекены на обочинах не хотели расставаться с уже ненужной им одеждой, цепляясь за неё окаменевшими телами, но выжившие были настойчивы. Иногда в карманах курток лежали деньги. Их вытряхивали прямо на обочину, и холодный ветер лениво перелистывал никому не нужные купюры. Новые ценности нового мира уже становились понятны — тепло и еда. Арсений слегка отстал от группы, чтобы обследовать карманы лежащего на дороге мужчины. Если повезёт, в них будет зажигалка, фонарь или нож. Возможно, лекарства. Лишь бы не бесполезные деньги. Ого, повезло! Да ещё как повезло. — Не двигайся. У меня пистолет. Не вставай с колен. Аккуратно сними рюкзак и толкни в мою сторону, — мужской голос за спиной пытается звучать грубо, но звучит взволновано. Да, они все ещё не привыкли мародёрить. Они только становятся монстрами. До того, как развернуться лицом к неопытному грабителю, Арсений осторожно, прикрывая своей спиной обзор, достаёт из кармана лежащего перед ним мужчины то, что успел в нём нащупать. Развернувшись вполоборота, Арсений начинает снимать с плеча рюкзак. — Не стреляйте, я уже снимаю, пожалуйста, уберите пистолет! — роль испуганного питерского интеллигента удаётся ему отлично. Всегда удавалась. Звук снятого предохранителя тонет в жалобных словах Арсения. Мужчина за спиной опускает руку с пистолетом. Звук выстрела вспугивает далёких птиц и отдаётся эхом от стены леса вдоль трассы. Арсений не спеша встаёт и носком ботинка шевелит руку лежащего на снегу мужчины с пустыми глазами и аккуратной дыркой в груди, над которой висит облачко тёплого пара. Зажигалка, не пистолет. Зачем было врать? Остался бы жив. А Арсений не стал бы убийцей. Сегодня. Кстати, зажигалка тоже пригодится. Ценности нового мира сформировались окончательно — огонь, еда, оружие. Правила нового мира гласили — каждый сам за себя, и выживет сильнейший. Вера сползает к подножию ствола и замирает. Стоящий рядом Антон смотрит на Веру. Их глаза одинаково пусты и бессмысленны. Присев на корточки, я аккуратно вытираю нож об снег. Кровь и земля оставляют странные двухцветные следы. Я не спеша встаю, иду к костру и разгребаю остывшие угли носком ботинка. — Рыбка готова, Антош. Пойдём есть.