О тёмных ритуалах, древних артефактах и надоедливом змееусте

— Лучше домашнее задание делай, а не ерундой страдай, — Том неодобрительно цокнул, откладывая ручку в сторону. — Ага, ага, — я несколько раз кивнула, но всё равно продолжила выводить простым карандашом линии рисунка в черновике. Пальцы всё ещё болели, но были более послушными, чем вчера. — Какое это твоё наказание по счету? Третье? — уголки губ мальчишки чуть дрогнули, но улыбку он всё-таки смог сдержать. — Четвёртое, — откинувшись на спинку стула, я потянулась. Спина неприятно хрустнула, от чего я скривилась. — За месяц. — Ага, за месяц. По прошествии недели нахождения в этом теле, мой официальный больничный закончился — мне пришлось принимать непосредственное участие в жизни и в быту приюта. И, как назло, пасхальные каникулы тоже подошли к концу. Если со школой всё было просто — ходили мы в школу для малоимущих детей, державшуюся на пожертвованиях и чистом энтузиазме некоторых преподавателей. В начальную школу я ходить не собиралась, поэтому через неделю подошла к учительнице математики миссис Стоун, миловидной такой женщине чуть за сорок. План был таков — блеснуть знаниями и окончить школу экстерном, чтобы не тратить на неё кучу своего времени. И, в целом, мне почти удалось. Почти. Директор, мужчина с сединой на висках и цепким взглядом, самолично устроил мне допрос по школьной программе. Допускать до выпускных экзаменов он отказался, зато всё-таки перевёл на несколько классов выше, в параллель к Реддлу. Затем я решила надавить на жалость — почти разрыдавшись, поделилась своими переживаниями о том, как меня не примут в классе, начнут завидовать моим способностям и мешать учиться, из-за чего моя успеваемость упадёт. А это значит, что я не смогу участвовать в олимпиадах и прочих активностях. И не смогу занимать призовые места. А это, в свою очередь, может привести к тому, что наша школа не заинтересует инвесторов. В частности, судя по словам Тома, Лондонский университет, поддерживающий одарённых детей. Мистер Мартин покивал головой и выдвинул альтернативное решение — домашнее обучение, заключавшееся в передачи всех домашних заданий, написании контрольных работ в самом классе и тех самых олимпиад. Договорились, что мои задания будет передавать Реддл, даже несмотря на то, что учились мы в разных классах из-за деления по полу. И всё шло гладко — задания давались мне легко, а школьную программу я помнила хорошо — сказывалась моя помощь в учёбе младшей сестре. Единственное, трудности возникли с историей и литературой, как бы это глупо не звучало. Здесь программа была принципиально разная — как и у в любой стране, упор делался именно на местную культуру. Что-то я помнила из всеобщей истории, но этого оказалось крайне мало. И воскресные школы. Особого удовольствия ранние подъёмы в единственный выходной и чтение молитв мне никакого удовольствия не приносили, но выбора у меня не было. — Музыку лучше делай, я не собираюсь опять оправдываться за тебя перед миссис Хидлл. И учти, конец мая, скоро экзамены, а по истории ты заметно отстаёшь. — Если бы не дурацкий огород и отработка, я бы всё успевала вовремя. — Сильно болит? — он метнул взгляд на мои пальцы, но затем снова уткнулся в учебник. — Уже почти нет. Важной частью приютской жизни была работа. Помимо поддержания чистоты в своей комнате, между воспитанниками делились обязанности по хозяйству. Меня под своё крылышко забрала мисс Лоуренс, отвечавшая за сад и кухню. В принципе, мне досталась далеко не самая сложная работа — уход за цветниками и несколькими плодоносными деревьями и кустарниками. Рядом был и огород, в котором работали мои новые знакомые — рыжеволосые двойняшки Эмма и Дебора. Со стеснительной и скромной Эммой мы сошлись почти сразу, только вот Дебора всё ещё сторонилась меня, только отвечая на прямые вопросы, адресованные ей. И всё было бы ничего, но вот форма… Консервативная миссис Коул была против штанов. Даже во время работы. Сначала я придерживалась местных правил, но потом всё-таки решила делать по-своему. И всё было хорошо — женщина проводила осмотр только перед ужином в половину седьмого, до этого же времени она практически не покидала свой кабинет, только по острой необходимости. В саду же она и вовсе не появлялась, кроме назначенного времени. Поэтому я просто брала сменную одежду, переодеваясь в небольшом сарае с инвентарём. Аманда неодобрительно качала головой, но всё-таки сдавать не стала. Да и возилась я там далеко не каждый день — особого перечня дел у меня не было, главное, чтобы всё смотрелось аккуратно и растения были здоровы. Моё типичное расписание выглядело так — подъём в шесть, утренняя перекличка, завтрак, иногда — посещение школы, чаще — работа в саду, обед, домашнее задание и личное время, проверка комнат и рабочих зон, ужин и отбой. В свободное время — практика магии, чтение и рисование. Последним я, к своему сожаление, занималась редко — приют как-никак, просто так никто тетради и альбомы тут не выдают. Несмотря на загруженный график, я скучала. Вот представьте, вы — человек двадцать первого века, у вас всегда под рукой телефон с выходом в интернет, а тут бац — вас этого лишили. До сих пор неосознанно тянусь к правому карману, где в прошлой жизни я обычно носила телефон. Не хватало простой музыки, телевидения. В общей комнате отдыха было радио, но я не любила там находиться по причине того, что меня невзлюбили почти все дети. Если большинство просто игнорировали моё существование, то некоторые не ограничивались и одними словами. Были толчки, подножки. Один раз испортили забытую мною тетрадь. Этого я стерпеть уже не смогла и, повинуясь абсолютно детскому порыву и обиде, врезала кулаком шестнадцатилетнему Дэвиду прямо в нос, из-за чего я и получила своё самое первое наказание. Раньше я ограничивалась простыми словесными перепалками, потому что как-то мстить детям я не видела смысла. Но тут уже другое дело — парень был уже взрослым, а в голове ни единой извилины, раз решил поглумиться над слабой девятилеткой, портя вещи. К подобному тут относились серьёзно — живя в нищете, каждый ребёнок относился к любой своей мелочи с особым трепетом. В прошлой жизни я ни капли не расстраивалась из-за потери резинки или чего-то такого, но во времена довоенной Англии всё было иначе. Гарри, не найдя маленького деревянного солдатика, впал в истерику, отчего у меня буквально кровь в жилах стыла. Накануне он насолил Тому, опрокинув его чай в столовой. Реддл долго препирался, но в конечном итоге нехотя признался, что это его рук дело и всё-таки согласился вернуть все украденные им вещи. После долгих и занудных речей с моей стороны, естественно. Такого я, признаться, не ожидала, но на душе всё-таки стало приятно от его действий. Может быть, всё не так плохо, как я себе вообразила? По крайней мере, тот же Дамблдор будет относиться к нему иначе, не найдя повода для упрека в первую их встречу. Четвертое наказание меня нашло само. Позавчера, прямо в разгар моего садоводничества, в сад заявилась Мария, моя одноклассница. И, к моему сожалению, настроена она была ко мне враждебно, поэтому не упустила повода пожаловаться миссис Коул. И на этот раз моё наказание не ограничилось обычным мытьём полов в коридоре моего этажа. Я с сожалением потёрла пальцы левой руки. Боль и правда почти прошла, но вот мозоли и сухая кожа меня абсолютно не радовали. И крема тут никакого нет. — Что делать будешь? — Том захлопнул учебник по математике, а затем с любопытством уставился на меня. — Я… ещё не придумала. Но, если честно, они все до дрожи мне надоели. Я просто хочу тишины и спокойствия. Многого прошу, что ли? — он кивнул. Вот же… Реддлу же всё каким-то образом сходило с рук. Все знали, что если в приюте случаются странности, чаще всего за этим стоял Том. Но никто ничего не мог доказать. Иногда находились смельчаки, подобно Гарри, которые пытались как-то задеть его, и с ними всегда что-то случалось. Но та же миссис Коул ничего ему не делала, изредка только бросала неприятные фразы и угрозы, к которым Том, в свою очередь, уже давно привык. Мальчишка даже был освобождён от труда и не подвергался наказаниям. Его практически все сторонились, чувствуя угрозу и силу, дремлющую в его теле. Порой и мне становилось жутко рядом с ним, но постепенно я привыкала и мы всё чаще и чаще сидели вместе в библиотеке или всё на той же лавочке в укромном месте. Мы даже неплохо ладили — как бы сам Том не хотел этого признавать, но я была единственной, с кем он общался и к кому в каком-то смысле тянулся. В конце концов, сейчас он обычный ребёнок, изолированный от общества. Полностью его уже не исправить — комплексы, страхи и базисные принципы жизни он уже впитал в себя. Но, как минимум, от тех же крестражей его стоит попытаться отвадить. Вопрос — как? Том был до ужаса упертым и целеустремлённым уже сейчас, а в Хогвартсе его амбиции только возрастут. Соответственно, нужны весомые причины для того, чтобы он отказался от своей цели. Большую роль играла и его нетерпеливость в этом плане — он мог бы углубиться в изучение алхимии, как тот же Фламель, и создать свой собственный философский камень. Но выбрал более быстрый, хоть и опасный путь. Если память мне не изменяет, создал он первый свой крестраж на старших курсах, когда стал старостой и открыл Тайную Комнату. Сколько до этого осталось? Лет 5 как максимум, два года из которых я, считай, буду недееспособна. Было бы очень глупо и опасно с моей стороны сейчас сунуться в какую-нибудь лавку в Лютном переулке. Мало ли, что тёмные маги делают с маленькими детьми? Как минимум, мне нужно научиться защищать себя. И где-то отыскать волшебную палочку. Через две недели наступили те самые экзамены. Даже Том, проводивший почти всё время в библиотеке, нервничал. Я, конечно, пыталась успокоить его, но выходило не очень. Но, как и ожидалось, сдал он все предметы на высший балл, в отличие от меня. До троек по местной шкале оценивания я не скатилась, но всё та же история и музыка были на четверки, чем заслужила неодобрительный взгляд мальчишки. По своей сути он был перфекционистом, чего не скажешь обо мне — вечные помарки в тетрадях, неаккуратно завязанный школьный галстук, растрёпанные волосы и ладони в чернилах от перьевой ручки вызывали в нём легкое раздражение, которое он даже не старался скрывать. В начале июля нас повезли в небольшую деревушку на берегу моря, чему я была крайне рада. Стены приюта давили на меня, а выходить за территорию, конечно же, было запрещено. И такое небольшое приключение было спасением для меня, тем более, до этого я никогда не была в подобных местах. Природа оказалась крайне живописной — находились мы на берегу пролива Па-де-Кале. К самому морю нам было запрещено спускаться, всё-таки тут достаточно высокие и опасные утёсы, но несколько раз местные жители провели нам экскурсию до воды, когда там было спокойно. Искупаться нам так и не позволили. На память я себе забрала несколько крупных ракушек и фотографии. Том очень сильно противился, но мне всё-таки удалось его уговорить на совместный снимок. Удалось уговорить фотографа проявить два экземпляра, один из которых я вручила Реддлу. Но утром перед отъездом в Лондон произошла ситуация, очернившая все приятные воспоминания. Кролик, за которым ухаживал одногодка Тома Билли Стаббс, был найден повешенным. Причем на такой высоте, куда не то, что обычный ребёнок, да даже не всякий взрослый мог добраться. Подозрения пали на Реддла, ибо накануне вечером между мальчишками произошла ссора из-за того, что Билли и его друг во время игры не заметили подошедшего Тома и сбили его с ног. — Я… не хотел. Я не делал этого специально, — он, сжав губы в тонкую линию, отвернулся от меня, уставившись в окно через несколько пустых сидений справа. Я прикрыла глаза, прислонив голову к холодному стеклу. Как же тяжело. — Я верю, Том. Верю. Вокруг нас будто бы образовалась мёртвая зона — некоторые дети предпочли сидеть вдвоем на одном месте, чем подсаживаться впереди или сбоку от нас. Тем временем наступило семнадцатое августа.