Сказка о пастухе и виле

      Весь день Луку потряхивало ровно в лихоманке. Два или три раза он порывался куда-то бежать, но всегда останавливался, понимая нелепость своих порывов. В конце концов, просто лёг к костру, скрестил руки на груди и уставился в небо. На душе скребли кошки. Или что-то похожее царапалось внутри и не давало покоя.       Это была она — вила.       Он знал это точно, как знал, кто он и как зовут. Лука — вот и всё. Имя простенькое и незатейливое. Его с детства никто иначе и не называл. Но дева окликнула иначе — Лукица.       — Лукица! — повторил он несколько раз. Звучало непривычно, но ласкательно, словно… нечто знакомое. Нечто родное.       Токмо через миг в душу холодной змеёй вползла липкая отвратная мысль: ну, а ежели не полюбит златокосая красавица тощего носатого юнца? Что тогда? Вспомнилась гаденькая улыбочка покойничка Огнена и его слова о том, что, мол, будь у меня хоть одно крыло, я бы тотчас улетел от такого, как ты.       Почему он ни разу не думал об этом?       Лука покачал головой и вдруг впервые по-настоящему испугался (Нет, этого не будет. Только не это. Он же не переживёт!), а затем помрачнел и поджал губы. Значит, надо отнять у вилы крылья. Отнять навсегда.       Вечером ноги сами готовы были понести его к озеру по проторенной дорожке. Правда, до новолуния оставалось ещё дня два, но — поди угадай! — может, ему повезёт. Голос в голове настойчиво повторял один и тот же вопрос:       — Где ты, вила, вила Велебита?       Он напевал эту навязшую в зубах строчку, пока обливался водой из медного рукомойника. Глаза закрывались сами собой и — Господи! Как сладко бы уснуть прямо сейчас и и во сне снова увидеть белолицую красавицу! — но впереди ждала дорога.       Заглушая в себе соблазн растянуться на постели, Лука подошел к сундуку, вытащил чистую рубаху, оделся, пригладил рукой волосы и только собрался выйти из дома, как в дверь постучали.       Он открыл и в полумраке разглядел Ведрана:       — Ты чего здесь?       — Франка яблочек захотела, да непременно кислых… — виновато улыбнулся тот. — Вот и разбери этих баб.       Лука понимающе усмехнулся. Старые яблони, которые посадил дед, давно росли дичками, но по-прежнему плодоносили. Маленькими, твердыми, но сочными яблоками завалило весь двор, и Ведран, чья супружница была в тягости, нет нет да и совершал набег на его запасы. Однако видя, как сегодня приятель слишком уж медленно отбирал спелые плоды, Лука понял, что яблоки лишь предлог.       Не желая откладывать разговор на потом, он длинно выдохнул:       — Ну-у?       Ведран сделал непонимающе удивленное лицо и хлопнул ресницами.       Пришлось закатить глаза:       — Сказывай, чего приперся…       Приятель потоптался неуклюжим медведем, затем рубанул сплеча:       — Не ходи на озеро. Нехорошее это место, гиблое.       Лука опешил. Думалось ему, что ни одна живая душа в деревне про ночные прогулки не ведала. Да, поди ж ты, выходит, что знали. Чего ж он раньше-то не замечал слежки за собой? Ведь наверняка давненько уже высматривали да вынюхивали.       — И ты следил? — сухо спросил он.       — Знамо дело, — Ведран кивнул, засопел угрюмо, — друг ты мне, али нет? После того, как утоп на озере белобрысый Князь, ажно псы там не рыщут.       — Псы не рыщут, а ты — да… — укорил его Лука.       Приятель вскинулся, шагнул ближе, споткнулся о корзину — яблоки вывалились на землю, хрупнули под ногами — зашептал умоляюще:       — Христом-Богом тебя прошу. Живи, как жил. Хозяйство у тебя своё, жена найдется — чего ещё надобно?       — Под венец, баишь, пора? Но кто это, интересно, из местных захочет отдать за меня свою дочь? Уж не старик Боснич ли?       Ведран присвистнул и покрутил пальцем у виска:       — Да Здравко — крестный его дочки — тебя со свету быстрее сживет, ежели что! Эвон ты какой! Вечно тебя тянет не туда, куда надо…       — А куда надо? По вашему-то, по правильному? — Лука нехорошо оскалился. — Иди-ка ты домой, дружок.       Затем отвернул голову, давая понять, что разговор окончен. Он злился, как никогда раньше, но сдержался. И даже молча помог собрать яблоки.       Когда Ведран убрался восвояси, Лука сел и задумался. Конечно, со своей стороны приятель прав — лучше держаться от нечисти подальше. Далеко за примерами ходить не было нужды. Взять хотя бы Шимича, Огнена и Князя. Первый пропал без следа, второго убила вила (Лука был так уверен в сём, что ничего, кроме злорадной радости не испытывал). А вот смерть озорного белобрысого парня на Духов день удивила его. Князь, что в воде чувствовал себя как рыба, утонул. От него остался лишь крестик, зацепившийся за ветку плакучей ивы. И это прищемило язык сплетницам, которые было оживились, решив, что Домагоя в детстве забыли окрестить…       Пока Лука раздумывал, время утекло. Ночь упала на землю, накрыла деревню черным покрывалом. Он поднялся на ноги, со злостью сплюнул и сказал сам себе: «Завтра пойду обязательно!» — и пошел в дом.