Сказка о пастухе и виле

      — Ладно, ведь должно быть какое-то средство, — бормотал Лука, пробираясь по задворкам к бабке Даворке, — которое может остановить еретника…       Иван не спускал с него глаз, почитай, что всё утро, так что улизнуть удалось токмо после обеденной трапезы.       Старуха тоже жила на отшибе — но на другом конце единственной улицы деревни, что угнездилась на краю скального карниза Велебита.       Общение с ней хоть и не приносило селянам радости, однако было в некотором роде источником сведений обо всех деревенских делах. От Даворки редко можно было что-то скрыть. И скрыться. Она любила направо и налево раздавать советы, даже тогда, когда её не то что не спрашивали, а даже не хотели слушать. Пронырлива, ох как пронырлива была эта бабка! Казалось, что она знала всё. Злые языки, обаче, сказывали, что ежели она чего не знала, то сей час придумывала на ходу.       В последнее время Даворка сильно сдала, но, несмотря на это, по-прежнему умудрялась перемывать кости всем и вся. И Лука, едва дотащившийся по жаре от своего дома до её дворика с дремлющими курочками и собравший по пути несколько впечатляющих по своей нелепости сплетен, понял, откуда такая осведомлённость: под густой кроной вековых буков, прячась от палящего солнца, рядом с ней на лавочке сидели три её закадычные приятельницы. И все как одна со скорбными лицами.       — Доброго вам здоровьица, — поприветствовал он их, добавил про себя. — «Старые ведьмы!»       Они, не мигая, уставились на него, и лишь хозяйка кивнула в ответ. На вид ей было лет восемьдесят, а то и все девяносто. Невысокая, сухонькая, с кротким морщинистым личиком, Даворка — что и говорить! — ведьму ничем не напоминала, и, глядя на неё, никак нельзя было подумать, что она — одна из тех старух, о которых добрые люди говорят: «Не приведи Господь встретиться с ней на пути». Выдавали её глаза: удивительно холодные, цепко вглядывающиеся в собеседника. Вот и сейчас она зорко следила за ним из-под платка.       Но Лука раздумывал: ему не хотелось вести беседу при всех. Видя, что он молчит, Даворка недовольно прошамкала беззубым ртом:       -Ты как сюда, милок, забрёл? Аль заблудился?       Впрочем, справедливо рассудив, что старухи всё равно узнают, Лука решился.       — Не заблудился. К вам за советом пришёл. В округе люди часто пропадать стали. У соседей, бают, человек пять сгинули. Наших трое, — он начал загибать пальцы, считая, — Алёша Огненный локоть, старик Мирослав, пастух пришлый, тот, что до Шиме был… Может, нечисть какая завелась, да и губит всех?       Его слушали внимательно, однако, и без видимого удивления. Видимо, всё это уже было обговорено, и не раз. И лишь когда он умолк, старухи переглянулись и разом зашевелились. Наконец, одна из них подняла на Луку глаза:       — Еретник здесь безобразит. Больше некому. Старика-то Мирослава — слыхал, поди? — отыскали утречком.       — Как не слыхать? Слыхал, конечно.       — Заеден до смерти. Да ещё из него вся кровушка выпита, — дружно закивали старухи.       Словно воочию увиделось, как длинные, острые зубы прокусывают кожу на шее, как нежить медленно, с наслаждением пьет тёплую пузырящуюся кровь. А жертва бессильно мечется, и невозможно ни вырваться из цепких лап, ни крикнуть. По спине невольно пополз холодок. И Лука понадеялся, что это не от нахлынувшего страха. Он потёр лоб рукой, прислонился к дереву, закрыл глаза. Вскоре дрожь в пальцах унялась. Мало-помалу к нему вернулось спокойствие. Всё, хватит труса праздновать. Чудовище нужно убить. И он это сделает.       — Научите, как его изничтожить…       На миг повисла тишина. Потом Даворка наклонилась к Луке и тихо сказала:       — Разное бают, сынок. Увидеть еретника можно с помощью корня адамовой головы — цветка, что расцветает желтыми кувшинчиками на русальной неделе. Траву эту надобно освятить в церкви, а через сорок дён забрать.       Лука хмыкнул:       — Опоздали мы с этой травкой. Август на дворе. А, может, серебром?       — Нет, серебром не поможет, — старухи обменялись взглядами, и, перебивая друг друга, начали вспоминать.       — Главное — не смотреть на еретника!       — Ребёнок до семи годков может их распознать. Но какая мать ночью своё дитя отпустит…       — Крика он петушиного боится. Услыхав его, в дерево обращается…       — И при виде распятия тоже…       — Пол ишо золой, бают, присыпать можно, да на ставнях кресты начертать…       — Можно недоуздком от нелегчёного коня отхлестать нежить…       — А можно… — он не успел договорить.       — А можно пойти домой и не соваться в то, в чём ничего не смыслишь! — раздался над самым ухом гневный голос. Иванка стояла, уперев руки в боки, и глядела на Луку из-под нахмуренных бровей.