Луна не съест месяц

      Чтобы как можно скорее избавиться от просьбы, камнем осевшей на шее Венеры, луна принимается за платье служанки тотчас же. В сумеречном ателье спокойно и безмолвно — для создания мрачной атмосферы Венера зажгла торшеры и запалила лампы. Они излучают неяркий, приятный золотой цвет, разливаясь по полу и кроваво-красным диванчикам.       Венера, сделав замер и отпустив служанку, делала выкройки будущего платья. Бумага в её руках трепетала, ожидая, что умелые руки вот-вот сделают из неё окружности и полумесяцы — да только Венера отчего-то медлит. Словно чего-то ожидает. И, словно кем-то так и задумывалось, в дверь стучат. Звук доносится агрессивный, опасный — дикостью от него веет даже здесь. Венера внутренне сжимается, но мгновенно берёт себя в руки, откладывает черчение выкроек, оправляет задравшееся платье и, нетвёрдо шагая, идёт прямиком к источнику звука.       На пороге — Марс. Он взволнован, нет, даже взбешен: его лицо раскраснелось, вздыбились волосы, помялась одежда. Как будто гнался за кем-то, но оно ускользнуло, он не поймал, не смог, не дотянулся! И решил прийти к ней, к Венере. Нельзя сказать, что она ему была не рада — слишком одиноко в последнее время она себя чувствовала, — но явная агрессия, которую Марс источал одним своим видом, её пугала.       — Что случилось, братец? — насмешливо спрашивает Венера, складывая руки на красивой груди. Колени всё-таки предательски подрагивают, говорят о своём страхе и вместе с тем стараются выглядеть так, словно ничего необычного не происходит.       Марс немногословен, из его глотки вырывается только одно острое слово:       — Голод.       Венеру обдаёт жаром. Значит, действительно гнался. Действительно не поймал. За кем же гнался?       — Ты всех перепробовал, Марс, — отвечает Венера спокойно, стараясь держать дрожь в узде.       — Теперь хочу тебя, — бормочет луна, обхватывая Венеру за плечи.       Та инстинктивно отскакивает, коротко взвизгнув. Стремглав летит к дальнему ящику, где валяются в основном обрезки ткани и остатки бумаги. Там же часто прячет вино, избродивший фёт — очень умело его готовил Меркурий. Знал, что Венера без ума от этого вина — и периодически угощал её небольшими стекляшками с жидкостью. После смерти Юпитера вино из фёта стало её спасением.       Дурман, выбродивший в собственном соку, оказывает седативное воздействие на организм. Этот же дурман утоляет голод, расслабляет и усыпляет. Вино сладкое даже без сахара, без подсластителей, потому что фёт сам по себе — сахарид.       — Марс, выпей вина, — говорит Венера, протягивая едва начатую бутылочку.       А голос вдруг тоже подводит — и начинает вибрировать, ломаться и дрожать. Марс игнорирует её страх — хватает стекло и в два глотка опрокидывает внутрь. Венера смотрит на эту грязную сцену с сожалением. Когда теперь Меркурий даст ей новую порцию вина? Как ей спать этой ночью без чудодейственного напитка, успокаивающего тело и утешающего душу?       Марс блекнет: краснота сходит с лица, взгляд проясняется, а от былого бешенства остаются только крошечные призраки — маленькие признаки того, что он был невменяем и чуть не испил своей сестры.       — Тебе легче? — постепенно успокаиваясь, спрашивает Венера без особого энтузиазма.       Марс смотрит на неё удивлённо. Внутри него творится непонятная химия: хочется Венеру опрокинуть прямо здесь, ударить головой об пол, выдрать её волосы, что волнами укрывают её плечи. И поцеловать тоже хочется — притронуться пальцем к коже, пройтись по тонким невесомым тканям, принюхаться к её девичьему запаху и представлять себе кого-то другого.       — Нет, — отвечает Марс после долгого молчания. — Мне не легче. Я всё ещё хочу.       — Меня?       Ни подтвердить, ни опровергнуть Марс не способен. Его мысли пляшут по другой траектории — и Венере она недоступна.       Тогда луна тянет братца к дивану, что горько пустовал всё время, пока Венера рисовала выкройки и продумывала эскиз наряда. Мягко усаживает его, садится сверху, бережно поглаживая шею Марса, его грудь и подбородок. Марс млеет, прикрывает глаза — только чтобы представить вместо Венеры кого-то… невинней. Ту, что захватила его мысли, замучила его душу, извела и выплюнула, не дав взаимности.       Венера чувствовала слепое, безразмерное одиночество. Это одиночество опустошало её, раз за разом выедая в ней дыры, просачивалось внутрь — к самому основанию точило колья, чтобы воткнуть в сердце и обратить её в прах. За испорченность. За глупость. За легкомыслие. За излишнюю доверчивость, за нелюбовь, за любовь, за преданность — за всё. Оно губило и втаптывало в пол её крошечные остатки самолюбия.       Они, две одинокие луны, сошлись на одном — на жажде к похоти. Похоть, она же красная, как кровь, от которой Марс без ума, как этот треклятый диван, на котором Венера чувствует себя невесомой и одновременно — жалкой, испорченной и гнусной. Им бы пойти в комнату, чтобы от посторонних глаз подальше, но оба так истосковались по ласке, по любви (по её подобию), что готовы остаться здесь, чтобы предаться удовольствию.       Венера припадает грудью к лицу Марса, а тот с жадностью зарывается в ткани, вдыхает её аромат и попадает в кокон собственных ощущений. Каждый раз это чувствуется по-разному, видится — острее, а иногда туманней, часто — блекло, но отчего-то именно сегодня — ярко.       Венера до боли сжимает чужие волосы, Марс же внезапно и резко обхватывает её бёдра, насаживая их сильнее, злее даже. Тонкая грань между очарованием вечера и простым желанием найти друг в друге утешение через плоть окончательно смывается в чьей-то крови. Марс закусывает своим пальцем, Венера — всхлипывает от бездонных дырок, что зияют в ней со всех сторон.       Дальше — по стандартному сценарию. Она молчит и рассматривает свою работу, словно знает, что никто её не спросит ни о самочувствии, ни о дальнейших планах даже на этот вечер. А он старается кончиться, слиться с окружающей средой, чтобы там грезить о небывалом и стремиться к тому, чего не существует.