Ледовая история

Сложнейшая олимпийская программа вызывала как жгучую зависть, так и непреодолимое восхищение. По коже бежали мурашки от бешеного числа элементов, прыжков и спортивной формы, в которой пребывала фигуристка, отрабатывающая прогон на пекинском льду. Невольно можно было вернуться в зимний Пхенчхан и вспомнить себя на катке, представляющей заветную золотую медаль в руках. — Женя? Медведева, замерев, обернулась на знакомый голос и, как застигнутый на месте шалости ребенок, забегала глазами. А потом улыбнулась — вспомнила, что они больше не «тренер — спортсмен». Ничего радушного девушка и не ждала — слишком хорошо выучила женщину, которая долгие годы была ей ближе, чем мать. В минуты феноменального давления, когда уничтожалась Вселенная, только Этери Георгиевна и сохраняла спокойствие. А еще она умела держать эмоции в такой уезде, что страшно было представить, какую цену она отдала за подобный контроль. Вот и сейчас ни намека на улыбку. — Этери Георгиевна, здравствуйте. — Привет, — Тутберидзе перевела взгляд на каток, на котором без нее начали разминаться российские спортсменки. — Ностальгируешь? — чертова проницательность тренера выводила из себя и раньше, а сейчас так еще и пугала. — Я? А-а, нет, то есть да… — запуталась Медведева в собственной лжи и под рентгеновским взглядом сдалась. — Да, вспоминаю свою Олимпиаду. — И как? — Тутберидзе и не думала отводить взгляд, под этим хирургическим вмешательством в личное пространство сложно было юлить. Да и знала ее женщина прекрасно — не зря же растила столько лет. Любая ложь отражалась на лице Жени. — Я так не смогла бы, — пожала она плечами и отступила к бортику, чтобы облокотиться на него. — Как так? — не собиралась уходить к коллегам Тутберидзе. Вместо этого поставила на столик сумку и осталась возвышаться над бывшей воспитанницей, следя вместе с ней за подрастающим поколением. — Так… Порхать, как бабочка, когда тебя весь мир обсуждает. — Ты любила внимание, — что-то мягкое, напомнившее о прежних временах, проскользнуло в женском голосе, и Медведева невольно хмыкнула. — Да, любила… Блин, и сейчас люблю, — рассмеялась от нелепости — зачем такое вообще скрывать? Она кайфовала от нынешнего положения, внимания поклонников, любви незнакомых людей, бесконечных встреч, знакомств. Словно отрывалась за прожитые на катке годы, и пыталась наверстать упущенное. Или пыталась доказать кому-то свою значимость? — Все вы любите это внимание, — худощавая ладонь, которая когда-то дарила ласку и заботу, прогулялась по резиновой поверхности. Медведева вспомнила, когда впервые услышала, как Этери Георгиевна играет на пианино, увидела как изящно пробегаются по клавишам ее музыкальные пальцы. Это пленительное волшебство до сих пор стояло перед глазами, а в ушах раздавалась музыка, в которую Тутберидзе была влюблена и в которую без принуждения с легкостью заставляла влюбляться и своих детей. — Кататься, когда такая ответственность… Это… тяжело. Как она вообще выходит на лед? — Как видишь, выходит, — Жене стало неловко за то, что она так пристально изучает красивое лицо, которое в последние годы старалось не показывать лишних эмоций. Одно из главных изменений, произошедшие с момента разрыва их профессиональных отношений. Отвернувшись, Медведева в молчании стала наблюдать за прокатом Валиевой. — Она же талант, да? — Все вы таланты… — ох, уж, эта привычка Тутберидзе никого не выделять. И как же льстило Жене, когда все кругом знали, что гениальный тренер имеет лишь одну любимицу. А когда Этери Георгиевна отвлекалась и пыталась переключиться на кого-то еще, девочка с ловкостью снова возвращать ее внимание к себе, вынуждая заняться своими проблемами и тратить драгоценное время только на нее. Потому что в их союзе третьему места не было. — Но она больше талант. Четверной сальхов, тройной аксель… Четверной тулуп — тройной тулуп… Что там еще? Тройной риттбергер… — Медведева осеклась — как раз Камила зашла на новый каскад и с легкостью его завершила. С этой позиции было хорошо видно, как фигуристка закусывает губу, поднимаясь в воздух, и с каким отсутствующим видом на лице приземляется. — Она — чемпионка… Но, к несчастью, не все чемпионки получают золотые медали, — злость неосознанно прорезалась в голосе. А ведь казалось, что она давно пережила свой проигрыш, но на этой Олимпиаде иногда воспоминания бередили душу и вызывали вот такие неприятные всплески. Медведева краем глаза заметила, что Тутберидзе продолжает следить за работой девочек, и словно не расслышала ее дерзких слов. — Знаешь… — протянула вдруг женщина, и Женя поняла, что ее не игнорируют. Этери Георгиевна, склонив голову, все же посмотрела на нее, и Медведева напряглась — как будто снова они на тренировке и сейчас будет какая-то важная мысль, которую надо запомнить. — Чтобы быть великой, не всегда нужна золотая медаль… Женя не нашлась, что ей ответить. *** Двукратная олимпийская чемпионка Катарина Витт назвала Валиеву жертвой. «Мне бы не хотелось оказаться на её месте: выходить на лёд, находясь под таким огромным давлением. Она проявила невероятную смелость. Да, совершила небольшую ошибку, и всё же… Ей пришлось выступать под пристальными взглядами людей со всего мира, внимание было приковано к ней и, разумеется, к остальным участникам соревнований. На плечах этой 15-летней девочки лежит тяжёлое бремя. Несправедливо, что ей пришлось столкнуться с таким давлением». Слова победительницы Игр 1984 и 1988 годов Камила не дочитала. Пробежала глазами по строчкам о том, как фигуристка восхищается ее четверными прыжками, тройными акселями. Покраснела бы от того, что незнакомая ей спортсменка отметила обаяние, грациозность на льду… Расстроилась бы от слова «жертва»… Но сейчас в тупом равнодушии, которое развилось в последние сутки после пережитого стресса, Камила ничего не ощущала. Вздохнув, девочка отключила телефон, который перегревался за пять минут работы — от звонков, сообщений, огромного количества заявок в друзья в соцсетях. Тишина, ей требовалась тишина и покой. В такие минуты она жалела, что у них нет дачи за городом, где можно было бы спрятаться и не видеть никого. Можно миллион лет… И вообще ей хотелось домой, подальше от всего этого кошмара. — Вот шайтаны… Не послушались меня, да? Камила не сразу поняла, что присевший на диван рядом Горшков, обращался к ней. Она с нарастающим беспокойством осмотрела людный вестибюль, в котором команда дожидалась сбора фигуристок и отъезда в олимпийскую деревню. К счастью, охрана не допускала к ней чужих людей, но глава Федерации фигурного катания, конечно же, пользовался привилегиями. — Я сказал тренерам забрать у тебя телефон, милая… — дождался Александр Георгиевич, пока Камила посмотрит на него. — Телефон? — как сомнамбула повторила она, и медленно соображающий после бессонной ночи мозг завертел шестеренками. — Почему? — покрепче стиснула гаджет в израненной от конька ладони. — Телефон, милая. Вот зачем он тебе? Ты сейчас не о нем должна думать. А о произвольной… Настраиваться… — Горшков был так близко, что Камиле начал щекотать нос его резкий запах одеколона. У отца был другой парфюм, намного приятнее. Его сейчас как раз не хватало. Тоска заполнило встрепенувшееся сердце. — Я его, все равно, отключила, — опустила Камила голову. — Да и правильно. Грязь там одна. Мешают же только тебе. Чего только засранцы не написали… — Многие поддерживают. Пишут приятные слова, — правда, Камила не успевала все читать, да и не хватило сил разгребать все. Дала себе клятву, что сделает это дома. Осталось только добраться до него. Еще пару дней и можно было забыть все, как страшный сон. Как страшный поучительный сон, из которого обязательно Камила сделает выводы. Но позже. — А вот это читай, правильно. Надо знать, как тебя все поддерживают, любят. Как за страну нашу катаешься. — Я понимаю, — чем ближе было выступление, тем тяжелее была ответственность. Камила наклоняла голову, словно на шею ей повесили огромный камень с названием родной страны. Надо было бы расправить плечи и кататься с таким грузом, бодро окидывая всем взглядом… Но пока Камила не могла понять, как собраться для такого шага. Сейчас она и вздохнуть полной грудью не могла. — Камил… Александр Георгиевич, — Даниил Маркович подошел с привычной улыбкой — мир мог сходить с ума, но зато их тренер будет сохранять оптимизм. Это вселяло надежду, что не все так плохо. — Поехали? Этери Георгиевна зовет… — Вот и правильно. Надо ехать всем отдыхать… Давай, милая, собирайся, — Горшков напоследок похлопал ее по спине, но Камила не отреагировала. Сегодня не хотелось даже быть воспитанной или благодарной девочкой. Хотелось просто исчезнуть. *** Уровень тревожности зашкаливал. Марк съедал себя за бездействие, злился на Этери за ее молчание, и готов был лезть на стены из-за выключенного телефона дочери. Разум объяснял все происходящее, приводя логические доводы, но сердце истерически требовало активности. Успокаивать себя пришлось едва ли не насильно — напряжением воли поставив на стоп все тревожные мысли, переключаясь на рабочие вопросы. Решал их Валиев прямо в вестибюле катка, пока в зал запускали зрителей. — Марк Витальевич! — радостная Маша совсем не вязалась с внутренними ощущениями, и привела мужчину в ступор. — Вы забыли свою аккредитацию? Почему вы здесь? — тараторила девушка, наряженная для выхода в свет. Ее алые губы, длинные ресницы вызывали раздражение, и Валиев отвернулся. Не хватало еще в припадке уволить помощницу. Возиться сейчас с новой секретаршей у него не было желания. — Я буду сидеть на трибуне, — произнес он в сторону, изучая болельщиков с флагами своих стран. Взволнованные люди ждали праздника, и не понимали, как спортсмены рвали жилы, чтобы попасть на этот каток. Кто-то готовился с юных лет. А потом получал осколки мечты, которую так долго лелеял. — На трибуне? Зачем? Почему? — удивилась девушка. — Потому что, — он припечатал ее мрачнеющим взглядом. — Камиле незачем меня видеть… — А я вам цветы заказала… — протянула с растерянной улыбкой Маша. — Цветы? — Ну, да. Чтобы вы Камилу поздравили. После проката ей вручите. Скоро привезут. Если китайцы меня правильно поняли… — Маша, не нужны мне цветы, — мигрень снова дала о себе знать. Валиев потер большим пальцем бровь, стремясь надавить на болевую точку и перестать мучиться. — Почему? Ну, а как же поздравить победительницу? Камиле будет приятно… Вот вы мужчины просто не знаете, как девочкам важно внимание…. — убеждала помощница. — Маша. Послушай, — тяжело вздохнул Марк, и его приподнимающаяся широкая грудь напугала ее. Девушка предусмотрительно замолчала, — Никаких цветов. Никаких подарков. Ничего. Не вздумай вообще приближаться к моей дочери. — Да… Марк Виталь… Внутренне простонав, Валиев решил сбежать и вклинился в толпу, которая пробивалась на трибуны. Ему нужно было занять место, чтобы с него видеть и поддерживать свою девочку. *** Смотреть — единственная привилегия тренера во время проката программ. Смотреть, запоминать, отмечать и делать мысленно пометки, чтобы потом спортсмена мотивировать на исправление ошибок и дальнейшую работу. С Трусовой в голове у Этери сложился целый список задач, над которыми нетерпеливой и неусидчивой девочке предстоит еще потрудиться. Даже то, что у нее будет медаль, не изменит порядок вещей. Улыбчивая Саша, которая дышала, как паровоз, подъезжая к ним, пока не думала о будущем. А Этери и не планировала портить ей настроение, сама только выдохнула после нервного проката. — Ух, как улыбается… Наконец-то заулыбалась, — отметила Этери, обнимая воспитанницу и стараясь не выдать голосом лишнего. Поддержать, а не пережать и не надеть на голову корону. С Трусовой эта грань была тоньше, чем с другими, кто умел смотреть на себя со стороны. — Ну, дупель… тулуп, — Дудаков все же не удержался от критики, приобняв девочку после Тутберидзе. — И вращение там было… — добавила и Этери Георгиевна. Обязательно надо было настроить и на принятие недочетов. Но окрыленная исполненным желанием — сделать пять четверных прыжков — Саша вряд ли слышала их. В такой эйфории и ушла с тренерами в кисс энд край. Маска затрудняла дыхание, но с другой стороны Этери была ей благодарна — камеры не передавали ее открытого лица, на котором, скорее всего, отражался весь спектр эмоций, пережитых за эти дни. Поглядывая на монитор, на котором повторяли прокат Трусовой, она вновь подчинилась своему профессиональному чутью и отметила помарки. Ощущая, как усталость сковывает и без того измученное тело, Этери предпочла сосредоточиться на собственных ресурсах. Пора бы открыться второму дыханию — впереди выступления двух спортсменок, а она уже, словно разбита. Женщина выпрямила спину и вздохнула, расправляясь с сильнейшим напряжением. Собраться удалось с трудом. — Я сделала все на максимум, — заявила Саша, лихорадочно посмеиваясь. Ожидание оценок действовало на нервы всем. Дудаков что-то ответил, но Этери пропустила все мимо ушей: она могла бы поспорить насчет максимума фигуристки, но то, что та показала, что умеет летать, как русская ракета, это точно. Не было реакции у Этери Георгиевны и на сами баллы. Не моргая, статуей она смотрела на таблицу, прикидывая, сколько Трусова потеряла на нечистых прыжках, и по привычке встряхивала Сашу, держа ее рукой за спину. Так Тутберидзе показывала свое присутствие и расположение — почти всё удалось, Саш. Остальное — после. — Все засчитали, да? — не верила Трусова. Этери забыла, что отвечала восхищенной самой собой Саше, как только переключилась на Аню. Открытая девочка с душевной теплотой на льду превращалась в лебедя, плывущего под музыку, дарующего невозможную красоту этому миру. Видя еще за бортиком ее твердый взгляд, полный скрытого огня, который должен был разгореться в пламя во время проката, Этери впервые спокойно выдохнула за эти долгие дни. Аня была готова к решающей битве. Конечно, женщина едва могла стоять на месте и покачивалась, ведя взглядом Щербакову по льду. Естественно, она замирала, когда девочка взмывала в воздух, как будто делала это с рождения. И неудивительно, что Этери с трудом вынырнула из своего апокалиптического нервного состояния, когда Глейхенгауз забрал у нее салфетницу. — Иди, — Даня, то краснел, то бледнел, и в другой ситуации Этери вызвала бы врачей ему на помощь, но тут и сама была в таком же стрессе. Не собираясь отвлекать Глейхенгауза от его любимой ученицы, Тутберидзе направилась в коридор. В том, что Щербакова откатает вторую часть программы, блестяще, как и первую, она уже не сомневалась. Задержавшись у стены, Этери предпочла затаиться. Как можно больше хотелось дать возможности Камиле на подготовку. Фигуристка, которая накануне едва разговаривала и пугливо отводила взгляд, к финальному дню внезапно обратилась в оловянного солдатика. Она вновь и вновь подпрыгивала, разминала руки, ноги, смотрела на чистоту своих действий в зеркало и, что-то подсказывало Этери: не видела себя. — Камил… — перед смертью не надышишься. Женщина подошла, потирая себя по плечам — холод сковывал мышцы, которые начали неприятно ныть. — Пора? — на нее глянули космические черные дыры, у которых теперь не было дна. Что ощущала девочка, можно было только догадываться. Скорее всего, то же, что и она. Как и она, Камила загнала страх глубоко внутрь себя. Тем лучше. — Да. Готова? — Этери не позволила ей отвести взгляд, и заметила, как мимолетный намек на панику промелькнул в глазах. — Ну-ка, — удержав Камилу, женщина помассировала ей тонкие запястья. Удивительно, но бешеного пульса не наблюдалось. Если она и играла в бойца, то делала это умело. Видимо, учитель был хорошим: — Что у нас главное? — у самой-то губы немели, и Этери прикладывала усилия, чтобы ими двигать. — Сосредоточенность. Контроль, — Камила закивала, чеканя тихо каждое слово. — Техника. Следи за ногами… скорость… — повторила в очередной раз правила для выполнения прыжков Этери. И ей, и Камиле это помогало отвлечься. Зачем думать об Олимпиаде, когда нужно выйти на лед и сделать все то, что и делал раньше? Чисто, с любовью. Да так, чтоб людей вдохновить на желание видеть в безобразном окружении только прекрасное. Стремиться к этому идеалу и быть чуточку лучше. — Я поняла, — глухая решимость в детском голосе нравилась Этери. Как раз этому она и учила воспитанников. Что бы ни происходило, надо просто работать. Хотя это, конечно, ни черта не просто. — Идем… — сотрясающая стены катка публика сообщила, что Щербакова завершила программу. Как в тумане, действуя, скорее по привычке, выработанной за долгие годы участия в турнирах разного уровня, Этери вывела Камилу к бортику. По инерции женщина выполняла то же, что и делала всегда — забрала у нее кофту, салфетницу, чехлы. Выпустив девочку на лед, Этери дождалась, когда она вернется к ней. — Камила, аксель. Вот смотри…. — последнюю драгоценную минуту надо было тратить с умом. И тренер, как никто знавший, что фигуристке важна полезная информация, а не розовые сопли, приправленные сочувствием, дала еще несколько советов. Пугающая своей отстраненностью, Камила кивнула и поехала к месту старта. Зрительная связь прервалась, и Этери ощутила, как ледяная капля пота скатилась по хребту. Теперь оставалось лишь ждать и давить в себе чувство неудовлетворенности и недосказанности. Сейчас Этери уповала только на силы спортсменки — хотя бы тот минимум, что остался в организме этой подстреленной птицы. Подранки с такой мощью умели удивлять опытных охотников. — О, Боже, — где-то рядом прошептал Глейхенгауз, и Тутберидзе прожгла его страшным взглядом. Не время для причитаний, надо было верить в то, что чемпионка, которую они формировали долгие годы, покажет и сейчас то, на что способна. А где-то и поразит еще больше. Ну, же. Гробовая тишина повисла на катке в первые секунды, когда Камила начала движение. Мертвое выжженное поле простиралось и внутри Этери, которая до судороги в зрительном нерве следила за ней. Внезапное колкое перекати-поле промчалось по организму, когда Камила сорвалась в прыжке и удержалась руками о лед. Ошибка. — Нет… Импульс прошел по ее безжизненному телу, когда девочка завалила каскад, нелепо поскользнувшись, как будто впервые вышла на гладкую поверхность. В трансе Этери глянула на ругнувшегося Глейхенгауза, слез в его покрасневших глазах она не увидела — как и все вокруг уже перестало существовать. Понимая, что дух ускользнул из чемпионки, живущей сейчас на льду, Этери не могла подвести ее и в слепом бессилии смотрела на каток. Все крепче и крепче прижимала к себе салфетницу, давя коробку, словно этот предмет мог отгородить ее от того душераздирающего зрелища, которое лицезрели сотни людей на трибунах. Казалось, зрители умирали вместе с девочкой, падающей на жесткий лед. Держась на ниточке за чудовищную способность своего ума анализировать даже в моменты катастрофы, Этери продолжала смотреть. Отнимала баллы за четверной тулуп, тройной сальхов. Ни одна лишняя мысль, кроме терминов, не всплывали в ее тяжелеющей голове. Челюсти крепче стискивались до горького привкуса во рту, воспаленные глаза чесались от застывшего немигающего взгляда, но Этери не замечала реакции организма. Надо было просто смотреть. Боль пронзила стынущую душу, и Этери на мгновение отвернулась, не найдя в себе сил досмотреть, как Камила вскочит после очередного падения. Встретившись глазами с Даней, который в ужасе двигал губами, и, не услышав его, женщина снова впилась взглядом в фигуристку. И в горе, и в радости она обязана была быть с ней до конца. Камила, оставшись без жизнелюбия, настроя, легкости и внутренней страсти, как заведенная игрушка продолжала двигаться, отправляя в поминальный костер все элементы некогда сложенной ладно программы. И все же пыталась бороться, все хуже и хуже. Злобный кукольник шевелил своей марионеткой, отрезая нить за нитью и лишая ее энергии. Приложив ледяные от холода и нервов пальцы к маске, Этери покачала головой. Единственное неодобрение, которое она могла себе позволить. Все остальное нужно было оставить при себе и поделиться только с той, что сейчас разваливалась на льду. От чьего проката у нее пробегали противные колкие мурашки по коже. Последнюю минуту Этери соскребала внутри себя силы со всех имеющихся в организме источников. Нужно было готовиться к встрече. Как бы ни хотелось скрыться отсюда, важно было встретить ребенка и не дать ему захлебнуться в тошнотворном грандиозном провале. В момент, когда Камила выпрямилась и на рев перепуганных зрителей, в отчаянии отмахнулась рукой, Этери стряхнула оцепенение. Качнулась, чтобы прийти в себя и направилась к выходу с катка. Профессионал Тутберидзе занял место внутри дрожащей от потрясения и горечи Этери. Он и будет сейчас говорить.