***
Ваньинь, цокнув, отводит взгляд от трактата, когда осознаёт, что что уже гули знают сколько пялится на иероглифы, ни слова не отражая в мозгу и даже не помня, что последнее прочёл, прежде чем окончательно утратил контроль. Сегодня прилетает… Слово, которое с рождения, несмотря ни на что, было само собой разумеющимся сколько Инь себя помнит, встаёт поперёк горла даже в мыслях, заставляя тревожно притихнуть все, кроме: «Больше не в праве…» Сегодня прилетает Цзян Фэнмянь. И Ваньинь будет с ним честен — затрясшиеся руки приходится скрестить на груди — при первой же возможности остаться наедине признается во всём начистоту. Горькая усмешка искривляет губы: наверняка эта новость обрадует его. Нервно захлопнув книгу и спрятав её в тайник под половицей, он подхватывает меч и решительно выбирается из окна на крышу. На общую тренировочную площадку сейчас лучше не соваться, зато изрубать валуны и пни на тайной поляне Ханьгуан-Цзюня заклинателю не сможет помешать практически никто. В очередной раз пронзив голову булыжника стремительным рубящим ударом, юноша поскальзывается на зыбкой после ночного дождя земле и заваливается на спину в озеро сбитой им во время манёвров росы. Высокие травинки шелестят над головой, щекоча острые скулы. Какое-то ощущение вертится в на нервах, стуча в мозг, но оно не кажется хоть сколько-нибудь необычным, и потому заклинатель попросту отметает мысль о нём. Участившееся дыхание понемногу делается размереннее. Где-то через минуту перед глазами появляется белая мордочка самого смелого кролика с торчащими ушками и любопытно сверкающими бусинами чёрных глазок. Забавно двигающийся носик внимательно принюхивается к странному двуногому, а затем пушистик запрыгивает на грудь, высоко вздымающуюся под сделавшимся бежево-серым после уймы кувырков, перекатов по земле и падения нижним ханьфу, и призывно тыкается во впалую щёку. Потрескавшихся губ касается ласковая улыбка, Инь нежно приглаживает мягкую шёрстку, зарывается в неё пальцами, причёсывает, осторожно проводит по бархатным ушкам и на мгновение забывает обо всём, что навалилось в последние месяцы, вспомнив тепло этих до ужаса, до умиления доверчивых существ и чувство приятной усталости, пришедшее после этой импровизированной тренировки вместо всепоглощающего изнеможения. Удостоверившись, что гость прекратил свою безумную пляску с большой острой штуковиной в руках, другие кролики тоже постепенно выбираются из своих укрытий и подходят за своей порцией ласки. Разумные всё-таки существа эти зверьки. Не то что люди. Внезапно часть прыгучих белоснежных шариков устремляется к кому-то ещё. Напрягшийся в первое мгновение А-Чэн, проводив их взглядом, моментально расслабляется при виде Хуаня. — Если хочешь перехватить его первым, пора собираться. — замечает он, приблизившись с букетом льнущих под ласковые касания ушастых одуванчиков на руках. Взяв с пояса старшего заклинателя удобно подставленную флягу, Ваньинь залпом осушает её почти до дна, потом смотрит на солнце: и правда, больше трёх часов прошло. Совсем скоро. Осторожно выползши из-под кроликов, он быстро поднимается. На мгновение юноша проваливается в чёрную невесомость, которую только вскрик гэгэ связывает с реальностью, а в следующее обнаруживает себя сидящим на зелёном ковре, опираясь нетвёрдыми руками о землю. Ветерок облизывает оголённую спину. — Что произошло? — хлопает глазами Ваньинь, передёргивая плечами, чтобы стряхнуть расползшееся десятками червей от линии ворота до пояса нечто, липкое и влажное. Хуань-гэ удерживает его движение, не позволяя сделаться резким. — Снова раны открылись. — с тихой горечью отвечает он. А, точно. Вот чем было это тревожащее ощущение после столкновения с землёй. Расслабившись под отточенными движениями наносящих мазь и обновляющих повязки прохладно-тёплых рук, Чэн возвращается к выглаживаю крольчат, с энтузиазмом разглядывающих и обнюхивающих пропитанные прозрачной субстанцией мятного оттенка полосы ткани. При воспоминании о сегодняшнем утре по бледным губам змеится ухмылка: весело было сидеть с Не-сюном на крыше в окружении кувшинов, а уж чего стоили рожи увидевшего их патруля! В тот момент как раз сыграли на руку блуждающий взгляд и заливающий всё лицо и даже уши багрянец — вечные, наверное, спутники в обществе Хуайсана после вчерашнего пробуждения. И вишнёвый сок был вкусным. Почувствовав, как в гладящем движении ускользают в последний раз проверившие надёжность перевязок родные руки, Инь накидывает верхнее ханьфу и убирает в ножны Саньду. — Тебе удобно с повязками? — интересуется гэгэ, согревая участливым взглядом, пока его руки уверенно сматывают окрасившиеся багровым лоскуты и прячут обратно флакон с мазью. — Я в порядке. Скажи лучше, есть новости о Яню с её отрядом? В несколько слоёв завернув снятые повязки в тряпицу и омыв кисти остатками воды, Хуань тоже встаёт. — О да. Из разговоров адептов выходит, что их вот уже полторы декады никто не видел, а когда я справился у старейшин, получил ответ, будто бы всей компании было дано позволение немного отдохнуть в одном из близлежащих городов — эти четыре слова Нефрит произносит напыщенным басом, заставляя А-Чэна фыркнуть, а после веско уточняет — именно так мне и сказали, не удосужившись упомянуть название. — Дай угадаю: звучит до одури неправдоподобно. — Ты сейчас преуменьшил раз в десять. — янтарные глаза недобро вспыхивают. Заклинатели переглядываются. — Так, значит старейшины послали эту шайку провернуть что-то, оставив тебя в неведении, а теперь другие их прихвостни наматывают круги вокруг леса, где орудует наш дух. Бьюсь об заклад, Яню посылали к нему, и что-то пошло не по плану. Пробравшиеся обратно секретными проходами заклинатели успевают на нужное место совсем незадолго до прилёта. Когда аметистовый силуэт ступает с меча на землю, в горле Ваньиня встаёт твёрдый удушающий ком. Плеча касается прохладно-тёплая рука гэгэ: — Я задержу Лань Цижэня, если хочешь. — чуть слышно шелестит он. Голос пропал, поэтому Инь может лишь с благодарностью заглянуть в солнечные глаза, но Хуаню большего и не нужно. Послав юноше ободряющую улыбку, он быстро исчезает в зале, где ждёт гостя Учитель Лань, а Ваньинь решительно шагает вперёд, преграждая дорогу… Цзян Фэнмяню — тот вопросительно смотрит на него. Кадык судорожно дёргается, в первое мгновение с разомкнувшихся губ не срывается ни звука, но всё же получается выдавить: — Глава Цзян… Выражение лица мужчины неуловимо меняется, в сиреневых глазах появляется понимание. Что это значит? Не мог ведь он уже быть в курсе… Да ни Вэй Усянь, ни Ханьгуан-Цзюнь ничего не знали! Не Хуайсан всё-таки понял?! — Пойдём. — призывно махнув рукой, старший заклинатель шагает в нишу, где прятались Чэн с гэгэ. Холодные точёные пальцы осторожно приподнимают его голову за подбородок, — в первое мгновение, А-Инь даже не верит, что этот человек действительно коснулся его, но ощущение этих рук слишком реально — взгляд ловят мягкие спокойные глаза, и юноша выпаливает на одном дыхании: — Я тебе… вам не сын. Она вам изменила. Ком в горле как будто обрастает шипами, от удушья перед глазами расплываются цветные кляксы. — Я знаю. — Чэн резко вскидывает голову, голубые глаза расширяются так, что, кажется, сейчас выскочат из орбит — С самого начала: я не делил ложе с твоей матерью, с тех пор как она впервые понесла. Второй раз за последние месяцы Ваньинь готов поверить в своё безумие. Он рефлекторно делает шаг назад, но превратившаяся в бешеный водоворот голова не может скоординировать и столь простое действие — Инь даже не сразу замечает, что повело. Вдруг его подхватывают сильные руки, не позволив упасть. Заслоняющая взгляд темнота немного отступает, рассеянная внимательными сиреневыми глазами, спокойными точно штиль. И вновь обхватившие плечи точёные пальцы не думают растворяться в понемногу обретающей контуры зрительной мешанине. Тряхнув головой, младший заклинатель решается спросить: — Ты знаешь, кто мой… — он морщится словно от приступа тошноты и, замолкнув на мгновение, формулирует иначе — С кем она изменила тебе? — Знаю, а ты? С губ слетает нервный смешок: при одной мысли об этом Ваньинь до сих пор еле сдерживает истерический хохот. И не может сказать вслух. — Значит, знаешь. — понимающе кивает… Цзян Фэнмянь. Инь поднимает на него сбитый с толку взгляд. — Ты только что, хоть и одними губами, но произнёс его имя. Презираешь теперь этого человека? — Разумеется. — кривится юноша. Как вообще, зная такое можно думать иначе?! Не собираются же ему сейчас сказать, что у этого лицемера есть какое-то оправдание! — А ты разве нет? — он внезапно осознаёт, что уже гули знают в который раз проявил непочтительность — простите, Глава Цзян, я не должен был быть таким фамильярным. — Можешь обращаться ко мне на ты и по имени, когда мы наедине. — спокойно отзывается… Цзян Фэнмянь, гули Ваньиня раздери! — И нет, я не чувствую к нему презрения: никогда не говорил об этом ни с ним, ни с твоей матерью, и не хочу делать безосновательные выводы. Тем более, у меня есть подозрение, как это всё могло произойти, но я не хочу высказывать его тебе, не имея доказательств. — Почему? — подозрительно сощуривается заклинатель, его брови хмурятся. — Оно нелестно для твоей матери — во-первых, не собираюсь распускать о ней слухи, во-вторых, тебе может быть неприятно это слушать. — Злишься на неё за измену? Мужчина качает головой: — Ни капли, ведь наш брак — не более чем договор семей. Я сам сказал ей в первую ночь, что ничего не буду иметь против любовников, лишь бы они хорошо скрывались. — Ладно. Инь резко выдыхает. Сил лезть в это глубже уже нет: слишком много навалилось. Он ведь всю жизнь страдал от холодности отца… Как он тогда думал. Обижался на него, и всё равно жаждал хотя бы мимолётной похвалы, искренней — не формальной, ревновал к Вэй Усяню, злился на шисюна за то что даже изредка перепадавших крох внимания лишил, перетянув всё на себя, злился на себя, за то что слишком никчёмен, чтобы заслужить любовь. Бесконечно задавался вопросом, как же так получилось. А оказывается, Цзян Фэнмянь с самого начала не был должен ему абсолютно ничего. Мог вообще, едва Инь родился, доказать отсутствие родства и избавиться от нелюбимой жены, выставив с позором из Пристани Лотоса вместе с живым доказательством измены, и спроса бы с него не было. Но нет же: оставил, обеспечивал всю жизнь, образование дал. Образование… Которое Ваньинь весело пустил под откос, потому что устал от правил, и вообще, почему это одним можно нарушать, а другие терпят как дураки. Прохладные шелковистые пальцы осторожно стирают со щеки Иня слезинку — тот инстинктивно дёргается, пряча взгляд, но замирает от мягкого голоса: — В твоих слезах нет ничего плохого, Ваньинь: они никому не мешают, а ты не сможешь вечно держать эмоции в себе. Если попытаешься, срыв будет куда более болезненным и разрушительным — лучше поплачь сейчас. Сухие губы трогает слабая, но искренняя улыбка: — Говоришь почти как Хуань-гэ. От пришедшего на ум сравнения А-Чэн расслабляется ещё больше и наконец даёт волю слезам, упав головой на широкое плечо. На его затылок ложится невесомая ладонь. Впервые в жизни они так близко. Даже в далёком детстве, в те несколько раз, когда от… Фэнмянь! брал его на руки, сразу будто уходил мыслями в свой мир, а теперь Инь буквально чувствует его полный участия взгляд. — Я собирался рассказать тебе всё, когда вернёшься из Гусу. — невпопад шепчет мужчина. Это было умное решение. И, как бы ни ранила правда, приятно знать, что хоть кто-то не собирался всю жизнь обманывать тебя. Ваньинь не знает, сколько они так простояли, но приближающиеся лёгкие шаги заставляют разом отпрянуть друг от друга и забиться в самый конец ниши, затаив дыхание. Но почти тут же юноша, прислушавшись, выдыхает. Глядя на него, Фэнмянь тоже перестаёт быть напряжённым. Выглянув из их укрытия, младший заклинатель жестом зовёт гэгэ внутрь. — Глава Цзян. — Хуань приветственно склоняет голову. — Глава Лань. — мужчина отвечает тем же. — Я немного задержал старейшин, но вас скоро хватятся. — предостерегает Нефрит. — Благодарю. — Глава Цзян чуть склоняет голову. Он собирается уйти, но Ваньинь останавливает, схватив за плечо: — А шицзэ? Фэнмянь пожимает плечами: — По датам всё сходится, но я не проверял. Инь отпускает его руку, давая выскользнуть из ниши. А гэгэ, обернувшись к нему, с тревогой всматривается в бледное лицо: — Как ты, диди?***
Ученические одежды и обагрённые кровью лоскуты как придётся летят на землю, за ними после недолгого раздумья следует густо запятнанная травяным соком лента — слегка взъерошенная грива окутывает голову чёрной тучей, сквозь которую теперь почти ничего невозможно разглядеть, как несколько месяцев назад, когда только начинались… Он резко дёргает головой: только этих воспоминаний не хватало. Хуань подхватывает непослушные пряди прежде, чем они успевают мазнуть по горящим пунцовым во всю ширь ранам, и отводит их диди на грудь, неспешно пропустив между пальцами. Когда ещё секущиеся кончики касаются кожи, Инь не чувствует привычных хвойных уколов. Тем временем рука гэгэ замирает в его волосах на середине пути, а затем Хуань вдруг склоняется к прядке и оставляет на ней трепетный поцелуй — юноша чуть слышно ахает, а в лазурных глазах восходит солнце. Нефрит уже избавился от извечной массивной заколки, но причёску распустить не успел, и Чэн делает это за него, пытаясь повторить массирующие движения Хуаня-гэ, а потом зарывается лицом в мерцающий такими же робкими пока золотистыми искорками водопад, довольно усмехаясь тому, что больше не ощущает там ведра жирного масла. Зеркальная гладь источника встревоженно расступается перед быстро входящими заклинателями, расплывается двумя пересекающимися клиньями позади них, но снова успокаивается вскоре после того, как они останавливаются, войдя по пояс. Гэгэ зачерпывает воды в соединённые лодочкой ладони и тонкой струёй неторопливо проходится от одного плеча Иня к другому. Тот медленно выдыхает, расслабляясь от привычного жгучего пощипывания в ранах. Вместе с ледяными каплями по спине скатывается лёгкое онемение, забирающее щепотку боли. Прикрыв глаза, юноша обходит Нефрита, перекладывая волосы ему на плечо — намокшие кончики, мазнув по торсу, щекочут немногим больше чем в первый раз, один из хвостов лобной ленты игривой змейкой обвивает запястье, заставляя уголки губ Ваньиня дрогнуть в намёке на улыбку, пока он ощупью освобождает руку. Шрамы на спине Хуаня — тонкие белые полосы, что так легко не заметить на бледной коже. Потрескавшиеся губы, пока их обладатель блаженно жмурится, прижимаются к точёной лопатке, легко находя один из них. — М-м. — гэгэ подаётся навстречу ласке, чуть прогибаясь, и руки А-Чэна смыкаются на его впалом животе, их накрывают похолодевшие от воды ладони. Около минуты братья просто льнут друг к другу, затем старший томно произносит: — Кровотечение успокоилось достаточно, чтобы ты мог поплавать, только не задевай спиной дно или камни и не размахивай сильно руками, если захочешь побрызгаться. Инь-эр утягивает его в прозрачную лазурь с головой, где оба, не размыкая объятий, закручиваются штопором, оттолкнувшись от гладкой гальки, и уплывают так на глубину, вклиниваются в подводное течение, любуясь солнечными отсветами над головами и устремляющимися к ним медузами выдыхаемых пузырьков. Заметив, что у Хуаня-гэ закончился воздух, Ваньинь делает гребок к поверхности. Когда они рассекают головами высь источника, понимают, что уже далеко от места, где нырнули. Здесь как раз начинается стремина, ловко огибающая обрывы уходящих в небо горных пик с одной стороны и то и дело захлёстывающая расшалившимися волнами поросший лесом крутой склон с другой. Чэн не торопясь оглядывается, охваченный воспоминаниями, как вдруг гэгэ подхватывает его за плечи и разворачивает на полкруга, меняясь с ним местами, а в следующий миг врезается спиной в речной порог. Тот самый, на котором Инь сидел с Ванцзи, когда тот показал ему этот источник.***
Около девяти месяцев назад
Стоит дисциплинарной линейке несколько раз обрушиться на спину, Ваньинь замечает чуть быстрее позволенного возникшие рядом белые одежды. Проскользив взглядом вверх по ним, он встречается глазами с Вторым Нефритом. На первый взгляд кажется, будто ни один мускул на мраморном лице не дрогнул, однако присмотревшись, юньмэнец находит напряжённые губы с едва видимо опустившимися уголками и тлеющее в глубоких глазах сожаление, а когда наказанный встречает новые удары, расправив плечи и выпрямив спину, то и одобрение. Когда применявшие наказание дежурные уходят, Инь заваливается вперёд, тяжело опираясь на ладони и рвано дышит, и тут в поле зрения появляется протянутая ладонь. Он хватается за неё — Ванцзи рывком поднимает его на ноги и позволяет опираться на себя, пока уводит от места избиения за деревья. Его кожа такая холодная и гладкая, будто ветер, что зализывает свежие раны. Под волочащимися ногами сухие листья шуршат громче и чаще, как бы взволнованно перешёптываясь об увиденном, заклинатель даже оглядывается, не тревожат ли их ещё чьи-нибудь шаги, но нет: хотя кроны успели полностью обнажиться, частые ветви, что ещё немного и землю мести начнут, вкупе с постепенно наползающим туманом скрывают от посторонних глаз достаточно, чтобы, если не присматриваться, фигуры находящихся за природным пологом можно было увидеть разве что с нескольких шагов. Усадив Чэна на камень, Лань жестом велит ему наклониться вперёд, затем вынимает из-за пазухи тряпицу с флаконом настоя, с помощью которого быстрыми точными движениями обрабатывает следы от линейки, попутно промокая льющие оттуда алые реки. На белоснежных рукавах расцветают багровые пятна, но внимание на это обращает один Ваньинь. Взгляд Ванцзи только чертит треугольник от обеззараживающего зелья до ранений и до стискивающих точёное запястье так, что часть руки и нижняя половина лица уже сплошь в багряных разводах, зубов. Спустя некоторое время, когда кровотечение останавливается, Нефрит жестом зовёт Иня за собой, а когда тот спотыкается на ровном месте, подхватывает за руку. Юноша пытается забрать ладонь, но её категорично сжимают стальные пальцы. Так двое заклинателей и проходят всё гуще укутывающийся в молочную дымку лес до крутой каменной лестницы, возле которой слуха касается мягкий плеск. Когда Чэн преодолевает узкие ступени, то и дело невольно припадая на подставленное плечо спутника, его взгляду открывается дивный горный поток. Умиротворённо выдохнув, Нефрит выходит на берег и, пока Инь во все глаза разглядывает представшую перед ним картину, избавляется от плаща с верхним ханьфу. Заметив это, юньмэнец в первый миг приподнимает брови, но тут же сам принимается избавляться от одежд. Вот, значит, куда его вели. Гуляющий меж стволов и утёсов зябкий ветерок ни в какое сравнение не идёт с ледяной водой. Лань несколько раз останавливается в ожидании, когда его спутник наконец доберётся до глубины, однако, если и выказывает признаки нетерпения, неподвижное лицо их скрадывает. Ваньинь же, окунувшись наконец, на пару минут теряет ориентацию от пробившего насквозь холода, а потом отталкивается от дна и быстрыми гребками плывёт вдоль скал, чтоб хоть немного согреться. Второй заклинатель расслабленно следует за ним. Они доплывают до лихой узкой стремнины, когда юноша, разогнав шарахнувшуюся было из конечностей кровь, неожиданно понимает, что спина стала меньше отдаваться болью не просто потому что онемела — влага вокруг проникает в раны слегка жгущими иголочками совсем как применённый недавно настой. Ухватившись за один из порогов, чтобы течение не снесло, он вопросительно оборачивается к Ванцзи и получает в ответ дрогнувшие вверх уголки губ, отчего отразивший смущённую улыбку взгляд тотчас падает в небесно-голубые волны, а к щекам приливает невесть откуда взявшееся тепло. Поплавав ещё немного, Лань садится на камни наполовину перекрывающего водную струю порога. После недолгого раздумья Инь пристраивается в нескольких цунях от него, кажущегося призраком в густой жемчужной мгле, любуясь срывающимся с каменной ступени маленьким водопадом и наслаждаясь тишиной. В воздухе разливается аромат горечавок и появляется приятное ощущение ласкового взгляда откуда-то сверху. Сейчас Чэну не надо смотреть на Нефрита, чтобы знать: его губы чуть-чуть прогнулись в широкой улыбке. — Чжань. — внезапно произносит Ванцзи и шлёпает Ваньиня по щеке концом лобной ленты. — Чэн. — на грани слышимости шепчет юноша в ответ — горло отчего-то болезненно сжимается, едва он понимает, что это сейчас было. Вернувшись в комнату, Инь даже не разводит огонь — сразу хватает тушь и отображает на бумаге стремительный поток, величественные крепкие утёсы, танцующий под играющим с нагими ветками бризом лес, загадочно укрывающий всё кругом пушистый полог тумана, в котором спрятались два неясных силуэта — до чего удачно, что нет нужды прорисовывать никогда не получавшиеся людские фигуры — а над ними создаёт идущее волнами пространство — пусть источающий цветочный аромат дух, что наблюдал за ними, будет таким. Всё то время, что заклинатель рисует, этот призрак ненавязчиво смотрит через плечо и, похоже, против выбранного для него изображения никак не возражает. А когда картина оказывается готова, Ваньинь чувствует, как что-то неосязаемое мазнуло по голове и дельфином нырнуло в изображение, окатив волной прохладно-тёплой энергии.***
Несколько дней спустя
Где, гули раздери, может быть этот рисунок?! Инь уже раз в тысячный до жжения в глазах осматривает комнату, но нет, он уже всё здесь перерыл. И тут его осеняет: Вэй Ин ведь тоже живёт в этой комнате! Мало того, эта проблема ходячая имеет обыкновение совать не в меру длинный нос в чужие вещи и словно дитя малое хватать всё приглянувшееся, и не думая спросить разрешения! Юноша без промедления бросается на поиски бессовестного шисюна и вскоре замечает его расположившимся на крыше перед балконом, где стоит около получаса назад вышедший из лекарских покоев после воздействия нечисти Ванцзи — эта заноза опять пристаёт к нему. В спокойном состоянии Чэн наверняка изумился бы, почему Лань Чжань на сей раз оживлённо слушает игривую трескотню и с настоящим благоговением вглядывается в отражённые на листе, которым шуршит Вэй, образы, но сейчас ему плевать: он узнал свою пропажу. — Отдай! — разносится по воздуху раскатом грома. Ваньинь, в одно мгновение оказавшись в нескольких фэнях от как раз перелезшего через балконные перила вора, пытается выхватить картину у него из рук, но тот, не забывая ржать как лошадь, дёргает её вверх, чтобы задрать над головой — время точно замедляется раз в десять, когда на глазах у Иня по буйной стремнине, по порогу, на котором сидят два скрытых туманом неясных силуэта, один из которых шлёпает другого по щеке хвостом лобной ленты, по подёрнутому густой дымкой лесу, по высокому небу, по парящему в нём, сквозь дымчато-белые клубы взирая на силуэты, призраку проходит разрыв, и та неуловимая сущность утекает сквозь него, чтобы испариться без остатка, оставив после себя лишь аромат горечавок и флёр прохладно-тёплой энергии. Он даже сообразить, как спасти всё это, не успевает — лишь ощутить прыгнувшее куда-то в горло, сжавшись до точки, сердце, а половинки уже неумолимо отрываются друг от друга. Что-то ломает, выворачивает внутри, штрихи под взглядом Чэна расплываются и дробятся. Он, задыхаясь, оседает на пол, с искажённым лицом не отрывая глаз от своего обрывка, в мигом опустевшей голове колотится, многократно отскакивая от стенок черепа единственное: «Как так?!» Ванцзи больно ударяет по руке и резким движением вырывает доставшуюся Иню часть рисунка — тот машинально разжимает пальцы, чтобы не навредить ещё больше, пускай картина уже погублена. Раухтопазовый взгляд сжигает ледяной яростью, а после в уши заколачиваются ударами гвоздей две пары удаляющихся шагов. Аромат горечавок рассеивается. Веет холодом. В тот день Ваньинь на занятиях все слова учителей пропускает мимо ушей, а когда ему задают вопросы, отвечает невпопад, никак не реагируя на недовольство Лань Цижэня: единственное, что он вообще замечает, кроме разрывающего голову круговорота мыслей о духе и картине — прошивающие насквозь не хуже заточенных лезвий взгляды Ванцзи. Да за каким гулем учитель не позволил просто отсесть от этого мучителя подальше?! Да ещё и проследить за переписыванием гор правил назначает именно его! И разумеется, эта белокаменная глыба самозабвенно придирается к каждому пусть даже каплю отличающемуся от идеала штриху в расплывающихся перед беспрестанно проваливающихся сквозь пространство взглядом иероглифах — в итоге наказанный не выдерживает: — Хватит! Прекрати! — кипа исписанных листков и тяжёлый сборник летят в лицо Ханьгуан-Цзюня. Книга, споро отбитая не покинувшим ножен Бичэнем, отлетает аккурат в Иня, а он и не пробует увернуться, даже толком не замечает, что обитый металлом уголок фолианта насквозь рассёк щёку, и на плечо часто закапал горячий красный ручей. Единственное, что приковывает его внимание — человек напротив, его стиснутые чуть не до хруста зубы, едва заметно искривившиеся в презрительной ухмылке губы, мертвенно побелевшая кожа, пылающие злорадством глаза… Неожиданно кто-то за спиной выворачивает заклинателю руки, грубо разворачивает к двери, в последний момент дёргает вверх, предотвращая поцелуй с полом, и уволакивает из зала. Боль от ударов дисциплинарной линейки отчасти отвлекает от успевших превратиться в навязчивую идею дум. Оседая в полубреду прямо на дроблёные кирпичи, Чэн ощущает облегчение. Позже он снова переносит на бумагу тот момент в источнике, но теперь всё выходит иначе: туман — всё равно что дым от небывалого пожара, волны будто ноги им откусывают, от воды и воздуха веет могильным морозом, ветер сгибает деревья, готовый в любую секунду переломить им хребты, горы вот-вот обвалятся прямо на головы, призрачные силуэты сидят точно по разные стороны невидимой стены, а искривившееся пространство над ними больше всего напоминает излом, утягивающий в загробный мир.***
Настоящее время
Хуань точно пушинку поднимает диди из воды и усаживает на вытянутый каменный остров рядом с собой. Он ничего не спрашивает, но плещущий пониманием и готовностью поддержать невзирая ни на что солнечный взгляд прорывается сквозь мглу воспоминаний, возвращая в реальность. Чэн склоняет голову на сильное плечо и, ласковым щенком льня к поглаживающей по волосам ладони, осознаёт, что счастливый рисунок с этого места у него всё же будет.