***
Около одиннадцати месяцев назад
Возвращаясь от Джиэйи, Ваньинь внезапно чувствует, как внутренности предупреждающе подпрыгивают, а в следующий миг замечает слепяще-белые одежды патрульных на фоне фиолетово-чёрного неба и стремглав взмывает в облака, резким зигзагом уворачиваясь от бросившейся наперерез девицы с обрубленным носом. Окунувшись на полной скорости мокрую морозящую мглу облаков, он делает несколько крутых виражей, каждый раз меняя направление, и продолжает так вилять, пока окончательно не отрывается от погони. Поплутав ещё немного в набухающем свинцовым тумане, заклинатель снижается, выныривая оттуда, и обнаруживает себя где-то в чжане от стены. Ищеек внизу не видно, и всё же Инь решает не останавливаться совсем, а лишь замедляет полёт: с этих Ланей станется даже в тучи засад понатыкать. Пролетая вдоль геометрически выверенной белокаменной линии, он думает, какого гуля ночные дозорные оказались там, где раньше никогда не появлялись в такое время. Маршруты изменились? Вот же зараза! Если так, мало того что опять две недели присматриваться и запоминать всё придётся, так ещё и неутешительно велика опасность сегодня угодить в лапы этих фанатиков! Тут-то ему и приходит в голову пробраться через запретную территорию сколько будет возможно, ведь в пустующие места объективно неразумно посылать много людей. Кое-как сориентировавшись на совершенно незнакомой местности, Цзян Чэн спрыгивает с Саньду и, привычным движением поддёрнув глубокий капюшон чёрного плаща и закрывающий лицо ниже глаз свободный платок, шмыгает в когтистые дебри разросшихся кустарников. Наверное, около часа он просто плутает, честно пытаясь выбраться на кратчайший путь до выделенных приезжим ученикам комнат, но скоро перестаёт понимать, в нужном ли направлении движется: извивающиеся щупальцами танцующих кальмаров ветви, мнится, меняют свой узор, стоит лишь вторгшемуся в их сплетение человеку отвернуться — даже откуда только что пришёл, юноша, после того как в очередной раз оборачивается в поисках малейшего ориентира, может определить исключительно по неосторожно обломанным тут и там веточкам. Ветер крепчает, пробирая до костей насквозь промокшее тело. Начавшаяся морось ощущается тёплой. Потяжелевшие от впитанной в тучах влаги одежды уже безнадёжно испорчены надрывами от шипов и грязными разводами. Цзян Чэн плотнее закутывается в ни черта не греющую ткань, зло фыркнув себе под нос, как вдруг кое-что необычное привлекает его внимание: в стороне среди бесконечности чёрных просветов в зарослях что-то белеет. Моментально позабывший о раздражении заклинатель продирается на тусклое светлое мерцание и спустя минуту оказывается перед мраморной глыбой. Надо же. По виду напоминает обломок стены, только вот признаков фундамента не видно. Хм. Странно это всё, однако сейчас некогда долго раздумывать. Инь забирается на камень и осматривается — слева довольно далеко угадывается очертание высокого холма — похоже, на его вершине что-то есть, только отсюда разглядеть не получается — впереди в глаза бросается притаившийся в глуши домик. Дрожащий свет из окна стелется по ведущей к нему узкой дорожке, что поросла травой и заметна лишь по отсутствию деревьев с валунами на длинной прямой. Быть может, это место уединения Цинхэн-Цзюня? Ваньинь тут же спрыгивает обратно в сердцевину живой изгороди. Если так, надо скорее убраться подальше: Глава Клана как-никак, пусть и отошедший от дел, а значит его безопасность должны обеспечивать на совесть. Подтверждая догадку, неподалёку начинается выверенное движение. Подобравшись, заклинатель припадает к земле и, двигаясь по разгулявшемуся ветру, чтобы волнуемые юношей кусты приписали его дуновениям, ползёт в сторону холма. Шорох движений поглощают ропот листьев и участившиеся удары крупных капель о землю. По временам шевеление точно берёт след, тогда приходится замирать и бросать в сторону камешек или отправлять Саньду в полёт над самой землёй, чтобы отвлечь преследователя. В такие моменты ужасно сложно призывать меч обратно, не выдавая его положения, и всё же захваченный азартом юноша почти всегда справляется, максимум один раз повторяя отвлекающий манёвр после неосторожного движения оружия. Всякий раз, когда рукоять обнадёживающе ложится в ладонь, заклинатель немного гордится собой. В конце концов инородное движение перестаёт следовать за Ваньинем. Для верности не поднимаясь в рост ещё некоторое время, он продолжает отступать к холму и вскоре замечает примятую зелень. Когда Цзян Чэн подбирается к самому краю своего укрытия, ему удаётся рассмотреть извилистую тропку, что еле видна в высоком ковре колосков и цветов. А ведь это шанс выплутать отсюда. Инь выбирается из сплетения кустарников и дальше крадётся вдоль этой дорожки, держась в нескольких шагах от неё. Путь всё круче уходит вверх, и юноша понимает, что вышел на склон холма, который заприметил с мраморного обломка, и присмотревшись, различает сквозь лес трав темнеющее на фоне молочного тумана строение. Осмотревшись внимательно по сторонам для успокоения совести, Ваньинь позволяет себе распрямиться и, поудобнее перехватив меч, взбегает на вершину. Здание размером не больше домика Цинхэн-Цзюня выглядит заброшенным: прохудившаяся крыша, слепые провалы скованных решётками окон, зловеще приоткрытая дверь. От вида чернильного провала за ней по позвоночнику Ваньиня пробегают липкие мурашки. Заклинатель быстро подкрадывается ближе, с мрачной усмешкой обнажая клинок, и резко распахивает дверь. Внутри никого и ничего, за исключением покосившейся минималистичной мебели, однако в воздухе витают тлен и смерть, Цзян не может избавиться от фантомного трупного запаха. Взвинченные меридианы улавливают отголосок инородной энергии. Потянувшись к нему, заклинатель ощущает удавом стиснувшую рёбра безысходность. Он сам не замечает, как снова оказывается на улице, идя по следу духа. Здесь свежо, пронзительно-голубые горечавки живые все до единой, источают сладко-горький аромат. Душу волной цунами захлёстывают эмоции: болезненная скорбь по единственному, кто понял и поддержал, яростная обида на несправедливость вокруг, страх, нежность, вечное горе по утраченной свободе, любовь к двум маленьким лучикам света, безысходность, решимость. «Кто ты?» — шепчет в мыслях А-Чэн вопреки вмиг опостылевшим доводам разума — «Как тебя посмели запереть здесь?! Прошу, покажись, дай понять, как освободить тебя!» Покрывшаяся красноватыми пятнами от холода рука до побеления костяшек сжимает рукоять меча. Как же хочется, не теряя ни секунды, разыскать мучителей этой стремящейся на волю истерзанной души и каждому распороть глотку. Но сначала освободить наконец от пут крылья этого невозможного создания, что вот так без лица, без имени, без единого факта сделалось до безумия родным. И благоухание диких цветов зовёт его, притягивает к одному месту на поляне — без промедления упав на колени, Инь яростно разрывает там землю, пока наткнувшиеся на нечто особенное: гладкое, прохладное, увитое смутно прощупывающимся сквозь комья дёрна и надёжно оплетающие корни цветка растительным узором руки не извлекают на бледное мерцание проступившего из туч юного месяца деревянную шпильку. Напрочь забыв о патрулях, о близящемся подъёме, о грозящем наказании, о самом понятии времени, Ваньинь аккуратно выпутывает украшение из объятий горечавки и, посадив цветок обратно в почву, отмывает искусную по-детски грубоватую, но такую живую резьбу под струями ливня, пока светлое дерево не остаётся без единого пятнышка, а после просто смотрит взахлёб на свою находку, до головокружения переполняемый своими-чужими чувствами. Внезапно искрящая ци делает рывок к тропинке. Обратив взгляд туда, юноша видит мраморной статуей надвигающегося на них, распиливая полными ледяной угрозы глазами, Второго Нефрита. Младший заклинатель тотчас вскакивает, инстинктивно покрепче обхватывая рукоять Саньду и заводя за спину кулак, в котором зажато вместилище души, как вдруг Лань совершает нечто из ряда вон выходящее — срывается на бег. И Цзян замирает, не пробуя увернуться, просто ждёт, пока тот в несколько стремительных прыжков сократит разделяющее их расстояние, и без вопросов отдаёт ему шпильку. Потому что её обитательница хочет в эти белые ледяные руки. В одно мгновение мертвенно побелевший Ханьгуан-Цзюнь, кажется, перестав дышать, стискивает украшение в мелко задрожавших пальцах и долгие минуты безотрывно смотрит на него. Впервые Инь видит у него вместо извечной каменной маски человеческое лицо: губы разомкнуты в застывшем немом вскрике, брови приподнялись и чуть дёрнулись к переносице, робкие лучи огрызка луны серебрят распахнутые глаза влажными отблесками. Чэн столько всего хочет спросить, но рушить тишину кажется преступлением, поэтому только впитывает открывшееся ему и ждёт. Нефрит прячет духа за воротом нижних одежд и, обведя Иня таким взглядом, словно впервые увидел, делает знак следовать за собой. Цзян Чэн всё так же молча повинуется. Тропка будто подпрыгивает под ногами, но Лань шагает медленно, периодически оглядываясь через плечо на спутника и приостанавливаясь, если тот отстаёт. Когда дождь утихает до мороси, а над горизонтом проклёвывается первый золотистый луч, они входят в царство геометрической симметрии и белого камня. Патрули то и дело порываются перехватить сделавшегося после ночных похождений похожим на уличного щенка ученика, однако Ханьгуан-Цзюнь каждый раз останавливает их, выбрасывая ладонь. У выделенных приехавшим на обучение комнат он коротко произносит: — Вид и в Зал Наказаний. А затем уходит. Прошмыгнув мимо как всегда проспавшего Вэй Усяня, Ваньинь быстро умывается, меняет одежды и кое-как приводит в относительный порядок вымокшие до корней спутавшиеся волосы, после чего, мимоходом плеснув на возмущённо взвизгнувшего сквозь сон соученика воды, на грани допустимого быстро отправляется, куда велел Молодой Господин Лань. Цижэнь смотрит строго, но без ожидаемого высокомерного презрения, даже голос почти не повышает. Преклонять колени в храме далеко не впервой, Ваньинь давно научился не обращать внимания ни на то, как они затекают и ноют уже к концу первого часа, ни на то, как першит в горле распускающая когти простуда, то и дело вырываясь наружу сиплым кашлем. Он вообще мало внимания обращает на застой чинной белизны вокруг: всё думает о таинственном духе с поля голубых горечавок, гадает, кто эта узница, что с ней приключилось, как будто наяву чувствует навечно запавший в память после этой ночи цветочный флёр… Вдруг из внешнего мира доносятся чуть слышные уверенные шаги. Подняв глаза на их источник, юноша не без удивления встречается взглядами со Вторым Нефритом. На первый взгляд тот непроницаем, как и прежде, и всё же что-то в нём неуловимо изменилось: Лань больше не кажется холодной каменной статуей. В нём ли дело или это А-Чэн понял то, что раньше упускал из виду, после их встречи у заброшенного домика, но теперь младший заклинатель ясно видит: перед ним живой человек. Тем временем Ханьгуан-Цзюнь, остановившись рядом, протягивает наказанному принесённую с собой флягу. Цзян с долей нерешительности берёт её и, открыв, подносит к губам. В этот момент притупившееся обоняние улавливает характерный травяной аромат укрепляющего отвара. Слова кажутся совершенно неуместными, поэтому Инь молча кланяется и медленно выпивает снадобье — жгущая горло боль притупляется с каждым глотком. Когда он, отбыв наказание, приходит на занятие, Ванцзи садится рядом. Лань Цижэнь на мгновение задерживает на них удивлённый взгляд, однако пересесть как было не велит. Цзян Чэну даже чудится, будто в его глазах поднимается тень приятной улыбки Первого Нефрита, но юноша сразу одёргивает себя: бред же. Он далёк от достойного друга, да просто человека, и по обычным-то меркам — что уж там говорить о ланьских. Учитель начинает объяснять материал, и Ваньинь, тряхнув головой, берётся за кисточку.***
Ваньинь взахлёб рассказывает обо всём произошедшем с ним и Ванцзи за два месяца их, как ему тогда казалось, дружбы. Гэгэ слушает затаив дыхание, с пушистых ресниц падают беззвучные слёзы, сливаясь в ручейки на побледневших щеках. Чэн опускается рядом с ним и осторожно проводит кончиками пальцев по прохладно-тёплой коже, смахивая влагу — Хуань тычется в его ладонь, прижав рукой к своему лицу, и тягуче бодает, едва касаясь лба диди своим. — Это была наша мама. — шепчет он, немного отстранившись, чтобы посмотреть в глаза. Инь крепко обнимает его, и они сидят так пару минут, прежде чем младший заклинатель подаёт голос: — Получается, он нашёл информацию о том, кем она стала, оставил текст у себя и, думается мне, забрал в Пристань Лотоса. — Ты прав, я уверен. — кивает Сичэнь — Надо поговорить с диди. Написал бы, но опасаюсь, как бы не придумал, где солгать, чтобы правдоподобно получилось, не сбежал, не желая поднимать эту тему, к тому же, не уверен, сколько мы можем поведать ему о своих приключениях. Я подозреваю, Ванцзи надеялся воскресить маму с помощью той шпильки. Хуань с тихим вздохом качает головой. — Не понимаю, какого гуля он скрыл всё это от тебя. — дёргает уголком губ младший заклинатель. — Возможно, боялся, что я попытаюсь помешать столь… — он поводит кистью, думая, как охарактеризовать — серьёзному вторжению в законы жизни. Знай я об этом, постарался бы сделать так, чтобы душа мамы обрела свободу. Чэн собирается было ответить, но заметив чуть вдалеке за деревьями движущуюся в их сторону точёную фигуру, быстро прижимает палец к губам и собирается броситься под защиту густых кустарников, как в поле зрения попадают лиловые одежды. Хуань торопливо набрасывает на плечи ханьфу. Как раз когда он завязывает пояс, Фэнмянь выплывает из изумрудного моря и останавливается в на берегу в нескольких шагах от молодёжи: — К вам можно? — Эм, да, только как ты нас нашёл? — удивляется Инь. Ифу — как же непривычно употреблять по отношению к нему это слово, пускай даже мысленно — пожимает плечами: — Памятуя о твоём состоянии во время нашего разговора, решил, тебе не помешало бы искупаться здесь, а Цзеу-Цзюнь, учитывая ваши тёплые отношения, наверняка успел показать это место. Предупреждая возможный вопрос, Цижэнь отвёл меня на этот источник ещё в те незапамятные времена, когда его глаза были голубыми. — Такое нередко происходит в нашем роду: дети рождаются с ярким оттенком глаз, чаще всего голубым или тёмно-карим, но с возрастом радужки блёкнут, пока не станут мутно-серыми или бурыми. — поясняет гэгэ, заметив выгнувшиеся брови Иня — На самом деле наше поколение первое за два века, в котором все сохранили первоначальный цвет глаз. — Старейшины приняли решение с сегодняшнего дня никого не выпускать из Облачных Глубин, чтобы не допустить распространения эпидемии. — сообщает Цзян — Поэтому я как минимум недели две отсюда не улечу. Молодые заклинатели переглядываются. Фэнмянь шагает к ним ближе и понижает голос: — Насколько я успел понять, нынче свирепствующая в Цайи болезнь — не единственный источник угрозы в Гусу: патрули усилены, отряд выбирается за стену прямо под окнами кабинета одного из лидеров консервативной партии, но при этом пригибается к крышам, стоит рядом появиться другим адептам, даже дежурным, в библиотеке не хватает многих текстов о редких видах духов, я успел заметить краем глаза один свиток на эту тему — и не какой-нибудь, а содержащий изображения тёмных печатей, которые и привлекли моё внимание — у одного из старейшин, пока он, завидев меня, не спрятал его в рукав, в запретной секции слышны тихие шаги и шорохи. — пока мужчина перечисляет, из глубины его глаз поднимаются штормовые волны азарта. Он замолкает на миг, а после задумчиво произносит: — И что-то мне подсказывает, такая активность не вчера началась и неспроста она поднялась примерно в то же время, что пришли письма с уведомлением о том, как ты, Ваньинь, едва не умер и о том, что ты, выздоровев, внезапно взбунтовался. Можно, конечно, списать на эмоции от открытия тайны твоего рождения, и всё же, я полагаю, будь дело лишь в этом, у тебя не было бы причин здесь оставаться. Сичэнь с уважением смотрит на Главу Цзян, сдерживая желание присвистнуть: по-видимому, у Не Хуайсана появился брат по разуму. — Я не настаиваю на том, чтобы вы посвятили меня в подробности. — мягко произносит Фэнмянь, опуская взгляд — Но боюсь нечаянно сделать что-то, что приведёт к нежелательным последствиям. И знайте, что если понадобится моё содействие, я с радостью сделаю всё, что в моих силах: вам я здесь доверяю больше всех. Он, поколебавшись мгновение, в итоге решает сказать: — Кстати, не уверен, известно ли вам: Второй Господин Не украдкой наблюдает за мной, за старейшинами, за адептами… — Он с нами. — Ваньинь слегка усмехается, складывая руки на груди — Он опасный человек, однако сильный союзник, умеющий понять интригу и придумать контригру, и пока что мы не заметили с его стороны признаков обмана. Юноша оборачивается к Хуаню-гэ, набирая в грудь воздуха, чтобы произнести непривычное слово: — Ифу — он бросает немного нервный взгляд на Цзян Фэнмяня, и тот поощрительно улыбается уголками губ — заслуживает доверия. Я ручаюсь. Мужчина одаривает его взглядом, полным искренней благодарности, а затем неожиданно сощуривается, скользнув глазами вглубь малахитовых зарослей: — О, Второй Господин Не довольно быстро напал на мой след, после того как я от него ускользнул. Посмотрев в том же направлении, младшие заклинатели тоже находят умело затаившегося в тени товарища по расследованию. Тот же, поняв что обнаружен, покидает своё укрытие и выходит к воде, обводя собравшихся открытым проницательным взглядом: — Я так понимаю, в нашей команде пополнение? — интересуется А-Сан, поигрывая сложенным веером. — Да. — отвечает Нефрит с улыбкой и обводит рукой россыпь камней на берегу — Присядем: у нас ещё есть немного времени, чтобы посвятить Главу Цзян в детали. Они рассказывают Фэнмяню, что успели узнать, затем после недолгого обсуждения ситуации и уговора отправиться в обиталище духа этой ночью Хуань возвращается к грудам бумаг, Хуайсан отправляется на уроки, а Инь задерживается на берегу с… ифу. Когда силуэт соученика исчезает за деревьями, юноша тихо спрашивает, глядя в сторону: — Я разочаровал тебя? — Нет, почему бы? — спокойно отзывается старший заклинатель. Чэн обхватывает себя за плечи: — Ну, я ведь подставил наш, эм, то есть ваш орден, забросив учёбу, напоказ нарушая правила. Вы столько дали мне, хотя не должны были, а я просто взял и пустился в разгул… — про Вэй Усяня сказать он так и не решается. — Я принял решение выдать тебя за своего сына, потому что ты не достоин того осуждения, кое градом хлынуло бы на тебя, знай общественность, что ты бастард. Я не оказал тебе какую-то милость, а всего лишь поступил по совести. И видя, каким ты растёшь, я не жалею об этом. — Ваньиню думается, что мужчина сейчас чуть улыбнулся — Ты рос в Юньмэне и всегда как мог вкладывался в его развитие, а значит, если только ты сам не хочешь иного, Орден Цзян такой же твой как и мой. А-Инь вскидывает на него беспомощные глаза и видит — правда же видит, а не надумывает?! — во взгляде напротив нотки тепла, а в следующее мгновение его уже в который раз за один день касаются, деликатно положив ладонь на плечо. — Осуждать тебя за приоритеты или за срыв я также не могу: расследование нескольких смертей, которых грозит стать ещё больше, сто крат важнее освоения обычной учебной программы, и я не знаю всех трудностей, с которыми тебе пришлось столкнуться, однако могу смело предположить, что тебе нелегко пришлось в последние месяцы, ведь на волоске от смерти люди просто так не оказываются. К тому же, я сам считаю большинство правил Клана Лань либо изначально несправедливыми, либо не в меру жёсткими. Другой вопрос, что ты мало изменишь в системе Ланей своим бунтом. — Фэнмянь качает головой, его глаза болезненно вспыхивают обречённостью — А частые наказания отнимают твои силы и время. Более того, так ты привлекаешь много внимания. Слишком много и не тех людей. — Это было глупо. — признаёт А-Чэн — Я с этого момента залягу на дно — приурочат к отбытию вдохновителя. — Так станет проще. — одобрительно кивает… ифу. Робко улыбнувшись ему, юноша убегает на занятия. В класс он почти опаздывает и тихо проскальзывает на всё место, рядом с которым обнаруживается пославший из-за бабочкиного крыла веера ободряющую улыбку Не-сюн. Ваньинь сидит тихо, но за тем, что там бубнит учитель, совсем не следит, пребывая в своих мыслях. Его пару раз поднимают с места и задают вопросы, но Хуайсан как бы невзначай указывает глазами на нужный фрагмент текста, так что ответить худо-бедно удаётся. Юньмэнец ещё несколько раз ловит на себе пристальные взгляды Лань Цижэня, однако больше его не дёргают.***
Ветер насвистывает отдающуюся светом и болью в груди колыбельную, листья возбуждённо шелестят: шшшу-фффу, шшшу-фффу. Инь, сам того не отражая, всё ускоряет шаг, пока наконец не срывается на бег. Заклинатель и не думает обнажать Саньду, просто несётся, перепрыгивая овраги, оставляя без капли внимания надрывающие лицо и руки колючие сучья, несколько раз спотыкается на выступающих из земли корнях, падает, забывая сгруппироваться, тотчас же вскакивает и мчится дальше, не замечая разбитых коленей и ссаженных ладоней, словно кто-то близкий зовёт его из глубин чащи. Он уже давно перестал следить за дорогой, перестал видеть что бы то ни было, кроме беспрерывно сменяющих друг друга близнецов-зарослей впереди. А лес вокруг шепчет всё громче, всё увереннее: шшшу-фффу, шшшу-фффу! Наконец Ваньинь врывается на берег бурной реки и замирает словно парализованный при виде стремительно летящей к нему вместе с ветром расплывчатой танцующей медузы мерцающего во мраке светло-голубого тумана, пронизанного сгущающимися в некое подобие лучистого ядра текучими чёрными всполохами. На заклинателя обрушивается шквал неописуемо родной энергии, он явственно ощущает детскую радость существа перед ним. — А-Юн… — беззвучно выговаривают непослушные губы. Дрожащая рука тянется к клубящейся над А-Чэном дымке — та прижимается к ней ласковым щенком, пушикая своей прохладой. Юноша во все глаза смотрит на дробящегося в наполняющей их влаге призрака, не смея моргнуть, на губах сама собой расцветает счастливая улыбка.