И невозможное возможно

      Широкая ладонь плотно легла на центр вздымающейся груди. Тревожное биение сердца пока ещё только зарождалось где-то в глубине, но чутье опытного шпиона уже улавливало первые признаки. Не спеша проведя рукой вверх, Бальтазар сжал длинные пальцы на горле мушкетёра, весьма ощутимо надавив на две точки в основании скул. Наблюдающий за этим Пиралес знал, что Арамис сейчас ощущает себя зажатым в тисках пресса, вот-вот готового через кожу раздавить сосуды. Это очень больно. Прошедшие пытку не просто срывали голос в крике, они рвали связки. Решение сразу использовать столь опасный приём могло бы показаться странным, если они хотят услышать от мушкетёра хоть что-то, кроме крика, но не заплечных дел мастеру, пособнику генерала.       Они оба были из той когорты шпионов, которые всегда собирали как можно больше сведений на нужных им людей. Пиралес, впервые увидевший четырёх мушкетёров в Лувре, словно старая ищейка почувствовал, что это необходимо, и не прогадал. Рошфор — умный идиот, и со временем далеко пойдёт, но пока он догадается, чьи маленькие ножки сучат на вышитых золотом пелёнках колыбели… Воистину что Господь, что Дьявол где-то отнимают, где-то дают. Посол лишился вожделенной формулы пороха, но в его руках любовник королевы. И пусть тот пока лишь скрипит зубами; сжав кулаки и до выступившей крови погрузив ногти в ладони, бьётся в металлических тисках кандалов — это только начало. Пиралес невозмутимо наблюдал, как мушкетёр болезненно морщился, бледнел, покрывался испариной, но молчал. Когда цвет его лица почти сравнялся с серым цветом убогой подушки, Пиралес подал знак, и Бальтазар убрал руку.       — Мы с вами не трепетные дамы, месье Арамис, — посол склонился к покрасневшему лицу мушкетёра, судорожно хватающего ртом воздух, — реверансы не для нас. Вы — умный человек и понимаете, что никто вас искать не будет. Мои руки в отличие от ваших развязаны, и не вам мне объяснять, на что способна знаменитая испанская инквизиция.       — Должно быть, это так соблазнительно, — Арамис умудрился усмехнуться дрожащими в судорогах губами, — прибрать к рукам короля, шантажом сделать его послушным испанскому трону, а Францию — большим и богатым придатком Испании со всеми вытекающими. А вдруг и самому перепадёт лакомый кусок? Да, господин посол?       — Со всеми вытекающими для всех, просто каждому — своё. Но вы правы, месье Арамис, получив рычаг влияния на Людовика, Мадрид убьёт сразу несколько зайцев, — невозмутимо кивнул Пиралес. — Глупо и недальновидно отказываться от шанса получить возможность держать короля Франции за горло. Приручив Францию, Испания станет настолько могущественной державой в Европе, что любой здравомыслящий правитель предпочтёт мирно вести с ней торговлю. Мне нужны маршруты патрулей стражи и места хранения шифров. Списки шпионов и прочие секреты — желательно, но начнём с малого. Вы четверо бываете в Лувре чаще, чем в своём гарнизоне — вы не может этого не знать.       — Тогда используйте что-то более интересное, чем жалкое псевдоудушение.       Бальтазар не знал, считать ему безумцем или уважать того, кто так равнодушно говорит о предстоящих пытках. Генерал десять лет руководил в Трибунале дознавателями, он сам мог бы написать энциклопедию пыток и с абсолютной уверенностью назвать её полной на сегодняшний день. Бальтазар видел своих «подопечных» насквозь и таких, как этот мушкетёр, невольно уважал, как правило, больше, чем других, стремясь сломать. Трясущиеся губы и ужас в глазах давно наскучили генералу — твёрдый взгляд бодрил и вызывал азарт.       — Если будет нужно, — Пиралес откинулся на спинку стула, — Бальтазар возьмёт вас измором. Любой, даже самый выносливый человек рано или поздно ломается. Это всего лишь тело, у каждого существует свой предел. А Бальтазар умеет держать на грани, не давая умереть, но при этом заставляя испытывать всю гамму ощущений.       Арамис давно перестал бояться, особенно когда есть ради кого и пока от него хоть что-то зависит, даже если для этого придётся умереть по-настоящему, теперь уже медленно и изощрённо. Он не отдаст в руки испанцев рычагов давления на свою страну, а уж боль он как-нибудь вытерпит.       По знаку Пиралеса один из верзил Бальтазара занял место в изголовье топчана, второй — в ногах. По следующему сигналу стоящий над головой Арамиса безмолвно прижал его ладонью за горло к кровати так, что Арамис мог только хрипеть, пока с его рук и ног снимали кандалы.       И снова на грани. Ему вновь дали дышать, когда в глазах уже темнело, и пока Арамис кашляя пытался отдышаться, лязгнул последний, четвёртый, замок, и его рывком перевернули на бок, скидывая с кровати. Стоящий в ногах топчана стражник схватил Арамиса быстрее, чем тот успел оценить происходящее, и, бросив на колени, прижал грудью к кровати. Ноги грубо раздвинули тяжёлыми сапогами настолько сильно, что с адской болью натянулась тонкая кожа на обгоревших участках. Арамис хрипло взвыл, когда руки вывернули над головой до хруста в плечах.       — Можем для разминки вспомнить интерьеры дворца. — Пиралес сложил пальцы домиком.       — Страдаю топографическим кретинизмом, — проскрипел сквозь зубы Арамис последнюю шутку Портоса.       — Бальтазар, он твой. Но не слишком усердствуй. Не убей его сразу.       — Как скажете, сеньор, — поклонился генерал.       Бальтазар чувствовал, как знакомо закололи кончики пальцев в предвкушении обладания обездвиженным, открытым для него телом. В груди поднималось, нарастало давно, казалось, забытое чувство животного возбуждения от власти и контроля над болью, когда от тебя, сильнее или слабее ты нажмёшь, резко или с натягом проведёшь, зависит высота крика и частота судорог. Бальтазар оживал, «питаясь» чужой болью, когда пытаемый бился в его руках на грани сознания.       Отщелкнув крышку перстня, из которого тут же выскочила масляно поблёскивающая короткая игла, генерал до самого основания вогнал её в скулу мушкетёра.       Арамис забился в руках стоявшего над головой стражника, но его держали слишком крепко.       — Малая доля яда, — одобрительно кивнул Пиралес своему инквизитору, — не убивает, но обостряет восприятие и ощущения так, словно огненной плетью рассекают оголённые нервы. При этом не дает уйти за грань, держит в сознании. Пока на вас подействует, Бальтазар как раз будет готов.       Арамис уткнулся лбом в кровать, пытаясь принять менее болезненное положение. Неизвестное время позволило хотя бы выровнять дыхание.

***

      Д’Артаньян шёл на запах: терпкий, горьковатый, перемешанный с лёгким коричным ароматом. Атос, сгорбившись, сидел на длинной лавке гарнизонной трапезной, стекло почти пустой бутылки бликовало в свете догорающей свечи. Д’Артаньян молча присел напротив.       — Не спится? — нарушил он паузу.       — Не спится… — Атос заторможено смотрел, как, догорая, тает огонёк свечи. — Решил выпить и разобрать бумаги. Тревиль попросил, но думаю, он просто пытается нас отвлечь.       — Это просто невозможно. Мы не сможем не думать, не вспоминать о нём, — пожал плечами д’Артаньян, потянувшись зажечь новую свечу.       Атос сделал очередной глоток и поморщился — видимо, вино дало осадок, а их граф этого не любил. Арамис всегда подшучивал над этим, говоря, что «Атос — сам «сливки общества», но сливки из бочки не ценит». Другой бы даже до вызова на дуэль не дожил, а Атос лишь усмехался, бросая на друга короткий взгляд.       Д’Артаньян сам не осознал и, лишь встретившись взглядом с Атосом, понял, что они оба вспомнили об этом с искривившей губы горькой улыбкой. Как можно отвлечься от мыслей о том, кто стал частью тебя? Это всё равно, как если бы они лишились руки или ноги — это невозможно забыть ни на миг.       — Чёрт!       Обжёгшись, д’Артаньян одёрнул руку, с размаху ударив ею по столешнице.       — Иди сюда… — Атос перехватил взбесившегося молодого друга за плечи и крепко сжал их, обнимая.       — Нам когда-нибудь станет легче? — мрачно пробормотали из дверного проема.       — Нет. — Атос перевёл на Портоса взгляд.       Портос гортанно всхлипнул. Ему было привычнее громить, орать, выпуская пар, и его необычное состояние как раз подтверждало, что он не привык, не верит, не принял до сих пор. Да и зачем и кому врать, что «может быть», «когда-нибудь», «время лечит»… Не привыкнут они жить без Арамиса: будут снова и снова вспоминать, класть вещи на привычные места, заказывать в таверне на четверых, поворачиваться за советом и поддержкой к тому, кто и бесплотной тенью всегда будет рядом.       — На самом деле, — Атос откинулся спиной на стену и, немного посомневавшись, посмотрел на друзей по очереди, — я жду Тревиля. Капитану обещали рассказать что-то по тому пожару.       — Что-то интересное? — встрепенулся Портос. — Почему нам не рассказал?       — Не был уверен, что получится, — донеслось из-за его закрывающей проём спины. — Я попросил вас зря не обнадеживать. Арамис много значил и для меня, вот почему я ухватился за одно из перехваченных шпионских донесений.       — О чём вы, капитан? — д’Артаньян решительно подвинул два стула сбоку к столу.       — Я стал случайным свидетелем того, как один из моих мушкетёров делился с другим услышанным в Лувре разговором, — начал Тревиль. — Гвардейцы графа Рошфора не видели его и сплетничали о перехваченном донесении одного из шпионов, который сообщал в Мадрид о намечающихся военных переговорах.       — И что? — в нетерпении нахмурился Портос. Капитана обычно не прерывали, но сейчас вступление, каким бы важным оно ни было, казалось затянутым.       — Я понимаю твоё нетерпение, — мрачно кивнул Тревиль, не сердясь. — Военные переговоры всегда были прерогативой генерала Бальтазара.       — Который погиб в том же пожаре, — вспомнил теперь уже Атос, более терпеливый, чем друг.       Согласно кивнув, Тревиль продолжил:       — Переговоры будет вести посол Пиралес, но он не сможет это делать без наработок генерала. А если эти переговоры назначены, значит, у него есть, с чем работать. Но Аламани утверждал, что Бальтазар никогда не записывал свои идеи, не доверяя даже бумаге.       — Вы хотите сказать, что генерал Бальтазар, возможно, жив?       От холодной ярости в ровном голосе Атоса вздрогнули и Портос с д’Артаньяном, и сам Тревиль, судя по выражению его лица, именно это и имевший в виду.       — Но даже если это так, это не означает, что Арамис…       — Это означает, что мерзавец в том аду мог выжить! — прервал Портос, вскакивая и задевая шпорой лавку. Та с грохотом опрокинулась.       — Если Бальтазар жив, — продолжил д’Артаньян, — он должен ответить за смерть Арамиса. Он охотился за порохом и стоял за обменом дочери генерала Аламани на него самого.       — И по её словам, был с ним в одной комнате, — добавил Атос. — Взрыв устроил кто-то из них. Но даже если это сделал сам Аламани, Бальтазар замутил всё остальное.       — Мы должны разобраться. — Портос решительно грохнул кулаком по столу. — Если Бальтазар жив, он ответит.       — Попробуем копнуть ещё раз, — не стал отговаривать Тревиль. — Я осознаю, что только что благословил вас на месть, но и сам чувствую такую же потребность. У нас есть только один шанс это узнать.       Три пары глаз одновременно повернулись к Атосу.

***

      Арамис узнал запах, ему пришлось дышать им совсем не так давно — так вонял раскалившийся в огне пожара металл. Сейчас этот запах приближался со спины и не сулил ничего хорошего. От него было не спрятаться, не скрыться. Стражник Бальтазара ещё сильнее прижал Арамиса за вывернутые плечи к топчану, отчего боль особенно пронзительно прошла по рукам, словно по ним провели кинжалом.       Арамис понял, что ему предстоит и попытался подготовиться. Он почти успел. Почти. Потому что его спины уже коснулся источник запаха, и его словно снова прижало рухнувшей балкой. Раскалённое железо впилось в поясницу, и Арамис не смог молчать. Даже не пытался. Все, что он мог, — рычать в тут же окрасившийся кровью из прокушенных губ соломенный тюфяк. Его тело забилось в держащих его руках, не понимая, на какую боль реагировать — во вывернутых плечах или на опоясывающий поясницу пожар.        Взвинченный зельем Бальтазара, он не мог отключиться — отрава держала его в сознании. И Арамис почувствовал другой запах, тоже хорошо знакомый по пожару, — запах обугленной кожи. Его кожи. Тело неконтролируемо дрожало. Арамис зубами вцепился в ткань тюфяка, когда раскалённый металл «кусал» его в правый бок.       — Не надумали пока? — донёсся после третьего «укуса» голос Пиралеса. — Подумайте, а ведь я просто спросил о расположении коридоров во дворце. Могу задать наводящий вопрос, так сказать, уточняющий. Меня интересуют тайные ходы, не обозначенные на строительных чертежах. Будете говорить?       Голос посла был невозмутим, хотя в замкнутом пространстве небольшой комнаты уже душило вонью от обуглившейся плоти.       Да, его не ищут. Да, помощь не придёт. Но это его, Арамиса, последняя война, и он не допускал и мысли сказать что-то, кроме «нет».       Этот чёртов мушкетёр бесил и восхищал Бальтазара. Взращённый инквизицией генерал лишь раззадорился от запаха крови и запекающегося мяса. Он знал, что упрямец так просто не заговорит, и готов был продолжать. Если не заговорит вовсе даже после всех его усилий, так он хоть утолит снедающую его жажду хищника. Предел мушкетёра Бальтазар ещё не проверял…