Омрачи свои ангельские руки

      Мы с Сонхуном дружим не так долго, но за эти три года мы выстроили настолько близкие отношения, которые я не мог выстроить всю жизнь. Однажды на сеансе мой психолог спросил меня в тесте на одиночество, трудно ли заводить друзей во взрослом возрасте, и я ответил нет. Это не трудно и вполне возможно, если вы не я. По счастливой случайности Сонхун принял меня таким, каков я есть, и я благодарен ему за это. На самом деле, выстраивать какие-либо отношения — это всегда очень сложно. Приходится ради того, чтобы люди ко мне тянулись, надевать маску вечной жизнерадостности и проявлять инициативу, запирая настоящее под замком. Только так можно понравиться людям. Но Сонхуну я не понравился.       Когда мы начали дружить, я понял, что этот механизм не работает, и сильно испугался, а мой психолог сказал, что я просто проживаю новый опыт. Сказал, что всю жизнь я действовал так, как меня научил опыт с моими родителями, и впервые этот способ не сработал. Точнее, не впервые, просто впервые я почувствовал острое желание дружить с человеком, который в общении мне отказал. К счастью, у меня нашлись силы на первичную навязчивость.       Но что произошло сегодня? Психолог мне говорил, что мне всегда не хватало близости с друзьями, что я гонюсь за постоянным времяпрепровождением, и это правда, я очень хотел бы путешествовать, отдыхать и много-много гулять с Сонхуном, но я боюсь. Просто боюсь его. И сегодняшний эпизод снова показал, что я не справляюсь. Сумев однажды открыть Сонхуну настоящие эмоции одну за другой, я больше не могу надевать маску жизнерадостности, если что-то меня задевает. Кроме того, я всё равно молчу. И я уверен, от этого хуже нам обоим.       Перебежав узкую дорогу к участку, который ремонтировали и обставили специальными синими табличками, Чонвон прошёл мимо рабочих и бетономешалок. Он бросил взгляд на исторический монумент через главную улицу с двумя полосами — это был красивейший храм Санемун, с которым у него связано много воспоминаний. В частности, только приятные, и некоторые из них не с участием одной лишь семьи, но и с лучшим другом. Познакомившись на первом курсе, Чонвон спустя месяц общения позвал его прогуляться по своим любимым местам, и тогда они зашли в этот храм, работающий круглые сутки, посидели на ступенях, даже сделали парочку фотографий и помогли милой дамочке с коляской спуститься вниз. Сонхун тогда едва не упал.       В нос ударил насыщенный запах дешёвого рамёна, который заваривали в каждом бутике на намдэмунском рынке, куда он и держал путь. Совсем перед входом встал бело-красный минивэн какой-то службы, и мужчина, разгружавший его, случайно выронил коробку. Его напарник решил рассмешить всех своих коллег и подбежал к грузчику, испугав его громким «бу» на ухо. Чонвон неловко поднял нетяжёлую коробку, улыбнувшись на «спасибо», сопровождаемое вздохом, вернул товар и вошёл на рынок.       С некоторыми знакомыми тётушками он здоровался, потому что видел их ежедневно на протяжении своих двадцати двух лет, некоторые его обсуждали, а один аджосси, торгующий старомодными шляпками, панамками и беретами, подозвал его к себе и передал авоську с жёлтыми яблоками.       — Это госпоже Ян. Они поздние и очень сочные, обещаю!       Всегда, когда он возвращался домой, он забирал по пути какие-то подарки. Здесь всюду были их друзья и знакомые, а также друзья его бабушки, так что он настолько привык к получению фруктов или газет в руки, что иной раз, когда с ним только здоровались, чувствовал себя неуютно и опустошённо. К счастью, сегодня не такой день.       Проскочив ещё около пятисот метров, он встал под навес бутика с разноцветными тряпками и полотенцами, заглядывая внутрь, но аджумы нигде не было. Это заставило Чонвона побеспокоиться — обычно женщина ни на шаг не отходила от своего товара, а если и отходила по мелким делам, то ставила кого-то на замену. К тому же таблички о перерыве он тоже не нашёл.       — Извините, а где госпожа Шим? — обратился юноша к аджосси, продающему рядышком рыночные сумки, пакеты и кульки с различными рисунками и надписями. Сам он выглядел не сказать что слишком старо, ему было около сорока пяти лет, одет был в рубашку клетчатую с капюшоном и старенькие джинсы, но что-то в этом человеке Чонвона оттолкнуло сразу же. Он слегка напрягся и сделал шаг назад, недоверчиво присматриваясь, но на лицо натянул миловидную улыбку.       — Там же, — кивнул мужчина в палатку.       Ян ещё раз осмотрел незнакомого продавца, который, видимо, заменял привычного господина Су, и снова заглянул внутрь бутика. Стоило ему посмотреть за стойку с кассой, как он тут же увидел кудрявую тёмную макушку женщины, чудным образом уснувшей на рабочем месте. Он хихикнул тихо под нос и подошёл к ней, слегка пнув ногой авоську с яблоками.       — Эй, госпожа Шим, — позвал он и ткнул пальчиком в ей плечо. Старушка внезапно вскочила и вскрикнула, из-за чего подпрыгнул и коротко взвизгнул парень. Он перепугался, не ожидая такой реакции, и схватился за сердце одной рукой, вымученно кривясь. — Госпожа Ши-им! Ну чего вы так пугаете?       — Тьфу ты, Чонвон-а, напугал ты меня… Я, что, уснула, что ли? — она вытянула руки по столу и удивлённо уставилась на закрытую кассу.       — Вот именно, а если бы ваши супер-мягкие-и-никогда-не-портящиеся-и-не-скатывающиеся-тряпки украли? Это была бы катастрофа!       — Ты прав! — она округлила глаза и, кряхтя, вылезла из-за стойки. В пенсионном возрасте всё-таки не удавалось ловко и быстро преодолевать препятствия. — А ну проверь, не украли ли у меня ничего, а? Вдруг бандиты какие…       — Всё в порядке, я уже проверил, — поспешил он успокоить тётушку, выходя за ней следом на улицу и следя за тем, как забавно пружинили при косолапой ходьбе её навитые бигуди кудри. — Ни одна тряпочка не пострадала. Вы как сами? Ваша дочь, с ней всё хорошо? Я слышал, что она попала в больницу…       — Ой, Чонвон-а, не говори… Получила сотрясение мозга себе, дурёха, а я ей говорила, что не женское это дело — вождение. Но кто старую послушает?       — Она попала в автокатастрофу? Я зайду к ней, как появится время… — таких подробностей юноша не знал и разомкнул поражённо губы, вперившись в женщину взглядом и всматриваясь в каждую её эмоцию, улавливая любую информацию. Его эмпатическая натура почувствовала трагедию, словно свою собственную. Он сочувственно похлопал аджуму по плечам и приобнял, утешая.       — Врачи говорят, что всё у неё будет хорошо… к счастью, она оставила тогда внучку дома, сказала, что ей интуиция подсказывает это! — старушка пыталась занять свои руки чем-то во время разговора и взяла одну упаковку тряпок, рассматривая их и разминая, но мыслями она была так далеко от своих товаров, что даже не заметила покупателя.       — Это чудесно, надеюсь, она быстро поправится, — кивнул улыбчиво Чонвон и посмотрел на подошедшего потенциального потребителя, нацелившегося на детские банные полотенца. — Я пойду домой, мне к завтрашнему дню нужно подготовить конспекты, так что…       — Ты же тоже учишься на врача! — воскликнула она. — Учиться — это очень хорошо. Надеюсь, в нашей глупой стране на одного умного врача станет больше, Чонвон-а.       Юноша вежливо и доброжелательно ей улыбнулся, понимая, что большего он ей поведать не мог, и единственное для неё утешение — вера в лучшее. Он прошёл в небольшой туннельчик с висячей горящей лампочкой и услышал звуки со стороны закрытой полустеклянной двери: кто-то что-то сверлил, шумело оборудование, пахло сильно кислотой и щелочью. Подумалось, что стоило бы прикупить немного чистящих средств домой, потому что в прошлый раз он перед тем, как почистить плиту, заметил отсутствие средства под раковиной. Пропустив дверь в помещение с аппаратным оборудованием, он поднялся по двухмаршевой лестнице на второй этаж и прошёл по серому тёмному коридорчику, где не было ни одной работающей лампы, к немного пошарпанной двери, и открыл её ключом.       — Я дома… — прошептал он в пустоту, зная, что никто ему сейчас не ответит. Он не жил один, нет, просто сейчас мама работала, ведь было всего четыре часа вечера, а младший брат был с ней — утром она предупредила, что возьмёт его на работу, так как в его школе пробило трубы, — так что он просто наступил себе на пятки, стягивая кроссовки, оставил яблоки на крохотной кухоньке, совмещённой с прихожей, глянул в сторону гостиной и ужаснулся.       Его сердце тут же ухнуло, а рука потянулась к телефону в кармане, но так до него не дошла — замерла, как и всё его тело. Он уставился на сидящего на диване мужчину, смотрящего телевизор, накручивающий чужое электричество. Чонвон почувствовал, как в поджилках накапливались зерно за зерном отторжение и страх. Юноша сглотнул, но комок встал поперёк, и ему пришлось вдохнуть, отчего горло засаднило ещё сильнее.       — Что ты тут делаешь? — сказал он, сделав шаг в сторону двери, прячась за углом. Его чувство безопасности резко пропало, Ян ощущал угрозу даже от неподвижного объекта, напоминающим человеческий силуэт. Именно так. Он не мог назвать его человеком. «Сонхун…» — пискляво подумал Чонвон, когда телевизор выключился, и прищурился, словно готовился к появлению чего-то настолько ужасного, что смотреть было бы просто невозможно. «Мама», — вновь промелькнуло в его мыслях, а затем стало пусто, и одна лампочка загорелась ярко-красным светом.       — Это и мой дом тоже, — голос был тихим, охрипшим, словно бы курящий человек надорвал связки. Чонвон почувствовал желание убежать. Мужчина делал шаг вперёд, он — шаг назад. Шаг вперёд — шаг назад. — Что, уже успел забыть меня? И где вся твоя благодарность? «Папа, спасибо тебе за всё, я люблю тебя, буду любить всю жизнь» — где это? Я столько сделал для тебя. А ты?       — Я говорил это один раз, — не очень смело, не очень громко, но Ян пытался дать отпор, думая о том, что не хотел подвергать опасности ни маму, ни брата, ни соседей, ни кого-то другого. Ян надеялся, что всё сейчас закончится, что всё обойдётся без его участия, что ему не придётся принимать такие сложные решения и выстраивать план по тому, как выгнать нежеланного гостя.       — А теперь что? — его кривая кровожадная ухмылка, вызванная презрением к предателю, поразила юношу насквозь. — В твои годы я обожал отца. Он был авторитетом. Отца надо уважать. А ты что?       Неотъемлемая часть его молодой натуры пропиталась в позднем детстве антипатией, подкрепилась и укоренилась в подростковом периоде, когда гормоны выбивали из него раздражение и чувство никчёмности, и сейчас он пытался сохранять холодный разум, но попросту не мог — все те негативные эмоции, которые он подавлял, сжирали его изнутри. Чонвон впервые ощущал желание убить человека собственными руками.       — Зачем ты пришёл? Ты ушёл ещё до моего рождения! Зачем ты объявился?! Почему ты продолжаешь приходить?! — он сорвался на крик, не зная, как донести свои слова. В его глазах светилось «услышь меня, папа, услышь и пойми, что маленький я любил тебя, мне тебя не хватало всю жизнь», но вмиг он обрезал все точки соприкосновения со своим внутренним маленьким ребёнком и выставил вперёд для принятия решения взрослого молодого человека с чётким иным мировоззрением. — Это больше не твой дом. Уходи. Иначе я вызову полицию.       — Ты хоть знаешь их номер, плакса? — усмехнулся родитель, приближаясь ближе, словно демон. Чонвон побледнел и схватился рукой за каменную столешницу за своей спиной.       — Конечно! Девять-девять… один-восемь… Один-один-два? Восемь?.. — перебирал он комбинацию, с каждым разом его голос становился всё тише и писклявее, слова перестали слетать с языка, они застревали в глубинах мозга, не находя выход к связкам и органам ротовой полости. Всё оставалось внутри него, не находя выхода наружу: слова, ненависть, боль, раскаяние, тоска и сожаление. Желание быть рядом. Желание быть любимым родителями. Но всё, что у него было — спутанные в голове цифры экстренного вызова.       Мужчина крупной комплекции навис над ним, и Чонвон почувствовал себя слишком уязвимым для того, чтобы дать отпор. Он хотел быть избитым, лишь бы не чувствовать этой давки на его бедную нервную систему, отдающую онемение в два пояса конечностей. Кислород, отобранный у него вторженцем, перестал поступать в лёгкие.       — Зачем ты пришёл, папа? — тихонько спросил Ян, предполагая, что этот момент — переломный, что его фраза только что расколола день на до и после, словно он спустил тот самый рычаг, который активирует насильственные действия. Ему показалось, что после его вопроса тут же последует боль. И он был прав.       Его схватили за чёрные волосы на затылке до брызнувших в уголки глаз слёз. Чонвон бы скатился с ослабевших ног на пол, всхлипывая и слегка завывая то ли от несправедливости, то ли от физического недуга, но его так крепко держали, что он просто повис. Несколько чёрных волосков сорвалось с его головы, и это ощутилось, как скальп.       Он схватился за запястье мужчины двумя руками, желая, чтобы чёртов адреналин поскорее прыснул в кровь, но то ли его организм специально измывался над ним, то ли гормона не хватало для того, чтобы активировать энергию и реакцию. Только тревога усилилась настолько, что вкупе с тахикардией вызывала головокружение и темноту перед глазами. В его шею внезапно вцепилась рука с отросшими ногтями, сдавливая до хрипа. Он не слышал слов мужчины, потому что в ушах звенели собственные мысли: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…»       Где-то справа раздался оглушающий звук ломающегося дерева, затем глухой стук и мощный толчок, и рука отца вырвала ещё несколько волосков, оставляя после себя жгучий след. Чонвон задрожал и опёрся руками на столешницу, склоняясь над раковиной и случайно пиная пустое мусорное ведро. Он не упал, как предполагал, но и стоять было тяжело. Воздух резанул лёгкие, как у новорождённого, и мутным взглядом Ян проскользил в гостиную, распахнув рот в дыхании.       Неизвестный аджосси, заменяющий одного из продавцов внизу, тот, что внешне наслал на юношу необъяснимый дискомфорт, сейчас стоял между ними и прижимал к уху телефон. Все звуки были словно в бочке, но он слышал отдельные «восемнадцать-одиннадцать… намдэмунно… срочно…» — после чего Вон хрипло кашлянул и постарался проявить самообладание, упираясь в почву под ногами чуть твёрже и увереннее.       — Аджосси…       — Чонвон-а! — послышался голосок госпожи Шим. Юноша обернулся, хлопая непонятливо ресницами, и принял объятия старой женщины, уставившись в пустой подъездный коридор. — Твоя мама уже идёт. Прости, это всё из-за того, что я заснула… Я бы увидела его и не впустила бы! Он же… он никогда не приходит дважды в месяц!       «Звучит как метеорит не падает дважды в одно место».       — Сюда иди! — послышался страшный голос отца, каким тот был в моменты крайней ярости. Затем треск стекла. Ян вновь развернулся и вцепился взором за двоих мужчин, увязавшихся в драку, и вдруг из их стычки на пол квартиры брызнула кровь. В неё, сверкающую и размазанную пятнами, выплюнули два зуба, и Чонвон сглотнул, отворачиваясь. В подъезде столпились люди.       Некоторые мужчины прошли внутрь квартиры, чтобы разнять их, и они же бросили в сторону Чонвона презрительное:       — Мужик должен уметь защищаться, а не ныть, — сказал один из крупных пятидесятилетних работников рынка, оттягивая отца Яна и опрокидывая его на пол, оставаясь при этом на ногах. Другой помог не названному аджосси. — Маму как будешь свою защищать, если этот вернётся, а?       — Не слушай, Чонвон-а, — женщина погладила его по грудной клетке почти по-родному, но это не помогло уйти из его сердца отяжелённого чувства вины. Этот неизвестный мужчина говорил правильные вещи. Случись что, мама не сможет на него положиться. Никто не сможет на него положиться. Он не достоин никого из своего близкого круга общения.       Зачинщика драки увели участковые, все зеваки и осуждающие разбрелись по местам, старушка Шим дождалась госпожи Ян и оставила семью наедине, перед этим пожелав им подольше оставаться в безопасности и всегда иметь на вооружение телефон службы. Чонвон не говорил с матерью и братом — сразу после того, как все ушли, она была слишком разбита для того, чтобы утешить старшего сына. Она лишь осмотрела его физические ушибы и посоветовала обработать их либо заживляющей мазью, либо наложить медицинские пластыри — «что уж я говорю, ты и сам всё знаешь, мой врач» — и затем она села в гостиной, в тысячный раз доставая старый семейный альбом, и успокаивала младшего сына.       Чонвон чувствовал опустошённость и одиночество. Он никак не мог дотянуться до своей матери даже сейчас.       Мой терапевт сказал мне, что моё острое желание привязанности основано на том, что этого у меня не было в семье, что я не оправдывал ожиданий матери и отца. Когда я сказал, что отца у меня нет и что я видел его всего дважды — а на тот момент всё действительно так и было, после моего шестилетия и до двадцатилетия я видел его дважды, — то психолог кивнул и сказал, что в этом и суть. Я, правда, задумался. Наверное, в этом был смысл.       Всё же у моего брата отец был. Пускай сейчас он в Сувоне по делам.       Сев на свою маленькую односпальную кровать у окна, из которого веяло острой лапшой и дешёвыми креветками, юноша запахнул ставни слишком резко, как и задёрнул шторы. Стало темно и очень тихо. Ему было комфортно в этой темноте, потому что он переставал видеть себя, вокруг создавалось впечатление, что его теперь не видел никто. А это значит, что и маску надевать не перед кем. Только одно-единственное чувство не выходило из него вместо со слезами. Желание написать Сонхуну и извиниться.       Но он не написал.