Kim Jun Seok — A Bright Moment That Seems Eternal
Кап-кап-кап. Гул вечернего города заставлял вибрировать улицы, топот спешащих людей создавал землетрясение, но это всё оставалось за кадром сознания, владелец которого ощущал только ненависть и собственную никчёмность. Рокот моторов автомобилей, плач ребёнка в каком-то из окон, холодный ветер бил жаром по ледяному лицу. Рыжий костюм проблесковым маяком, светился в разных частях улиц, пропадая и исчезая, словно мираж. Под ногами сотканный из ржавых листьев ковёр, постоянно перекликающийся с асфальтом, запачкан в красном рефлексивном цвете. Палитра сократилась лишь до него: этого рубинового на свете и чёрного во тьме. Лоферы шаркали при малейшем движении, на некогда блестящем украшении была прилипшая грязь с кусками разорванных листьев. Кап-кап-кап. Холодно-жарко. Это настоящая лихорадка в переполненном чувствами теле. Нет кислорода, чтобы вдохнуть полной грудью; живительного газа и на полувдох не хватало. Кто-то пах последождевой сыростью и чем-то очень-очень терпким, как вход в фабричный цех. Запах тонкий, едва ощутимый, но этого достаточно для человека-миража. Он закашлял от гнёта слившихся в отвратительную симфонию ароматов и ускорил шаг. Мерзко. Привычно. Надо снова вдохнуть. Он слился с тенью, ставшей ему частым приютом, и впился цепким взглядом одинокую фигуру посреди проулка. Он не ошибся — этот некто шёл за ним по пятам, даже когда он кружил по улицам, и теперь был абсолютно сбит с толку, ведь его жертва внезапно исчезла с глаз, когда он моргнул. Словно призрак. Кап-кап-кап. — Какого чёрта? — прошипел мужчина под тридцать, сплёвывая на землю, и дождь тут же смыл плевок, смешав его с лужей. — Такой красавец был. И как его теперь найти? Опять, что ли, завтра переться к универу и торчать на площади? — шептал он, что было еле различимо из-за шума ливня и колёс машин, которые создавали волны из грязевой воды на дорогах. Сону не отрывал взгляда, стоял ровно, скрываясь от чужих глаз, он был как замершее навеки чучело, и глаза его остановились так же, но сияли живым огнём, совсем по-животному желая растерзать своего врага. Имитируя лиса, притаившегося для поимки дичи, он застыл, маскируясь тенью. Ким неожиданно улыбнулся, и это было бы устрашающе, увидь его кто. Он не сдерживал эмоции, никогда ими не пренебрегал, но сейчас придётся немного поскупиться на зрелище — он вынул из всегда закрытого кармана сумки крепкую маску, белую, словно сотканную из лунных прядей. Огромные серповидные вырезы для глаз, под которыми крупными мазками выведены красные полосы, символизирующие цветы вишни; хитрая миловидная лисья улыбка, растянутая от алеющего носа; три искры на лбу и прикреплённое украшение с красными крохотными камнями. Они двигались и сталкивались, звеня погребальной мелодией. Когда Сону надел маску, закрепив её тонкой лентой, звон камней добрался и до ушей мужчины-извращенца — он повернулся и посмотрел на всё ещё спрятанного в тени юношу. Кап-кап-кап. — Вы ищете меня? Сону вынырнул из тени чуть дальше, чтобы была возможность встать позади преследователя и немножечко его припугнуть. Его нежный звучный голос прозвучал из-под маски, не позволяя увидеть злобно искривлённые губы. Зато обернувшийся с лёгкой дрожью незнакомец мог увидеть сквозь широкие прорези узкие глаза с тёмными мешками под ними, и тень от маски налегала на радужку, делая её чернее чёрного. Волосы юноши потеряли свой блеск, на них даже не играл рефлекс от фонарей и раскинувшегося города позади. Ярко-рыжий костюм насытился влагой дождя и потемнел, и теперь на фоне сияющих билбордов силуэт феминного юноши казался тёмным и устрашающим. По волосам-сосулькам стекали ручьи, маска вмиг намокла. — Ты… — мужчина приподнял край прозрачного зонта и осмотрел с ног до головы парня. Он его точно узнал по одежде, но маска казалась лишней. Её точно не было. — Так ты чудак. Ну ничего, — незнакомец показал зубы, делая шаг вперёд. — Я не боюсь чудных. Так даже веселее, правда? Ты же любишь веселье, мальчик? Сону молчал. Он стоял ровно, как манекен, и только его моргающие глаза были свидетелями того, что он живой человек. Но мужчина остановился в метре и даже не спешил притрагиваться, и по его лицу было видно, что отсутствие сопротивления его не очень впечатляло. Преследователь склонил по-птичьи голову набок, прикусил губу и призадумался. Если нет сопротивления — значит, не будет проблем? — Не хочешь сходить ко мне на рамён, м? Будет о-очень весело, — он всё-таки приблизился с улыбкой, защитил странного юношу от проливного дождя зонтом, свободной рукой своевольно коснулся чужого живота под футболкой, скользнул по талии, ощупал бок и спустился к ширинке оранжевых брюк, нагло прижимая ладонь. Сону стиснул зубы, и его глаза потемнели сильнее. Он наклонил голову, и тень маски скрыла момент, когда белок тоже стал чёрным. — Жаль, что я не ем рамён, — он надул губы, но так как этого не было видно, быстро исправился и хихикнул. Мужчина моргнул и понял, что перед ним уже никого нет и рука касалась не паха, а пустоты. Он испуганно отшатнулся и наступил в лужу, а затем почувствовал позади себя фигуру человека. Незнакомец хотел обернуться, но ему не дали, надавив на плечи. Тонкие бледные пястья крепко сжали, фаланги почти забрались под ключицы, от дыхания в шею и мерзкого смешка у преследователя пошли мурашки по коже и вдоль позвоночника. — …К-какого чёрта?! — выкрикнул он, пытаясь как-то сражаться с запугивателем, но было поздно. По уголку его рта потекла кровь, наполнившая всю полость рта. Нож, втиснутый как раз в месте переплетения двенадцатипёрстной и желудка, провернулся по часовой, разрывая ткани. Сону жалобно проскулил, словно ему было очень жаль умилительную собачку, брошенную под дождь. Его футболка медленно напиталась горячей влагой, размазываясь по коже. — В следующий раз не стоит лапать милых мальчиков на улице. Стой-ка… следующего раза не будет, — теперь его голос был стальным. Он ещё несколько раз пырнул тело ещё живого человека ножом, проделывая гораздо больше сквозных отверстий, чем нужно для умерщвления. Эта груша для битья сама пришла к нему в руки, и кто он такой, чтобы не воспользоваться — днём его слишком сильно задели и опозорили, его злость должна быть вымещена на ком-то. Сону улыбнулся, увидев, как труп развалился в луже у мусорных баков, прикрытый зонтиком. Поделом. Стало гораздо легче. Кап-кап-кап.≪━─━─━─━─◈─━─━─━─━≫
Мне всю жизнь твердили, что я родился с золотой ложкой во рту, что я слишком нравственный и наглый, что я никогда не смогу найти друзей. И что могу сказать? Ха, это чистая правда! Но мне так всё равно на то, что говорили тупые люди, потому что я видел, чем занимались они в своей жизни, и это точно не то, чем я бы гордился. В школе у меня не было друзей. Я часто играл в спектаклях. Любил сцену, любил выступать и сейчас безумно люблю. Танцы, вокал, сценки — я горел этим. Когда на тебя смотрели тысячи глаз — непередаваемое ощущение. Обожаю, когда на меня смотрят с восхищением. Я заслуживаю этого. Я многих детей сдвигал с ролей, чаще всего с главных. Но не моя проблема, что я оказывался лучше. Тем не менее меня ненавидела даже моя ровня. Люди моего уровня. И ниже моего. Даже в частной школе есть иерархия, и если ты не нравишься какой-то части, есть большой шанс, что не понравишься вскоре всем. Слухи. Со мной так и было. Всегда. Пускали слухи, мешали жить, и я всё равно был лучше. Но потом случилось кое-что, и меня перестали брать в спектакли. И в другие шоу. В любые мероприятия школы. Я был богатым изгоем, пока не перешёл в университет. В университете никто не знал моего прошлого, не знал меня, поэтому было легче выживать. Дни стали красочнее, но чем лучше ко мне относились, тем хуже мне становилось. Мне захотелось встряски. Сначала я нацелился на роспуск слухов о ком-то, а потом я встретил его. Неогранённый алмаз. Мой алмаз. Только мой. И после нашей встречи я понял, что он нужен мне. Это было ясно, как день. Сону пришёл домой, прошмыгнул в обуви в свою комнату и закрылся в личной ванной, облегчённо выдыхая. В коридоре, прихожей и гостиной было ярчайше светло, он просто не смог бы слиться с тенью и добраться налегке. Но ему всё сошло с рук, и теперь он здесь, мог спокойно скинуть вещи на пол и включить краны ванны, набирая себе воду. Он хотел прогреть тело и расслабиться физически, ведь моральную отдушину он себе уже отыскал. — Пак Сонхун… — прошептал недовольно Ким, отпинывая от себя запачканный в грязи и крови костюм. Ему стоило его сжечь. Сону сбросил нижнее бельё, переступил через него и стал блуждать по светлой комнате, часто цепляясь взглядом за зеркало. Он встал перед ним. Волосы вернули прежний здоровый блеск, как и глаза, больше не напитанные чёрным пигментом. Но ему не хотелось улыбаться и показывать своё легкомыслие, потому что от воздушного настроения не осталось ни следа. Он ненавидел предательство и позор. Почему Пак Сонхун считал, что мог делать всё, что вздумается? Как можно просто удрать с прогулки (которую Сону мечтательно нарёк свиданием)? Ким закатил глаза до боли под веками и взлохматил волосы, вновь раздражаясь. Тяга к садизму снова пробудилась. Ему хотелось причинить кому-то вред, и одного убитого ему было мало. Но Сону подумал о том, что видел мигание красной лампочки у места, куда затащил человека. К счастью, без маски он шёл в местах, где камеры не доставали. Но здесь было шоу — он специально показался на камере, зная, что его милый друг увидит это, ведь теперь он был в фонде. Чёртов фонд. Сону ненавидел его, но только из-за того, что они препятствовали его воле. Мешали убивать гнусных и гнилых людей, которые взаправду заслуживали мучительной смерти. Он не считал себя ангелом правосудия, нет, конечно, но вот он отчётливо видел, кто был мусором, а кто — достойным жизни. И только от Пак Сонхуна все мысли путались, потому что он был прекрасным ровно настолько же, насколько и ужасным. И всё же Сону был без ума от него. Возможно, он не только конченный садист, но и мазохист во всех проявлениях, потому что именно этот тихий хирург с отвратительным тактом уважения заставлял его колени дрожать от предвкушения. Ему до безумия хотелось его заполучить и сильно раздражало то, что нельзя было этого сделать из-за одного лишь желания. Ким опустился в горячую воду, шагнув в ванну, и откинулся на бортик. Рука скользнула по животу вниз, ноги разъехались, а вода, не выключенная в кране, стала добираться до краёв и медленно вытекать. Но сейчас всё равно. В его мыслях только Пак Сонхун.≪━─━─━─━─◈─━─━─━─━≫
Когда господин Ким объявился на пороге дома, Сону уже не только пришёл в себя после трудного дня, но и переступил через ночной семиступенчатый уход и сейчас стоял в столовой, смотря в панорамное окно с видом на Каннам. В целом, это был вид на жилые дома, магазины и мелкие бутики. Но огней было очень много. Он ждал своего ужина: сегодня он запросил кальби, потому что ему захотелось острых рёбрышек, чтобы саднило рот и стало жарко. К этому он захотел плошку риса без овощей, но кимчи взял бы обязательно. Отец всегда одобрял подобные блюда, потому что считал их мужскими и желал, чтобы его сын был настоящим мужчиной. Пускай у самого сына были неозвученные сомнения на этот счёт. — Добрый вечер, сын, — поздоровался Сучжок, мельком оценив ситуацию на кухне. Сону обернулся и увидел отца в костюме, вернувшегося, вероятно, с конференции или другого важного мероприятия, знать о котором юноше было совершено не интересно. Он только кивнул и снова посмотрел в окно. На вечернюю прогулку по дому и ужин он надел комплект из салатового худи и спортивных штанов, которые были настолько яркими, что, проходя мимо, домработницы слегка щурились. И ему это нравилось. — Запах отличный. Всё-таки хорошего я повара нашёл, не правда ли? — обернулся через плечо мужчина с улыбкой, и Сону с небольшим недовольством осмотрел секретаря отца с ног до головы. Незнакомец. Чужой. Отец снова уволил старого секретаря и нашёл себе нового в надежде, что следующий выбранный человек сможет угадывать его настроение и желания даже не с полуслова, а от одной ауры вблизи. Этот парень был высоким, выше самого Сону на голову, с чёрными, слегка вьющимися волосами — наверняка метис, не чистый кореец — и глазами, которые становились визуально меньше из-за диоптрий очков. На нём уже был костюм. Значит, не только что явился. — Знакомься, Сону. Это Джиук, мой новый секретарь и твой надсмотрщик дома. — А мне казалось, что дома я могу делать, что хочу, — Ким скрестил руки и снова отвернулся к окну, показательно игнорируя доброжелательный вид нового «члена семьи». — Не совсем. Мне нужно тебе кое-что сказать, сын, — дождавшись, пока юноша повернёт голову, мужчина пригладил и без того идеальную укладку, чудом не подпорченную за весь день, и улыбнулся. — Небольшой разговор. Но давай сначала сядем ужинать. Глава дома попросил подать костный суп, омлет из кимчи с молодым луком и ранее запрошенный сыном кальби, и уже через пятнадцать минут вся семья села за стол. Ну, как вся: во главе сидел господин Сучжок, не удосужившийся снять костюм дома, а напротив него через весь стол — Сону. Юноша с хладнокровием смотрел на очевидно радостного мужчину. И если частые перепады настроения у молодого человека были привычным делом, пускай и пугали, то вот у Кима-старшего такое возбуждённое состояние означало только одно. Произошло что-то, что не понравится единственному ребёнку четы Ким. — Итак, Сону, — разорвав палочками красно-зелёный омлет, начал мужчина. Невзирая на убитый аппетит, Сону ел, не отрывая взгляда от старшего, — мы уже достаточно давно живём вместе, и единственные женщины, кто находятся в нашем доме, — горничные и помощницы. И они бывают слишком раздражающими. Сону слушал его внимательно и чувствовал, как суставная капсула его челюсти хрустела, пока он с каждым разом интенсивнее разрывал пищу зубами. Этот хруст отдавался в ушах хрустом костей. Он всё ещё соблюдал чистоплотность, но чем больше времени проходило, тем сильнее им обуревали злость и желание воткнуть эти палочки в стол. Глаза его потемнели, как и волосы, поглощая весь свет и не отражая его. Теперь всегда чёрные локоны стали неделимым пятном. Домработницы, наблюдавшие со стороны, охнули и переглянулись. Тем временем Сучжок продолжал, не реагируя на своего ребёнка. Он попробовал бульон костного супа на соль и остался доволен великолепными навыками повара. — Ты уже вырос и скоро вольёшься во взрослую жизнь, — слукавил мужчина. — А я не хочу проводить свои оставшиеся года в одиночестве. У меня есть право на личную жизнь, и у меня есть прекрасная кандидатка на роль жены. Сон Гёнхи не только прекрасная актриса, но и прекрасная женщина, и я крайне надеюсь, что вы с ней сможете найти общий язык, — он улыбнулся и скрыл улыбку за бокалом вина. — А если нет, то мне жаль, но решение не изменить. Палочки прижались друг к другу и проткнули кальби меж рёбер, пробивая насквозь и раздербанивая мясо. Стиснув в зубах кусок, успевший попасть в рот, парень застыл, сверля взглядом отца. Спустя несколько секунд ему удалось усилием воли проглотить кусок, который в итоге встал поперёк горла с ощущением тошноты. — Значит, ты нашёл себе девушку. — Невесту, если быть точнее, — поправил Сучжок. — Двенадцатого декабря этого года мы поженимся! После этого тишину столовой разрезал скрип стали о фарфоровую посуду. Сону силой едва не пробил плоскую тарелку, расколов надвое. Его немигающий взгляд уставился на отцовские глаза, пылающие страстью к новому и неизведанному. Кажется, даже углы в доме стали темнее. — Поженитесь? — переспросил он сухо. Отец усмехнулся, почти доев блюдо. — Именно. Знаешь, я долго горевал по твоей маме, но время идёт, раны залечиваются, жизнь продолжается. Так ведь, Джиук? — обратился он не глядя к секретарю, всё это время стоящему по правую руку. — Да, господин. «Ложь… ложь, ложь, ЛОЖЬ», — прогремело в голове Сону высоким, рычащим внутренним голосом, и прокричи он это вживую, надорвал бы связки. Поэтому он лишь встал, молча откинул столовые приборы и удалился в спальню, хлопнув дверью и заперев на три поворота. Сучжок медленно откинулся на спинку витиеватого стула с мягкой спинкой, толкнул язык за щёку и оставил палочки с ложкой. — Истеричка. И он был прав. Знал сына с рождения. Сону с криком швырнул вазу, направляя весь свой гнев в физические удары, приходящиеся на окружающие предметы. Он схватил шкатулку из-под ювелирных украшений, со злостью вытряс их и кинул предмет в сторону окна — звонкий звук наполнил спальню, на стекле появились трещины. Подобрав с полки догоревший флакон свечи, он прицелился в трещины и разбил окно так, что за запертыми дверьми послышался женский вскрик. Новенькая домработница, не привыкшая к таким сценам. Сону было всё равно на вещи, он разрушал комнату, выплёскивая гнев на отца. А Сучжок закончил ужин, под крики на фоне попросил секретаря отправиться домой и завтра с раннего утра явиться в кабинет его компании. Момент, когда дверь за Джиуком закрылась, совпал с ещё одним звонким вскриком за стенкой, и на этот раз господин Ким обратился к служанкам. — Приготовьте ванну и ночную одежду. Сейчас же, — он вздохнул и повёл плечами, массируя их. — Я так устал… Сону перестал всё крушить спустя около шести минут безостановочно льющейся ярости. Он обессиленно упал на кровать, единственную нетронутую мебель в комнате, и с хлёсткой обидой подумал о том, что уборка здесь будет наказанием для всех. А починка окна и замена сломанных предметов — денежной компенсацией за убитые нервы. И это всё равно злило его, потому что папа снова откупится от него своими грязными деньгами. Хотя на деле ему было уже всё равно на какие-то чувства и взаимоотношения — они ему нужны были до ухода мамы. Теперь он стал меркантильной мразью, так что, наверное, стоило попросить потом накинуть сверху, если отцу карманы яйца не жмут. Ким посмотрел с раздражением на горящую лампу, взял со тумбочки упавшую фигурку балерины и швырнул в лампочку. Она разбилась, и свет погас. Ким повернулся на бок, в сторону разбитого окна, и почувствовал себя таким же разбитым. — Сону-я, пообещай маме, что ты не дашь никакой женщине устанавливать правила в вашем доме, хорошо? — говорила ему красивая женщина с милейшей в мире улыбкой и длинными чёрными волосами, никогда не сверкавшими на солнце. Она пропала так внезапно, словно испарилась в тени. — Ты была единственной женщиной, которую я признаю, как человека, — прошептал Сону без лишнего чувства эмпатии. Он понял, что обещание должно быть выполнено, и день расплаты обязательно настанет. Двенадцатое декабря… судный день. Сону сел и потянулся к полке над кроватью, где покоился сложенный с особой любовью осенний шарф в тёмную клетку. Юноша уткнулся в него носом и почувствовал ледяной аромат озёрного льда и кофейного тирамису, и этот душный насыщенный запах, словно забальзамированный, кружил ему голову и развевал мысли. Он почувствовал жар на щеках и острое желание присвоить себе человека, волнение тревожным шлейфом продралось сквозь органы. Ким упал на спину в подушки, вжимаясь лицом в шарф, украденный у хирурга Пака, самого бессовестного похитителя неуравновешенных сердец и гнусного предателя. Но даже после его поступка Сону не мог не сходить с ума. Уж слишком он озабочен.