— Почему ты не приходишь, Мой возлюбленный Владыка? Почему один ты бродишь По пустынным островам?
Цзыюань грохает об пол меч, который до этого остервенело точила, но увлечённая своим чтивом подруга не замечает этого. «Мало того, что улетел в несусветную рань, удосужившись попрощаться с одним только главой, так ещё и прошло уже почти две недели, и ни одного письма!» — негодует про себя Паучиха — «Одно лишь дурацкое приглашение в гости для всей семьи, которое прислал даже он!»— Ты взгляни, как я прекрасно Постаралась нарядиться И в своей легчайшей лодке По течению плыву.
Метнувшись к Цзиньхуа, Цзыюань со всей силы вырывает из её рук листок с ненавистными стихами. От резкого движения многочисленные украшения звякают, а бумага рвётся: новоиспечённая Мадам Цзинь сдуру схватилась крепче. Сидевшая за столиком девушка вскакивает и тянется за оставшимся у Юй клочком — та швыряет его ей в лицо. — Цзыюань, да что на тебя нашло?! — возмущается Цзиньхуа, ловя его на подлёте, и бросается склеивать лист — Тебе что, Молодой Господин Цзян отказал? У Юй вся кровь бросается в лицо: — Да ты просто дурында, если мнишь, что я послушалась твоего совета! — ядовито выплёвывает она — Ещё чего! Я женщина — пусть сам признаётся! Цзиньхуа на это только хмыкает. Цзыюань грозит ей кулаком, буравя злобным взглядом. На какое-то время покои погружаются в молчание: одна дует на склеенную бумагу, другая мечется от стены к стене, до боли сжимая кулаки. — Так что всё-таки случилось? — выгибает бровь Мадам Цзинь, когда клей подсыхает. — Да что ты, гули тебя раздери, пристала?! Сказано тебе — ничего! — от крика горло начинает саднить — У меня всё прекрасно! — С какой тогда стати ты не можешь слушать стихи? — морщится Цзиньхуа. — Ты! Приходится замолчать, так и не озвучив угрозу, чтобы подавить хриплый кашель.— Ты вели, чтобы на реках Не вскипали бурно волны, Ты заставь их течь спокойно Вдоль зелёных берегов.
Настоящие валы свирепствуют на реке уже четвёртый день. Цзыюань не устаёт набрасываться на мать с нападками: ну какого гуля из-за её ничтожного ядра все должны торчать здесь и ждать, пока погода наладится, вместо того чтобы просто полететь в Юньмэн на мечах. Неугомонная фантазия подбрасывает яркую картину, где утомившаяся после полёта сквозь непогоду, и тем не менее первым делом пришедшая выяснить, какого гуля от любимого так невыносимо долго не было ни слуху ни духу, Цзыюань засыпает прямо за чайным столиком, и А-Мянь на руках несёт её в покои. Нет, берёт на руки и укладывает на свою постель, чтобы лишний раз не тревожить! Девушка со злостью встряхивает головой, пытаясь выбить оттуда глупые выдумки: не об этом надо думать, а от том, какими словами она его назовёт за такое пренебрежение!— Жду с надеждой и тревогой, Ты ж, Владыка, не приходишь — Я, играя на свирели, Ей вручаю грусть свою.
Фэнмянь, между прочим, после того, что между ними было, обязан жениться на Цзыюань! Какого гуля предложения до сих пор нет?! Девушка каждый день, а в последнее время и по несколько раз в день поверяет, нет ли заветного письма, но не находит даже завалящей строчки. За тринадцать дней разлуки все манекены на тренировочной площадке, почти новые, уже стали близки к негодности: заклинательница лупит их как в припадке, пока не свалится совсем без сил.— В лодке древнего Дракона Уплываю я на север, Я веду свою дорогу К водам озера Дунтин.
Почувствовав на себе брошенный исподлобья выжидающий взгляд, когда Цзиньхуа на секунду отрывается от гулевых стихов, Цзыюань вдруг понимает, что от неё ждут какого-то ответа. Не помня, а может и вовсе прослушав вопрос, она просто кричит: — Отстань! — в горле уже першит как во время тяжёлой простуды. За реакцией Мадам Цзинь девушка уже не следит, снова захваченная своими терзаниями.— Драгоценными цветами Я свою украшу лодку: Орхидея будет флагом, Ирис станет мне веслом.
— Да ты вообще понимаешь, как это убого?! Больше напоминающий предсмертный хрип кашель всё же вырывается из горла. Цзыюань еле удерживается, чтобы не согнуться пополам. А когда приступ наконец проходит, сипит насколько может громко: — Кто вообще цветами гребёт?! — Это же стихи: здесь всё должно быть красиво и символично. — закатывает глаза Цзиньхуа. Но Юй её уже не слушает.— На Чэньян гляжу далёкий, На его туманный берег И, простор пересекая, Подымаю паруса.
Да когда уже кончится эта мерзостная буря, и они поплывут наконец в Юньмэн?!— Паруса я подымаю, Но ещё длинна дорога,
Цзыюань, хлопнув дверью, выскакивает прочь из покоев, уже не слыша, как за спиной раздаётся поникшее:— За меня, вздыхая, плачет Дева-спутница моя.
Слуги, едва осмелившись бросить взгляд на заляпанные кровью ладони и подол, шарахаются от молодой госпожи за полчжана — помнят, как звенит в ушах от брани и горят щёки от затрещин, если подвернуться под горячую руку. До тренировочной площадки Цзыюань добирается почти вслепую: всё вокруг словно заволокло красной пеленой. Меч ужасно долго отзывается на заклинание призыва — его хозяйка уже готова крушить манекены голыми руками, когда он в конце концов вылетает из окна. А дальше всепоглощающая ярость. И судорожно сжимающееся от непрошеных мыслей сердце. Бешеные удары сыплются на манекены нескончаемым градом. Нарядные одежды сковывают движения, заставляя даже самые разученные атаки получаться неправильно, отчего Цзыюань негодует ещё больше. Она задыхается в бешеном ритме бойни, пока перед глазами не темнеет и ноги не подламываются. Позже, когда удаётся на окаменевших ногах доползти до покоев, Цзыюань практически падает у столика, на котором остались проклятые стихи. К счастью, Цзиньхуа уже ушла и больше не будет мучить слишком меткими строками. Поклявшись себе, что даже не обратит на них внимания, заклинательница вгрызается глазами в иероглифы:«Слезы катятся без счета, Как река, они струятся… С болью думаю смиренно О тебе, Владыка мой.»
Скажи кто-нибудь Цзыюань месяц-другой назад, что она, вместо того чтобы с презрением разорвать все связи с человеком, который, ответив на её любовь, сразу же пропал, вот так покоя лишится, она бы на месте снесла голову «неудавшемуся шутнику».«И гребу веслом прекрасным, И другим веслом я правлю, И осенний лёд ломаю, Что скопился на реке.»
А-Мянь всегда такой сдержанный, что доходит до холодности. Много дураков судачит, будто он, мол, бесчувственный, но Цзыюань видела, каким он делается на ночных охотах: соединение азарта и милосердия, силы и ума. Видела, как он за несколько минут придумывает немыслимые стратегии, с помощью которых их отряды побеждают самую высокоуровневую нежить без единой тяжёлой раны. Как горят бездонные глаза цвета предрассветных сумерек, как юноша негромко смеётся, такие трюки вытворяя на мече, когда пробивается внутрь вражеских полчищ, что от одного взгляда голова кружится. Как стойко держится под градом ударов, сохраняя боевой дух и поддерживая его в своих адептах, когда другие уже готовы улепётывать, поджав хвосты. Как даже самую тупую и проблемную нечисть убивает безболезненно… Он умеет быть страстным, умеет быть чувственным… И жестоким умеет, когда захочет!«Все идет не так, как надо, Все вверх дном пошло на свете: Будто лезу на деревья, Чтобы лотосов нарвать, »
Лотосы! Как, гули их раздери, символично!«Будто фикусы хочу я На воде найти бегущей! Зря, видать, трудилась сваха — Разошлись у нас пути. Не была любовь глубокой, Раз легко ее порвать нам, Как на отмели песчаной Неглубокая вода. Не была сердечной дружба, Ты меня роптать заставил, Нету искренности прежней:
«Недосуг», — ты говорил.»
Рука сминает ткань напротив сердца. Цзыюань усилием воли удерживает осанку. Гордость душит желание пойти и написать первой.«На коне я утром езжу Возле берега речного, И по отмели песчаной Вечерами я брожу.»
Цзыюань каждый день бегает к реке и торчит на бегу по несколько часов. Лютый ветер рвёт волосы, раздирает слишком лёгкие одежды. Уже через минуту зубы колотятся друг о друга неистовее мечей на дуэли и всё тело коченеет так, что потом до ночи крупная дрожь колотит. Даже вплотную к огню не отогреться. Но ничего тёплого надевать нельзя ни в коем случае, иначе все сразу поймут, куда молодая госпожа собралась. Пальцы всегда леденеют первыми. Их девушка уже к концу первого часа чувствовать перестаёт, и лишь под вечер снова может работать ими как следует, но кисти рук даже в рукава не спрячешь: нужно закрывать ими лицо, чтобы не обветрило. Не то чтобы это сильно помогает. Острые мокрые брызги обжигают каждую секунду, делая свирепый ветер ещё невыносимее. После каждой такой «прогулки» приходится судорожно втирать в кожу склизкую дурно пахнущую мазь, лишь бы не обветшать раньше времени. Сор и пропитавшийся водой песок тысячами игл вонзаются в глаза, но Цзыюань упрямо продолжает высматривать признаки близящегося конца бури — тщетно.«Птица спит на крыше дома, Быстрая река струится, Огибая стены храма… Где же ты теперь живёшь?»
А что если вестей нет, потому что с её Лотосом что-то случилось? Юй судорожно стискивает виски, незаметно для себя оставляя ногтями на коже рваные алые линии. Нет-нет-нет! Он сильный заклинатель — он не мог, просто не имел права попасть в беду! Не после их объяснения в любви, когда Цзыюань, не успев получить предложение соединить судьбы, отрезана от него стеной заветов женской гордости! Он просто пренебрегает ей, вот и всё — ничего не случилось! Девушка до крови кусает губы и яростно смаргивает застилающую взгляд влагу, не позволяя ей сорваться с ресниц. Отрывает было себя от ненавистных стихов, но через несколько минут, устав метаться по покоям, без конца косясь на клеймом выжегшиеся на сердце иероглифы, возвращается к ним.«Яшмовое ожерелье Я бросаю прямо в воду И подвески оставляю На зелёном берегу.»
Это, кажется, какой-то символизм, но Юй не имеет ни малейшего понятия, как расшифровать его смысл. Можно, конечно, спросить подругу, но ведь тогда она поймёт, что Цзыюань всё-таки продолжила читать эти треклятые стихи. Никогда! И почему эти гулевы поэты не могут по-человечески писать?!«И на острове пустынном Рву душистую траву я И хочу тебе, Владыка, С девой-спутницей послать.»
Жутко хочется попросить Цзиньхуа под каким-нибудь предлогом оказаться в Пристани Лотоса и спросить А-Мяня, не забыл ли он часом, что у него есть возлюбленная, но гордость всякий раз на корню обрубает это желание. Правда, оно вырастает вновь с удвоенной силой. И так по кругу.«Время быстрое уходит, Не вернуть его обратно. Будь же милостив, Владыка, И назначь свиданья час!»
Дрожащие губы уже искусаны вдоль и поперёк. Осознав это, девушка яростно сминает проклятущий листок и убегает к реке. В горле стоит удушающий ком, с которым ничего нельзя поделать.