— Так быстро стремится ладья моя в зеркале вод, И взор мой так быстро следит за теченьем реки. Прозрачная ночь, в облаках, обняла небосвод. Прозрачная ночь и в воде, где дрожат огоньки.
Какое счастье совершенствоваться в инедии: так для глотка свободы остаётся хотя бы ночь. По впалой щеке скатывается слезинка. Хоть сейчас нет нужды прятать чувства за пудрой и вежливыми улыбками. Хорошо, что ивы и лотосы не склонны болтать о чужих тайнах. А если и склонны, людям их всё равно не понять. Раньше ночи были временем счастья. Теперь под их покровом можно горевать. Завтра. Ненавистные красные одежды уже притаились в покоях в ожидании своего часа. Фэнмянь уже сейчас твёрдо знает: этот брак станет одной сплошной катастрофой. Он, конечно, попытается поговорить с Девой Юй, когда появится возможность. Однако сильно сомневается, что не услышит в ответ неконтролируемый поток оскорблений и обвинений в том, что из-за него её заставили выйти замуж. Но раз уж он решил терпеть, придётся нести ответственность за свой выбор. Фэнмянь будет вежлив с этой девушкой, даст ей всё, что должна иметь жена наследника великого клана, и не уподобится ей. В заблестевшей на ресницах горячей влаге дробятся отражения звёзд. Зрение туманится, и всё же он ясно видит, как эти небесные светлячки озорно сияют в реке, точно колдовские глаза Цансэ. Столь же желанные, родные и далёкие. Когда Тао узнал, что девушка, ставшая для него путеводной звездой, любит Чанцзэ, он ощутил лишь светлую печаль. Ведь как никто иной знал: А-Фанг действительно достоин её и сделает всё, чтобы она была счастлива. И в этом Фэнмянь ему с радостью поможет, в том числе своим невмешательством. Свою любовь он заберёт с собой в потусторонний мир. Слёзы струятся по лицу, не прерывая дыхание, словно зарождаются не в теле. А губы всё шепчут, лишним звуком не вклиниваясь в перешёптывание природы:— Чуть тучка, блестя, пред Луной в высоте промелькнет, Я вижу в реке, как той тучки скользит хризолит. И кажется мне, что ладья моя в Небе плывет, И кажется мне, что любовь моя в сердце глядит.
***
Тринадцатью днями ранее.
Двери в покои распахиваются без стука. Но Фэнмянь всё равно успевает натренированным движением зашвырнуть почти законченный проект реформы налогообложения подальше на шкаф. От быстрого броска юношу ведёт — приходится удержаться за стену. Только бы чернила не смазались. — Глава Ордена. — он заходится в приступе кашля. От поклона голова идёт кругом до рябящих перед глазами цветных точек. Тут же накатывает такая слабость, что едва получается плавно распрямиться. — Что, дошлялся где ни попадя?! — рычит Глава Цзян, пока Фэнмянь невозмутимо пытается сфокусировать на нём взгляд — Я сказал тебе к целителю сходить, а ты что?! Совсем от рук отбился! Щёку будто окатывает кипящей водой от звонкой пощёчины. Фэнмянь остаётся стоять ровно, мгновение спустя возвращает мотнувшуюся голову в прежнее положение. — Месяц будешь заперт в покоях, и никуда, кроме как на занятия выпускать не буду — и не проси! — Глава Ордена подкидывает на ладони ключ. Юный заклинатель склоняет голову. К счастью, что этот человек не в состоянии догадаться о том, что можно вылезти в окно. — Слушаюсь, Глава Клана. — ни один мускул на лице не дрогнул. Только голос хрипит будто горло проржавело насквозь. Впрочем, судя по ощущениям, оно как раз это и сделало, да в тугой морской узел завязалось в придачу. Глава, лишив Фэнмяня личного пространства, берёт за плечи как куклу и подозрительно всматривается в дышащие отрешённым спокойствием черты. — Обиделся? — Нет, Глава Клана. — юноша заслоняет веерами ресниц полыхнувший взгляд и, переждав новый приступ свистящего кашля, покорно произносит — Я признаю свою вину и понимаю, что вы желаете мне только добра, а наказываете ради моего же блага. Глава Цзян улыбается так правдоподобно, не забыв даже взглядом счастливо сверкнуть, что Фэнмянь почти верит. Почти. И, надев на губы милую улыбку, отвечает на объятие. Никогда юноша не перестанет поминать Цансэ добрым словом за уроки инедии: когда в желудке пусто, тошноту обратно запихивать в разы проще. Особенно когда кашель не позволяет продержать рот закрытым дольше пяти минут. Ухо вянет от облепившего его дыхания: — Кстати, твоя Юй Цзыюань ответила согласием. Мы уже начали приготовления. Несколько долгих секунд юноша чувствует себя оглушённым. Внутри что-то обрывается. — Слушай, ты уверен, что хочешь связать с ней судьбу? — Конечно. — легко отвечает он с мыслью: «Вы ведь отлично понимаете, что я не могу сказать ничего другого». — Не понимаю я, что ты в ней нашёл. — вновь закашлявшийся Фэнмянь кожей чувствует, как Глава Цзян морщится — Ну, красивая, не спорю, но бешеная ведь совсем. Точно думаешь, что не сожрёт тебя с потрохами? Нет, к спеху всё же было это объятье. Так глава хотя бы глаз юного заклинателя не видит. А то непременно придрался бы: показал власть. Он ведь даже просто согласием жениться на самой неподходящей девушке удовлетвориться не может — обязательно должен заставить вести себя так, будто Фэнмянь его ещё и упрашивать должен. — Напротив, мы дополняем друг друга как Инь и Ян. — безмятежно отзывается Тао. Горло уже совсем сипит, наверняка скоро опять пропадёт голос. — Ну хорошо, поверю. Но не говори потом, что я не предупреждал. — издевательская усмешка — Ты ведь у меня сам себе хозяин. Наследник, чувствуя подступающий озноб, опускается на пол у ног по-хозяйски усевшегося на его постель главы. Послушно позволяет уже потерявшей свежесть руке уложить его голову на неудобно впившиеся в лицо острые колени. Полог длинных густых прядей закрывает от до потери всякого цвета промытых байцзю глаз судорожно дёрнувшийся кадык и вздрогнувшие заострившиеся на миг сильнее обычного скулы — прорвавшиеся наружу признаки рвотного позыва. Ни по мягко прикрытому пушистыми ресницами взгляду, ни по спокойной улыбке, ни по одной черте окутанного иллюзией безмятежности лица невозможно прочесть мысли юного заклинателя: «Отнюдь. Здесь всё принадлежит тебе. Любой человек в Юньмэне — твоя вещь. И я тоже. Лишь очередная пешка в твоей шахматной партии без соперника. Мы оба прекрасно знаем это». Фэнмянь отчётливо понимает: он мог бы не лежать сейчас на пропахшей курительными смесями ткани, царапающей вычурным золотым узором с жёсткими выпирающими украшениями закалённую ветрами кожу почти с той же силой, с какой невидимые когти царапают горло. Мог бы вместо этого подлить в очередной кувшин крепкого вина или байцзю яд, сходный по действию с самим спиртом. Идея заманчива: кого насторожит смерть такого пропойцы от чрезмерно принятого на грудь? А того, кому выгодно насторожиться. Юньмэн — плодородный, богатый край, знаменитый многими ремёслами и искусствами, а значит лакомый кусок как внутри, так и снаружи. Даже если бы Глава Цзян сам осчастливил сына нелепой смертью, легко сыскались бы охотники пустить слухи об алчущем полной власти наследнике, презревшем ради своих непомерных амбиций законы морали и кровные узы. Но когда такие слухи беспочвенны, отстоять доброе имя не так уж сложно: пересуды, конечно, никуда не денутся, но разумные люди будут удовлетворены подтвердившим невиновность расследованием. Но если Фэнмянь и вправду будет виновен, всё сложится иначе. На бумагу план всегда ложится гладко, да только слишком много случайностей невозможно учесть, слишком много вариантов развития событий. Упустить несущественную на первый взгляд деталь легко, однако именно она запросто может стать роковой. И тогда придёт раскол: одни согласятся, что так стало лучше, другие сочтут, что объективных причин идти на преступление не было. Даже если удастся избежать столкновения с оружием в руках, война останется войной, пусть не на поле брани, а за закрытыми дверями кабинетов и в тёмных углах подальше от лишних ушей. Это менее кровопролитно и более опасно. Следующая порция яда, адресованная уже Фэнмяню, либо что угодно другое, лишь бы скрывало насильственную природу смерти, будет исключительно вопросом времени. А детей у него нет. И даже если появятся, они на тот момент будут слишком малы для полноценного участия в политических играх. А это означает лишь одно — смуту. Десятки мелких кучек старейшин и родовитых семейств, наперегонки очерняющих друг друга перед всеми подряд, чтобы переманить союзников на свою сторону и грызть друг другу глотки при любой возможности. Разумеется, это не данность. Теоретически шанс избежать такой участи для ордена и для себя есть. В конце концов риск — это не только прыжки в бурный горный поток с высокой скалы, которыми их шальной квартет часто баловался в Гусу, или азарт ночных охот. Риск неотделим от политики. Не рисковать значит спрятаться в норе с головой и неспешно загнивать в собственном соку вместе с кланом. Этого Фэнмянь ни за что не допустит. Но в данном случае игра не стоит свеч: глава-то подгуливает, зато большая часть его советников, назначенная ещё его предшественником и предусмотрительно наделённая им незадолго до смерти — от старости, архивы и свидетелей Фэнмянь на эту тему в своё время исследовал основательно — несколькими новыми полномочиями, в это время выполняет его работу за компанию со своей. А народу какая разница, кто следит, чтобы налоги не завышали и разбойников наказывали своевременно? Суть одна. Раз уж орден не страдает, наследник потерпит как-нибудь. Вытерпел же как-то шестнадцать лет. Да и Фэнмяня эти скрытые регенты уважают: доверяют часть разделённых обязанностей, в том числе серьёзных, считаются с его мнением, по первому требованию знакомят с любыми отчётами… А ведь, соверши он переворот, наверняка начнут относиться враждебнее. Быть может, он всего лишь пытается оправдать свою трусость. Можно же совершить отчаянный шаг, поставив на карту всё, в надежде избежать плачевных последствий. Однако Фэнмянь далеко не гений, и он не хочет надеяться на гипотетическую возможность в таких серьёзных вопросах. Можно попытаться контролировать всё вокруг, чтобы мышь не проскочила, но дисциплина невозможна без принуждения и наказаний. Чем жёстче она должна быть, тем крепче придётся зажимать людей в тиски страха. Сердце окатывает кровь от как наяву воскресшего дня в Безночном Городе. Фэнмянь шагал по заваленным разлагающимися телами коридорам дворца, до боли сжимая в непослушной руке верный меч. Медленно ступал в могильной тишине, всякую минуту близкий к тому, чтобы оскользнуться на заливающей полы крови. День, когда Тао смотрел в налитые кровью глаза. Их алые отблески отражались на стремительно мелькающих, со звоном сталкиваясь и отлетая друг от друга, клинках. День, когда осознавал: его друга больше нет. И сгубила его как раз жажда контроля. Тогда заклинатель поклялся себе никогда не повторить его ошибок. Значит между тиранией и слабостью он выберет слабость. Глава Цзян что-то бубнит, старательно волосы наследника в воронье гнездо. А юноша устало прикрывает глаза, чувствуя подбирающуюся на подмогу к тошноте, кашлю и горячке волну головной боли. — А-Тао! — окрик весело ударяется о череп отскакивающим туда-сюда кузнечным молотом, чужие пальцы своей хваткой пережимают все артерии на плечах — Чего не отвечаешь? Тебе хуже? М-да, нашёл время расслабляться. — Всё в порядке, я просто сейчас быстро устаю. — юноша изображает виноватую улыбку — Признаю свою вину. Почему пальцы немеют? Как будто руки и ноги вмерзли в лёд, а остальное тело жарится в вулкане. — Спать надо больше, а не сидеть, зарывшись в твои стишки, от заката до рассвета. — бурчит глава ордена и безапелляционным тоном добавляет — Ложись прямо сейчас. Узнаю, что опять не спал — уши надеру. — Доброй ночи. Превозмогая утягивающий сознание в черноту жар и очередной приступ кашля, Фэнмянь тоже поднимается на ноги и медленно отвешивает прощальный поклон. Даже удаётся сохранить равновесие, пускай и с трудом. По соединённым в жесте уважения рукам прилетает шлепок, и глава исчезает за дверью, забрав с собой любимый сборник поэзии времён основания Юньмэна. А Фэнмянь, даже не став напоминать, что совершенствуется в инедии последние два года, для вида тушит свечи и ложится в постель. А потом выуживает из-под перины точно такую же книгу и, удерживая сфокусированным плывущий взгляд, с первого раза открыть на нужной странице.«Аллеи тополей и ив, Где ветерок восточный пробежал, Зазеленели, обступив И сжавши императорский канал. И свежая на них видна Мучений боль от сломанных ветвей. Должно быть, оттого она, Что расставалось много здесь друзей.»
***
Две недели спустя.
— Поклонитесь Небу и Земле. — Поклонитесь предкам. — Поклонитесь друг другу. Фэнмянь опускается на колени, пытаясь не лишиться сознания от очередной вспышки вспарывающей мозг головной боли. Чужие слова горном бьют в виски, теряя смысл где-то по дороге. В голове путаются, разбиваясь друг о друга, строки из стихов об одиночестве, любви и разлуке. А потом они вдруг собираются в куплет, которого Фэнмянь не помнит ни у одного поэта:«Среди лотосов я на осенней воде Засмотрелся на свежесть их и красоту, Забавляюсь жемчужинками на листе, Их гоняя туда и сюда по листу. Мою диву сокрыла небесная даль, Поднести ей цветок я пока не могу, Лишь в мечтах я способен ее увидать И холодному ветру поведать тоску.»
Фэнмянь прикрывает веки, и вместо вконец раздражающего и без того воспалённые глаза красного пятна, перед ним встаёт образ А-Юи. Она сидит на краю высокого обрыва, притихшая и серьёзная: думает о чём-то вечном и смотрит на звёзды. Те же, на которые за много ли от неё смотрит он, плывя по ночной реке. А за её спиной пристроился Фанг, его надёжные объятия греют девушку. Она накрывает его ладони своими, они чуть сжимают руки друг друга, переплетая пальцы и вместе тонут в бездонном небе. Тао улыбается, светло и искренне. От того, что есть в этом мире люди, свободные от грязи высшего света, от слепой и глухой рутины городов, от принуждения властолюбивой родни, внутри прорастает робкое счастье. От того, что они стремятся к нему так же, как и он к ним, глаза приятно обжигает. Вокруг раздаётся гомон нализавшихся гостей, где-то в их толпе следит за юным заклинателем Глава Цзян, сквозь вуаль плотоядно ухмыляется Дева Юй. Но теперь Фэнмянь просто не замечает этого, озарённый надеждой.