Жизнь в стихах

      В Пристани Лотоса всегда медленно, но верно холодает с наступлением ночи. Когда глаза начинают болеть и слезиться, вконец устав всматриваться в нескончаемые столбики иероглифов при призрачном свете слишком маленьких в пасти всепоглощающей тьмы огоньков, ветер делается особенно зябким, влажным. Недовольства отменой пыток, ой, то есть наказаний, дисциплинарным кнутом, попытки чиновников утаить от подвластных им регионов указ о снижении налогов и отваливать разницу себе в карман, порывающиеся нарушить изоляцию селения, в котором произошла вспышка чумы, индивиды, жалобы целителей на то что их отправляют с этой вспышкой бороться, личный контроль за соблюдением мер безопасности для этих целителей, сбор и переправление к ним всё новых лекарств, компонентов и талисманов, поиск первопричины заражения, да просто груды финансовых отчётов, дел о злоупотреблении полномочиями, попытки предотвратить подобные злоупотребления, жалобы знати на недобросовестных крестьян и ремесленников, жалобы крестьян и ремесленников на притеснения со стороны знати, требования купцов снизить торговые пошлины, требования городских управленцев повысить торговые пошлины… и этот пробирающий до костей ветер, который вроде бы ощущаешь на периферии, но сперва хочешь закончить с документом, чтобы не отвлекаться на то чтобы закрыть окно, а после машинально берёшься за следующий, давно позабыв обо всём, что не касается дел клана. В последние недели молодой Глава Цзян и вовсе перестал замечать, что замерзает. Да это и не важно. Из горла вырывается затяжной сухой кашель. Главное не слечь в беспамятстве — заманчиво, спору нет, но нельзя: решать проблемы необходимо в кратчайшие сроки.       Закончив выявлять подозрительные места в присланных сегодня — точнее уже вчера — отчётах и расписав планы внезапных проверок, Фэнмянь всё же поднимается из-за сплошь покрытого свитками и стопками бумаг стола, отсутствующе массируя висок: знает, что не поможет, просто привык так делать, когда голова раскалывается. Головокружение радостно подпрыгивает, но заклинатель, мотнувшись, восстанавливает равновесие. В глазах темнеет, но он давным-давно привык вслепую огибать мебель на пути к окну. Было бы здорово просто выпрыгнуть оттуда головой вниз… Тряхнув головой, Тао встаёт на меч и, резко нарастив скорость так, чтоб деревья внизу сливались, взмывает в небо.       Сейчас, в окружении треплющего волосы ветра и простора он даже чувствует себя немного живым. От разрывающих ум и душу мыслей, что дни и ночи мешают концентрироваться на работе, А-Мянь забывает о пространстве — чуть не пролетает мимо затерянного острова, к которому держит курс. Брызги растревоженного почти падением инородного тела прибоя оседают на коже ледяными каплями. Фэнмянь отстранённо отмечает, как это странно: вода ведь ночью должна быть тёплой, однако думать об этом нет сил. Он пробирается сквозь густые заросли раскидистых деревьев и буйных кустарников, не замечая, как рвут одежды, в кровь расцарапывают лицо и руки колючки с сучьями, пока не выходит к смеющемуся водопаду, рядом с которым ждут две каменные плиты.       Ноги подламываются, и А-Тао падает на колени. Дрогнувшие руки опадают в траву словно у тряпичной куклы. Изорванное сердце принимается кровоточить с новой силой, но заплакать он по-прежнему не может: слишком сильна боль, слишком глубоко она поселилась. Мертвенно бледные лучи луны дразнят сходством с дорогой в мир призраков. Цунами воспоминаний погребает под собой самому неясно как надолго. В конце концов заклинатель всё же находит в себе силы подняться на ноги и нетвёрдо сократить оставшиеся несколько шагов до памятных плит. Осев на землю рядом с ними, он падает головой на ту, где выведено имя А-Юи, и сжимает рукой край той, что с именем Фанга. Шепчет одними губами, вмиг лишившись голоса:

— Прозрачная влага впитала тепло весны. Остатки тумана расплавил полуденный зной. Пустынна округа, и песни давно не слышны. Напрасно стремился на этот берег речной. В разлуке с тобою нигде не избегнуть тоски… Причаливши лодку, срываю грушевый цвет.

      А-Тао поднимает взгляд к небесам. Искорка с Волчонком, наверное, скоро отправятся на реинкарнацию. Если, конечно, ещё не сделали этого. С каждым днём шансы воссоединиться с ними хотя бы после смерти тают. Он вынимает из-за ворота ханьфу кинжал, что с момента их гибели постоянно носит с собой, и прижимает клинок к просвечивающей сквозь болезненно бледную кожу вене. Надави — и, быть может, ещё увидишься с двумя самыми дорогими людьми, станешь свободен. Фэнмянь до крови закусывает губу и отводит оружие от руки на несколько фэней: нельзя. Слишком тяжёлое для клана время — глава обязан разбираться с проблемами, он не в праве уходить от них.       А ради кого стараться, менять систему, улучшать условия? Ради чиновников, так и норовящих стащить любой фынь, стоит главе от него отвернуться? Ради народа, который свято верит, будто их правитель — божество, способное одним мановением руки создать всем идеальную жизнь, только не хочет этого делать? Из глубин души поднимается ненависть, лезвие слегка надавливает, окрашиваясь алым, но тут точно наяву раздаётся голос Юи: «Если слышишь одни крики, не думай, что все вокруг требуют и ненавидят. На самом деле таких меньшинство, просто другие ждут, когда на них обратят внимание, чтобы спокойно поговорить». Тао прячет кинжал обратно и встаёт меч: пора лететь обратно к грудам документов. Пускай он мёртв внутри, это не повод тащить за собой в могилу весь Юньмэн.