Я подавлю глухую злобу. Тоску забвению предам. Святому маленькому гробу Молиться буду по ночам.
Олег стоит посреди широкой улицы, по колено утопая в сугробе. Фотоаппарат отзывается тихим щелчком, он выдыхает большой клуб дыма и выбрасывает в снег окурок. После войны он обязательно проявит эту фотографию, на которой должно чётко отразится здание его родного детского дома. У него нет окон на четвёртом и втором этаже. Крыша и стена четвёртого этажа обрушены, словно по зданию ударили топором. Но несмотря на все это из единственного целого окна на третьем этаже на него смотрела совсем худая девчонка с впавшими щеками. Живёт ещё детский дом, живёт. Олег вешает фотоаппарат на шею и, поправив шапку, отходит к домам по правую сторону улицы — там тропинка вытоптана. Его уже ждут во дворе, куда до сих пор свозят трупы, сюда приедет машина, нужно будет собрать тела. Кто бы мог подумать, что теперь ему ещё нужно будет на ежедневной основе перекидывать десятки людей со снега в кузов. Работа, в целом, не самая пыльная, но неприятная. Столько человеческих страданий вряд ли можно встретить где-то ещё. Ему часто становится жутко, когда в его руках появляются дети, перед глазами всегда мальчик Сашка, который, наверное, так и лежит в сугробе за углом. Никто здесь уже не плачет, но куда страшнее видеть эти пустые взгляды. А как ещё должна смотреть мать, которая на минуту задержалась в очереди, а её сын теперь уже и не ждёт её, не сохнет от голода и не мёрзнет в холодной комнате? За неделю службы в центре Олег прекрасно увидел, как все это действует на людей. Весь город словно наполнился ходячими мертвецами. Уже сейчас, в декабре, стало невозможно холодно, люди оборачивались в последние тряпки. Ради поддержания хоть какой-то жизненной энергии товарищи Олега придумали себе игру — угадывать, кто прошёл мимо, кто стоит в очереди, кто привёз труп. Иногда действительно помогало, отвлекало. Погрузив уже не один десяток тел, Олег так же, как и Михалыч, облокачивается о кузов машины и смотрит на заворачивающего во двор человека с ребёнком лет восьми-десяти. — Смотри, какая. Мужа, наверное, везёт. Иль подружку, — Костя закуривает и спрыгивает на землю. — Подружку, конечно, посмотри, как сани легко идут. С голоду, наверное, померла, — Михалыч вздыхает и обводит пришедших добрыми глазами. — А мне кажется, это парнишка. Может братья маму везут? Или сестру… — Олег поправляет руковицы, готовясь работать дальше. — Уважаемый, вы ближе, ближе везите. Мы сейчас и погрузим. — Ой, а мальчишку-то как водит, тоже, наверное, скоро… — Ромка тихо свистит и воднимает взгляд в небо, а получив лёгкий удар в плечо морщится и подходит к санкам. Вместе с ним подходит и Олег. Они вдвоем достаточно легко, что в целом странно, поднимают тело, теперь уже похожее на свёрток, и относят к машине, где его принимает Костя. — Сегодня увезем и похороним, можете быть покойны, — Михалыч машет мальчишке рукой, а потом, обойдя его, подтягивает другие тела к машине. Братья, как негласно решил весь отряд, стоят ещё с минуту, видимо прощаясь, а потом разворачиваются и медленно, едва ли передвигаясь, и держась за руки, бредут обратно туда, откуда они появились, как и все другие посетители морга, пока отряд военных продолжает складывать последние помещающиеся в машину трупы. Выйдя на широкую улицу, Серёжа глубоко вздыхает и смотрит на Димку, подтягивая санки. Мальчик ещё с утра плохо выглядит, вымотался весь, изголодал, замёрз. Они и так с ноября не находили сил везти соседку в морг, теперь и Дима совсем растерял силы. Неужели завтра и его придётся везти? — Дим, потерпи немного. Сейчас домой вернёмся и отдохнешь… Сердце кровью обливается, когда слабая детская рука снова и снова разжимается, норовя выпасть из руки парня. А ведь Серёжа уже совсем привык к мальчику, он ему уже как родной, а терять родных всегда больно. — Дим, потерпи немного. Сейчас домой вернёмся, я тебе чаю горячего налью, согреешься… Идти становится тяжело от того, как мальчик все медленнее и медленнее шагает, утягивая назад. В Серёже снова что-то ломается, когда он все яснее осознает, что вот-вот мальчик упадёт. — Дим, потерпи немного. Сейчас домой вернёмся, я тебе хлеба дам… Серёжа останавливается, усаживает мальчика на санки. Он снова заглядывает в лицо Димки и не находит там былой тяги к жизни. Все. Это конец. — Дядя Серёжа, я тоже устал. Теперь мне можно к маме, на облака? — Он поднимает большие глаза на парня и выдыхает. Серёжа тихо шмыгает, укладывает мальчишку на санках и, сняв варежку, закрывает его теперь уже стеклянные глаза. Ещё один близкий сердцу человек покинул его. Пара горячих слезинок скатываются по замерзжшим щекам. Парень разворачивает санки и снова возвращается в морг. Надо же, они шли обратно так долго, а прошли всего одну арку. Мальчик, конечно, тяжелее исхудавшей и иссохшей соседки, но Серёжа до последнего тянет его за собой. Да, поскальзывается, да, спотыкается, да, тонет в снегу, но тащит. Он снова и снова шмыгает, вытирает слезы и заворачивает во двор-морг. Он останавливается где-то на середине пути до машины, поднимает голову и хрипловатым голосом тихо просит, едва ли не умоляя: — Возьмите ещё, пожалуйста, ребёнка… Его с мамой надо… Мы её вам только что привозили… Сил тащить дальше просто нет. Честно, он бы и сам сейчас тут же и упал, и пусть бы его везли вместе со всеми, закапывали, жгли, выбрасывали и делали все, что угодно. Олег первый реагирует и подходит к санкам. — Братишка твой, да?.. Он подхватывает мальчишку, словно тот ничего и не весил, и относит к машине, передавая его Косте. — Обязательно, рядом с мамой будет, не переживай. Ты бы лучше домой шёл, через час обстрел обещали, — Олег, дождавшись, пока Костя спрыгнет, закрывает крышку кузова и говорит, водителю, что можно ехать. Серёжа все это время просто глупо смотрит на отряд и машину, опасливо выдыхая. Господи, он что, сходит с ума? Почему он сейчас так отчётливо видит перед собой Олега и слышит его голос? Этого же просто не может быть! Со звуком заведенного мотора он будто оживает, шмыгает, часто моргает и буквально убегает из двора, волоча за собой санки. Дожил! Призраки мерещатся!Каждму нужен хозяин: Собаке, Человеку, Народу.
С того момента в морге прошло уже около трех недель, и теперь Серёжа видит его совершенно везде. Он ходит по улицам, стоит за соседним станком на заводе и прохаживается по его квартире. Поначалу Серёжа его боялся, но сейчас совершенно привык, и уже не дёргается, когда он мелькает рядом в очереди и встречает парня с работы. Он даже стал видеть в этом плюсы. Он ведь теперь не один в этой пустой и холодной квартире, к тому же ему всегда есть с кем поговорить. О чем и говорить, если последние пару дней этот силуэт стал вполне осознанно отвечать теперь уже даже хозяйничать в квартире и душе Серёжи. На самом деле, его манера речи, поведение и решения не похожи на Олега, но что можно ожидать от плода воображения? Вот и сейчас Серёжа лежит на кровати, всматривается в совершенную пустоту и перебирает волосы, на минутку освобожденые от веревок и шали. — А ты меня не оставишь? — Серёжа поднимает очередной локон, уже потускневший и полный соринок. — Ты же меня придумал, — Силуэт медленно прохаживается вдоль стола. — Фиии… — Серёжа в шутку морщится и берет другой локон. — Олег бы по-другому сказал… — Ну и где же он, м? А я здесь, рядом, — Силуэт останавливается и, кажется, корчится от неприязни. — Ты знаешь, я так не хочу на работу… Я уже три недели без выходных у станка стою и ношу патроны на пост… — Серёжа печально вздыхает, садится на кровати и собирает волосы. — Не ходи. Что ж они без тебя не справятся? — Силуэт стоит совсем рядом, пугающие сгибаясь ближе к Серёже. — Может и справятся, да только я обещал, что буду бороться до последнего. Я должен работать… — Серёжа проводит рукой по лицу и ложиться, отворачиваясь к стене. — Господи, дай мне сил дожить до конца этого ужаса… Олег вместе со всем своим отрядом сидит на посту, пьет кипяток и курит. Какое удовольствие сидеть в сугробе на морозе? — А если сказать, что ты пошёл проверять квартиры? Ну, кто ещё жив остался, — Слава медленно отпивает из кружки. — Да я уж просился, только мне сказали, что и так какие-то девушки ходят и ведут учёт, — Олег тихо вздыхает и поднимает фотоаппарат, настраивая объектив. — Да что ж они, совсем изверги? Как можно не отпустить к жене, которая, тем более, живёт в этом же районе? — Михалыч тихо усмехается, и бросает в рот свои последние на сегодня крошки. — Такая, говорят, должность серьёзная. А если обстрел? Надо людям помогать, а я в чьей-то квартире сидеть буду, — Олег вздыхает и наводит камеру на мосты, возле которых они и сидят. — Тоже мне, серьёзная, трупы ворочить, да хлеб в детский дом возить, — Ромка фыркает и оставляет пустую кружку на снегу. — А может ты и без ведомства начальства сходишь на десять минут, а мы тебя прикроем? Ну, мало ли, куда отойти можно, по нужде например, — Костя хлопает в руковицы и улыбается своей идее под одобрительные кивки головами. — Только это уж в следующий месяц, а то сейчас за нами ещё наблюдают, — Коля долго и плавно выдыхает дым, — мало ли, чего подумают. Потом проблем не оберешься… Олег благодно кивает, вешает фотоаппарат на шею и допивает свой кипяток, довольно и расслабленно облокачиваясь о стену. Вот и все, жди его, Серёжа, он совсем скоро придёт в гости, поцелует твои руки и, как и раньше, обнимет, стараясь спрятать от всего этого кошмара.