Без света и тепла

      Серёжа и не заметил, как пронёсся 1944. Да, тяжело все ещё было, но шёл он все равно легче.       Сначала они с Олегом почти неприрывно обменивались письмами, сообщая друг другу все, что только можно. Было приятно встречаться с почтальоном и получать от неё немножко потертые треугольники, вечерами читать уже приятные неровные строки, долго писать все, что ты хочешь рассказать, и снова долго ждать ответа. Только вот уже с августа письма снова перестали приходить.       Серёжа, конечно, страшно изводился, спрашивал про письма везде, где можно, но ответ всегда был один. «Сейчас все нестабильно, может где затерялось». И все тут. И что хочешь, то и делай.       Серёжа работал, забывая и при себя, и про квартиру, но все равно всегда думал об Олеге. Где же он опять? Неужели теперь что-то серьёзное? Неужели в этот раз ничего не обошлось?       Снова и снова Серёжа проживал дни в мучении ожидания, но ничего не менялось. Он будто попал в какой-то цикл. Всё абсолютно одинаково. Только сердце с каждым днем ноет все сильнее.       Зима больше не пугала. Её он прожил достаточно легко. Прошла она довольно быстро.       Беспрерывно Серёжа слушал радио, читал газеты, собирал сплетни. Он, кажется, знал абсолютно все, но где единственный важный и близкий человек и предположить не мог.       А вдруг и нет больше никакого близкого и важного человека? Вдруг зря он сейчас его ждёт? Если это так, Серёжа повесится. Да, слишком радикально, но такого горя он не вынесет. И тут уж никакой кот его не спасёт.       Горбушка тоже был беспокойным, но все же пытался поддерживать Серёжу, словно понимал все не хуже человека. Он будто хотел сказать, что нечего киснуть раньше времени, да только вся душа тряслась, чувствуя что-то плохое.       И плохое случилось.       В 1945 все стали возвращаться назад. В городе был настоящий праздник, когда прибыл длинющий эшелон с солдатами.       Серёжа простоял на перроне до последнего. Он оглядыаался, волнуясь, перебрал волосы и кусал губы, пытаясь найти знакомую фигуру. Только вот все разошлись, эшелон уехал, а Серёжа так и остался стоять.       Внутри будто что-то оборвалась. Неужели и правда не вернётся? Неужели и правда что-то случилось?       Теперь Серёжа совсем не хотел идти домой. Он долго бесцельно ходил по улицам, парку, ездил на трамвае и сидел в парадной. Окончательно промерзнув, он все же возвращается в квартиру, в комнате долго смотрит на подбежавшего к нему кота, до последнего стараясь удержать давящие слезы.       — Горбуш, почему он не вернулся? Он же обещал…       Кот тихо мяукает. Серёжа садится за стол и прячет лицо в руках.       Он так и знал, что нельзя его отпускать. Так и знал, что ничего хорошего не случится. Он же прекрасно понимал, что далеко не факт, что Олег вернётся. Он же знает, что теперь уж не будет никакого чуда.       Серёжа проводит руками по лицу и смотрит на фотографию Олега, приставленную к стене. Сердце отзывается глухой болью. Почему же в этот раз его никакие молитвы не спасли? Почему же в этот раз он не пришёл?       — Так, Серёжа, погоди сдаваться, — парень откидывает волосы назад и выдыхает, вытирая слезы. — Не все приезжают первым эшелоном. Может он приедет ещё? Можно ведь в управлении про него спросить, у Игоря, он же месяц назад вернулся. Пусть объяснит что-нибудь.       Да только вот до конца мая Олег так и не приехал. Не было его и в июне. А в управлении разводили руками. «Может вернётся позже. Мало ли где можно задержаться.» и все тут. И что хочешь, то и делай.       Серёжа, заливаясь слезами, красит новые только что выставленные рамы окон и слушает новости по радио. Там долго говорят о героях, о погибших и о пропавших без вести. Олег звучал в списках героев. Да только что ж он, герой, домой не вернулся?       Кот звонко мяучет, разгуливая по гостиной, будто высказывает недовольства по поводу новостей. А может отвлекает Серёжу от его мыслей. А может просит престать слушать эту ерунду. А может предчувствует что-то.       Серёжа, несмотря на большое отчаяние и горе, продолжает слушать и хранить надежду. Блокада же закончилась, потому что он верил. Он же выжил, потому что верил. Война же закончилась, потому что он верил.       В начале июля ему в управлении сказали, что если бы мог вернуться, что уже вернулся бы. И все тут. И что хочешь, то и делай.       Серёжа совершенно без цели сидел на новом диване, потому что прежний не пережил блокаду и сгнил ещё в 1942. Шкафы, тумбочки, комоды и серванты, как оказалось, можно было спасти, поэтому они в квартире и остались прежними. Но тем не менее дел ещё было ужасно много: начиная полом и заканчивая шторами и гардинами. Серёжа, честно сказать, надеялся, что все это он будет делать совестно с Олегом.       На столике перед диваном были разложены фотографии, которые парень минуту назад раскладывал по рамкам. По радио играли различные военные песни и читали стихи, поэтому Серёжа и замер на добрые пять минут, слушая какой-то стих.       Он старается держать себя в руках вот уже неделю. Он ушёл с завода, устроился в школу рядом с домом, решив, что так ему просто-напросто будет легче. Семью кормить ему не надо, а свои гроши на хлеб он заработает не самым непосильным трудом.       Горбушка спал тут же рядом, на диване, тихо мурлыкая. Он снова не отходил от Серёжи, может быть, переживая за него. Да и Серёжа переживал сам за себя. У него все меньше сил и желания продолжать все это.       Вздохнув, Серёжа продолжает вкладывать в рамки фотографии, сразу придумывая в какое место их лучше повесить. Письма Олега он спрятал в папку, которую ему передала Юля ещё вчера. Они встретились в управлении и она с грустным лицом вручила ему довольно внушительную стопку газет и эту папку.       Серёжа не смотрел газеты, но почему-то сразу решил, что это все предназначалось для Олега. Сам Серёжа не был ярым любителем прессы.       Теперь папка лежала на его столе в спальне, а одна фотография из неё уже была под стеклом рамки. Серёжа же, иногда проводя руками по лицу, уверенно раскладывал на столе снимки, которые всю блокаду лежали в сумке под кроватью.       Серёжа не замечает, в какой момент уши кота начинают дёргаться, но не заметить, как он, словно его кто-то напугал, несётся в прихожую, а после начинает громко и звонко мяукать, он не мог. Через секунду раздаётся трель звонка.       Сердце пропускает удар, руки начинают подрагивать, а в душе снова разгорается надежда. Серёжа спешит в прихожую, путаясь в пальцах, открывает дверь, расплываясь в улыбке. Ну должно быть когда-то это чудо снова, особенно если его так ждут!       Он секунду глупо смотрит на почтальона, а потом забирает у него достаточно большую стопку треугольников. Грудь снова что-то сдавливает, он благодарит девушку и закрывает дверь. Пройдя в гостиную, он разворачивает все письма и расскладывает на столе, читая их по датам.       Все недошедшие письма сейчас лежат перед ним, и один к другому становятся все печальнее и печальнее. Каждое начинается с такого приятного «Здравствуй, мой дорогой Серёжа!» и почти каждое заканчивается таким невыносимо печальным «Прошу, напиши мне, я очень жду от тебя новостей». А он не написал, ничего не рассказал, и теперь не расскажет.       Серёжа закрывает лицо руками, откидываяется на спинку дивана и просто мелко подрагивает. Черт бы побрал эту войну. За что им все это?       Выплакав в свои руки, кажется, последние слезы, парень выдыхает, складывает и письма, и фотографии в стопки. А может лучше было бы, если бы он и впрямь сдох, как его соседка. Её муж ведь тоже не вернулся. Только вот она теперь не мучается, а он изводит себя надеждами.       В конце июля привезли кинохронику поднятия знамени над Рейхстагом. Серёжа не мог не сходить. В старом тёмном зале было много женщин, в основном одиноких, оставшихся без мужей, и детей, которым просто интересно.       Серёжа сидит на задних рядах и внимательно вглядывается в желтоватые кадры фильма. Слезы наворачиваются сами собой, когда стройный ряд военных проходит по широкой улице. Где-то там, среди них, точно мелькнула знакомая улыбка.       Вот с высокой башни падает знамя гитлеровцев и поднимается наше, величавое, советское. Бурная радость наполняет как картину, так и зал. А Серёжа все продолжает всматриваться, выискивать взглядом.       И вот, среди одинаково незнакомых лиц появляется он. Видно плохо, но он улыбается, держит на руках совсем ещё малютку, принимает от какой-то девочки цветы и машет в камеру. Вот его обнимает какая-то женщина, целует в щеку, что-то горячо шепчет ему на ухо, а он просто хлопает её по спине, отдаёт ребёнка и выпутывается из её объятий.       Потом большой отряд и отдельных людей фотографируют на фоне Рейхстага, руки, улиц, с людьми и без людей, но до конца картины Серёжа больше не видит такогую нежную и дорогую улыбку.       И весь оставшийся вечер парень проводит в квартире. Ему, честно сказать, плохо. Он, завернувшись в одеяло, сидит на подоконнике и, вглядываясь в высокое небо, тихо шепчет все, что только придётся на язык. Он просто не хочет сидеть в тишине.       За последнюю неделю он, как ближайший родственник (так он представился в управлении, когда искал Олега), забрал все вещи Олега из управления. По его мнению, это означало лишь одно.       Олега больше нет. Его теперь во всем мире ждёт лишь Серёжа и ждёт напрасно. Действительно, если бы он был жив, то уже вернулся бы. И только у одного Серёжи душа не на месте, а сердце все ждёт, что вот-вот на лестничной клетке послышатся шаги, а в дверь позвонят. Ему мерещится стук, но каждый раз за распахнутой дверью никто не стоит, никто не улыбается и не обнимает Серёжу, окружая безграничной любовью и заботой.       Тихо шмыгнув, Серёжа встаёт на пол и выходит в прихожую. Он пару минут смотрит на телефон, раздумывая над тем, кому же все-таки он хотел позвонить, и вздрагивает, когда раздаётся звонкая трель. Сначала он решает, что это телефон и даже тянет руку, чтобы снять трубку, но одергивает себя и поворачивается к двери. Это же звонок.       Серёжа ждал сегодня почтальона, так как сегодня ему должны принести выписанную им недавно газету, поэтому он теперь уже совершенно буднично открывает дверь.       Из парадной тянет лёгким холодом, поэтому Серёжа чуть отходит от двери и поворачивается к тумбочке, почему-то решив, что ему необходимо надеть на ноги хоть что-то.       Он не стал смотреть на почтальона, когда открыл дверь, но сейчас его смутило, что она не позворовалась, как обычно. Ему снова почудился этот звонок? Или все же это был телефон? Надо же, как весело сходить с ума!       Серёжа тихо цокает и уже тянется закрыть дверь, когда все же поднимает взгляд. Он так и замирает, чуть-чуть не достав рукой до дверной ручки, глаза сами собой удивлённо округляются, а рот приоткрывается.       Вот сейчас прямо перед ним стоит Олег. Живой и здоровый. Такой же красивый, хотя и черты его лица стали чуть острее. Он улыбается, смотрит на парня с нежностью, и машет рукой. Он в новой парадной форме, на груди есть и орден, и медаль, на плече походный рюкзак. Но что-то в нем будто бы не то.       — Я снова схожу с ума? — Серёжа говорит шёпотом, словно, скажи он чуть громче, все исчезнет.       — Не знаю, но мне кажется, что вряд ли, — Олег секунду переминается с ноги на ногу, выдавая все свое волнение. — Не ждал?       — Ждал, — Серёжа выпрямляется, чувствуя как на глазах снова собираются слезы. Да откуда же они берутся? Что он, как ребёнок маленький, все плачет и плачет. — Мне сказали, что ты не вернёшься.       — И ты поверил? — Олег вздыхает и встаёт на шаг ближе к Серёже. — Я же обещал вернуться.       Парень грустно улыбается, обнимает Олега, складывает руки на его шее и тихо выдыхает, наконец отпуская свои чувства. Даже если он сходит с ума, то так лучше, чем в одиночестве.       — Это точно ты?.. — Серёжа отстраняется, не разрывная объятий, и снова внимательно смотрит на мужчину.       — Ну да, вроде я. А ты кого-то другого хочешь видеть? — Олег усмехается и поправляет волосы Серёжи, до этого отрицательно покачавшего головой.       Парень аккуратно ведёт кончиками пальцев от виска Олега и на секунду едва не задыхается от снова подступивших слез. И почему он сразу не заметил? С последнего их расставания Олег совсем изменился. Не сказать, что он был теперь другим, некрасивым и нелюбимым, но выглядел он все же иначе. Кожа теперь казалась ещё более смуглой, чем была. Теперь ещё более отчётливо просматривылись контуры его лица. Множество мелких морщинок, царапин и шрамчиков были, кажется везде. Но, кажется, самым серьёзным был закрытый левый глаз.       Серёжа подаётся вперёд и покрывает лицо мужчины невесомыми и аккуратным поцелуями. Да и черт бы с этим глазом, главное, что сам Олег здесь. Серёжа отлипает от мужчины и заводит его в квартиру, закрывая за ним дверь.       — Ты давно приехал? — Парень рукой показывает Олегу, что тот может оставить рюкзак в прихожей.       — Вот только с вокзала, — Олег, все так же улыбаясь, оставляет рюкзак и осматривается. — Ты уже всю квартиру починил?       — Так ты только с дороги? — Серёжа снова смешно округляет глаза и проводит рукой по плечу мужчины, будто стряхивая пылинки. — Тогда я сейчас суп погрею. Ты можешь сходить в ванную, переодеться, если одежда есть. Ты главное не стесняйся.       Серёжа ещё раз легко и быстро целует Олега в щеку, будто без этого прожить не сможет, и уходит на кухню, а там громко звенит посудой, щёлкает разными включателями, лязгает металлом кастрюли и чайника. В общем, максимально хозяйничает, чтобы позаботиться о внезапно воскресшем важном и близком человеке.       Серёжа, когда все уже в полной готовности, замирает, прислушиваясь ко всем возможным звукам. Ему вдруг стало страшно.       Разве мог Олег вот так просто появиться? Может это воспаленное сознание парня играет с ним злые шутки?       Сверху кто-то бегает по полу, на улице обычный вечерний гул города, сзади греются и шипят суп и чайник, Горбушка лежит на подоконнике и мурлычет. В квартире, кажется, абсолютная тишина. Ну точно. Серёже все просто показалось. В ужасающих подробностях, но именно так и никак иначе. Парень так и не сдерживает тихий всхлип, опираясь рукой о кухонную тумбу.       Ворох закружившихся в голове мыслей прерывают спешние шаги, а уже через секунду на кухне появляется Олег, не успевший даже сменить парадный китель на обычную клетчатую рубашку. Серёжа здрагивает, долго и глупо смотрит на него и шмыгает. Он, честно сказать, испугался. Он-то уже решил, что все это очередная галлюцинация.       — Всё хорошо? — Мужчина подходит ближе и аккуратно вытирает слезы Серёжи.       — Я подумал, что мне все показалось… — Парень берет руку Олега в свои руки, аккуратно оглаживая. — Ты же точно настоящий?       — Другого такого вряд ли найдёшь, — Олег вздыхает. — Давай я снова тебе расскажу что-нибудь, чего ты ещё не знал, и ты мне поверишь? Мы же так в блокаду делали…       Серёжа качает головой, и отпускает руку Олега, чтобы выключить плиту и убрать крышку с супа. Он и так будет просто верить. В любом случае, так гораздо лучше, чем одному в огромной квартире. Серёжа ставит на стол расписную тарелку и хлебницу, кладёт рядом ложку и неловко отворачивается, доставая из шкафчика кружки.       — Садись, я тебе ещё чай налью. Я просто кроме супа ничего не приготовил…       Парень долго смотрит, как тривинки заварки, случайно попавшие в чай, всплывают, а после, поставив кружки на стол, садится напротив Олега и проводит руками по лицу, утирая слезы.       — Тебе, наверное, в управление надо… Чтобы тебя из списка пропавших восстановили… — Серёжа двигает к себе свою кружку и обхватывает её руками. — Я, правда, уже забрал оттуда твои вещи… И Юля отдала мне твои газеты и папку… с фотографиями…       — Я схожу завтра. Все равно сейчас уже поздно, — Олег просто пожимает плечами и вздыхает. — Да я и думал, что будет лучше, если мы побудем вместе и поговорим.       Серёжа улыбается и складывает руки на столе. Да, поговорить, наверное, стоило. По крайней мере, ему уже надоело быть в этой квартире только с котом, который не отвечает толком.       — Я тебя в кино видел, — парень отпивает чай, на секунду прячась за кружкой. — Нам привозили, показывали, как знамя устанавливали… Ты там такой красивый был…       Олег усмехается, благодарит Серёжу за суп и тёплый приём, берет в руки кружку и также отпивает чай. Насчёт кино сказать ему нечего. Да, был он на площади, да радовался, махал в камеру, но не верил, что Серёжа это увидит. Да и не надеялся, что он будет в этом фильме.       — Олеж, скажи, тебе было страшно? — Серёжа ставит локти на стол и подается вперёд.       — Было. Я боялся, что и впрямь не смогу вернуться и увидеть тебя ещё раз. Боялся, что не смогу достать ленту. Боялся, что снова проваляюсь в госпитале.       Серёжа внимательно снова и снова обводить мужчину взглядом, окончательно убеждаюсь, что перед ним настоящий, живой, любимый Олег. Разве же его воображение могло порисовать его настолько?       Сейчас, в последних лучах заходящего солнца он, Олег, выглядел как-то невероятно особенно. Пусть сейчас он выглядит совершенно по-другому, нежели когда-то в далёком 39-м, но почему-то казалось, что теперь между ними действительно что-то гораздо большее, нежели влюблённость в глаза и слова.       Может быть, все так упорно называют любовью не желание быть вместе во веки веков, не стремление привязать к себе человека, а вот этот мимолетный лучик счастья, когда несмотря ни на что вы снова находите друг друга, когда вы обходите саму смерть, чтобы снова хоть на секунду увидеть того, от чьей улыбки станет легче и проще? Во всяком случае, Серёжа теперь считает именно так.       Сейчас все тело охватывает такое долгожданное облегчение, такое трепетное волнение и желание просто слышать и слушать любимый голос, рассматривать теперь уже новые, но такие же родные черты лица. Кончики пальцев чуть подрагивают, и Серёжа кладёт ладони на свои локти.       — Ты поможешь мне повесить шторы? Их, правда, нужно ещё выбрать… — Парень расслабляется и опускает голову.       — Конечно. А ты меня примешь, если я в отставку пойду? — Олег улыбается и тоже опускает взгляд на кружку. Он, честно сказать, думал, что его уже давно никто не ждёт.       — Конечно, это и не обсуждается, — Серёжа тихо усмехается. Ему вдруг захотелось поднять какую-нибудь совершенно абсурднуб тему, чтобы не нагнать на самого себя тоски. — А ты будешь провожать меня на работу?       — Буду. Если в этот день сам работать не буду, — Олег снова поднимает взгляд на Серёжу и отпивает чай. — Не могу же я на твоей шее сидеть.       — А я, знаешь, слышал, что в семье все должно быть поровну: кто-то работает, а кто-то следит за хозяйством, — Серёжа подпирает голову рукой и снова смотрит на Олега. — Вот я и подумал, что ты все же хозяйственнее, чем я.       — Так ты уже все распределил и решил? — Олег усмехается и откидываяется на спинку стула. — Что ж, мне интересно послушать.       — Я устроился в школу. Думаю, нам двоим этого вполне может хватить. Да, конечно, роскошно жить не будем, да и не до роскоши сейчас. — Серёжа делов-то водит указательным пальцем по столу, словно по листку с пунктами. — При этом у нас и время будет друг на друга, и, может, заживём ещё лучше, чем раньше. — Наблюдая за тем, как Олег кивает, Серёжа улыбается и заправляют прядь волос за ухо. — Ну уж если ты так не хочешь сидеть дома без дела, то вполне можешь также пойти в школу. Хотя бы будем рядом, и я не буду за тебя переживать.       Серёжа поднимается, подходит ближе и целует Олега в волосы, а после убирает посуду со стола. Теперь у них полно времени подумать и менять свои решения.       — Ванная полностью в твоём распоряжении, я принесу полотенце, а потом пойдём спать, ладно? — Парень облокачивается о кухонную тумбу. — А завтра ты поможешь мне со шторами и фотографиями, хорошо? Мне очень нужно все это повесить, а один я не могу.       Олег улыбается и кивает. Теперь у них все обязательно будет хорошо. Иначе ведь просто и быть не может.