Такие опасные цветы...

Звук приближается, и вот уже в поле моего зрения попадают шикарные, начищенные до блеска ботинки. Поднимаю взгляд от серой земли. По ту сторону решëтки передо мной стоит весьма щегольски одетый молодой мужчина. На нём черный сюртук с золотой вышивкой на рукавах и воротнике, шёлковый, белоснежный платок завязан на манер банта, и перехвачен дорогой брошью с гладким чёрным камнем. «От порчи шарахается?» — тупо думаю я, вперив свой взгляд на такого неуместного здесь гостя. Эти, с серебрянной ложкой, всегда думают, что их кто-то хочет сглазить, от этого вот и все эти «волшебные» побрякушки. Черт, это, наверно, агат, или оникс, и оправа из серебра, хорошие деньги можно срубить на такой вот безделице. Вслух лишь громко присвистываю, седалище от земли так и не оторвал, много чести, знаете ли. — Мне приятно, что вы так впечатлены моим появлением, — спокойный баритон заливает небольшое пространство, и я невольно вздрагиваю. Как давно я не слышал человеческой речи? Только сейчас замечаю за спиной моего гостя стражника, что мнëтся, как осел, с ноги на ногу, и не знает куда себя деть. — Вы можете быть свободны, я бы хотел поговорить с заключённым наедине, — слышится бренчание серебра, и толстый червь, что ещё четыре дня назад выбивал из меня всë дерьмо на допросе, с лёгким поклоном удаляется. Пожалуй, ситуация становится всё интересней, с трудом поднимаюсь, хватаясь за прутья решетки руками. Слегка пошатываюсь, будто физически ощущая, как желудок прилип к позвоночнику. — Однако. Может быть, изволите чаю? — приглашающе веду рукой в свою темницу, и разражаюсь лающим смехом, который очень быстро перерастает в болезненный кашель. Пока эта агония выворачивает меня наизнанку, думаю о том, что такими темпами подохну раньше, чем наступит рассвет. Чертыхаюсь, опять, видимо, облегчу работку этим отожравшимся на налоги мирных жителей пиявкам. Мужчина невозмутимо наблюдает, как я задыхаюсь от кашля, и, очевидно, ждёт продолжения нашей светской беседы. А он красив. Исключительно ухожен, с широкими бровями, насыщенно-карими, миндалевидними глазами, и пепельно-русыми, густыми волосами в аккуратной укладке. «Или это проседь? Надо же, так рано? Сколько ему? Немножко за двадцать?» Подмечаю ещë одну деталь, под глазами залегают темные круги, но среди всего этого лоска, их довольно трудно заметить. Лицо уставшее и какое-то печальное. — Вы собираетесь умереть, не узнав причину моего визита? — слегка поднимает бровь. — А мне есть разница? Что бы вы там от меня ни хотели, у меня этого нет, поэтому не сажайте местной пыли на ваш шелковый платочек, и катитесь отсюда колбаской, — на смену кашля пришла злоба, похоже, мне не дадут загнуться в спокойствии. — Я Рейнхольд Пиэль, граф Кораллового хребта… — Ебануться об сарай! — видели когда-нибудь, как знатные особы открывают рот от возмущения? Они, вроде, хотят ответить, но положение и воспитание не позволяют, в результате графишка смотрит на меня с открытым ртом. Потом закрывает его, не найдя ответа, и снова открывает, как окунь. Смешной, малахольный пацан, этот граф, прости Господи. Давлю смешок, ситуация и забавная, и страшная одновременно. Маленько расправляю спину, у этого легко выбить почву из-под ног, а значит, поговорим сейчас на равных. — И с чем же ты пожаловал, Рейн? — Я Рейнхольд, и, как минимум, «Вы»… — Ааа, слишком сложно для человека, что даже читать не умеет, — отмахиваюсь от него рукой, как от назойливой мухи. — Я рад, что в вашем положении, вы позволяете себе шутить… — А какое моë положение? — снова перебиваю его, — Сдаётся мне, граф, что моë положение на порядок лучше твоего. Жить мне осталось пару часов, стало быть, я, не кривя душой, могу послать тебя ко всем чертям, и быть честным, напоследок. А вот ты, коль тащился сюда, не боясь замарать свои блестящие башмачки, чтобы навестить старину Сирила, явно в каком-то дерьмице. Говори быстрее, что привело тебя сюда, я устал стоять на ногах. — Так падай на задницу, вульгарный кусок идиота! Я так заржал, что и правда сполз по прутьям вниз, и прислонился спиной к стене, всё ещё устало хихикая. А у парня есть зубки! Теперь он смотрит на меня сверху вниз, они все смотрят на нас сверху вниз. — Что ж, вы правы, — граф возвращает себе былую невозмутимость, и снова переходит на спокойный и вежливый тон, — Меня и правда привела к вам необходимость, я оказался в довольно щепетильной ситуации. К сожалению, на данный момент поместье Пиэль оказалось полностью без обслуги, и я мог бы нанять новую, но осознал острую необходимость в людях другого склада. — Тебе няньки нужны?! И ты не нашëл ничего лучше, чем прийти в камеру к смертнику? Ты в порядке, парень? — В порядке. Няньки меня не интересуют. Меня интересует личная стража, которая будет охранять меня и поместье, это должны быть люди верные, а ещё лучше, всем мне обязанные. Они должны быть хорошими и крепкими бойцами, закалёнными в боях, но не должны быть обременены качествами моральными. Иными словами, мне нужны люди, что не чураются грязной работёнки. Как думаете, Сирил, я не зря пришел? — Интересно получается, в помойках копаетесь вы, а нуждаетесь всë время в нас, — неужели мой личный конец света откладывается? — Я попал в обстоятельства от меня не зависящие, к несчастью, у меня нет выбора. Заливаюсь смехом, лёгкие тут же напоминают о себе: — Нет выбора, говоришь? А у вас всегда нет выбора, непозволительная роскошь для таких вот, как ты. Выбор есть всегда. Возможно, только, что твоя задница, привыкшая к комфорту, не хочет его делать, мм? Что ты знаешь обо мне, щенок? Чтобы вот так смело звать меня на службу? В полумраке этих стен я вижу, как скулы графа напряглись, как едва заметно скрипнули зубы, кажется, я вхожу в раж. — Главарь разбойничьей шайки из двадцати человек, тридцати трёх годов от роду, за последние десять лет ты и твои товарищи набили приличную оскомину всему королевству. За многими из вас тянется кровавый след, особенно, за тобой. Слишком смуглый для треспийца, но твое происхождение, как и настоящее полное имя, доподлинно никому не известно. Сирил, это что? Случайная кличка? — несмотря на то, что Рейн уже, очевидно, выходил из себя, голос его был тихий и ровный, спокойно сыплющий фактами. Вот это выдержка, меня это злит. — Мамка твоя меня так называла! — ну блять, молодец, и тем не менее, сально улыбаюсь, в этом весь я, язык всегда быстрее головы. Его Светлость тяжело вздыхает: — Высечь бы тебя хорошенько… — Так ведь пытались, — развожу руками, мол «как видишь, нихрена не поменялось», встаю с земли, возможно, это мой последний диалог с красивым мужчиной, так почему бы не выжать максимум? Прижимаюсь вплотную к прутьям, граф невольно делает шаг назад, боится, приятно. — Видишь шрам на роже? В юности конюхом служил, у такого же вот графа, — я показываю на шрам, что рассекает лицо от брови, по веку к щеке, — Жаль глаз не высадили, оставили меня без стильной кожаной повязки. Сейчас был бы похож на пирата, на любимца волны, возможно, тогда понравился бы тебе больше, — очаровательно улыбаюсь и подмигиваю глазом со шрамом, всё, на сегодня это точно мой максимум. На ногах бы устоять. — Это вряд ли. Пока мы не перешли к взаимным оскорблениям, вот вам моё последнее слово. На рассвете у тюрьмы вас будет ждать экипаж. Он доставит вас в поместье Пиэль, там ты и твои люди присягнут мне на верность. Обещаю, в ваших жизнях ничего не изменится, будете вариться в привычном для себя дерьме. Только условия жизни будут лучше. Как видишь, сплошные плюсы. — Мне нужна лошадь, не поеду экипажем, и верни мне моë оружие, другого такого мне не спереть. — Ты правда считаешь, что ты в том положении, чтобы диктовать мне условия? — Как я и сказал, моë положение, похоже, завидней твоего, решать тебе, — моя наглость всегда очаровывает, правда, иногда мне кажется, что я действительно лишусь какого-нибудь глаза. — Что ж, хорошо, это не проблема. Коль ты согласен, стражник выпустит вас под утро, проведет служебными ходами, там будут ожидать мои люди. Искать вас не будут, я все уладил. У тебя есть пара часов подумать, прежде чем ты выйдешь отсюда. — О чем? — О десяти именах, что ты назовёшь стражнику, эти люди отправятся вместе с тобой в моё поместье, — тон Рейнхольда был настолько невозмутим, что у меня невольно пробежали неприятные мурашки. — Десяти?! Но нас двадцать! Граф сделал широкий шаг, и оказался почти вплотную ко мне. Нас разделяли только стальные прутья. В его глазах блеснул злорадствующий огонек. — Так выбирай, Сирил, ты же говоришь, что выбор есть всегда. Вот тебе твой. Ты можешь выйти отсюда уже утром, и спасти шкуры десяти своих товарищей, но тебе придëтся собственноручно решить судьбу этих людей. Или ты можешь остаться здесь, и отправиться вместе со всеми болтаться в петле. — Ты сказал, что у тебя всё поместье без обслуги, неужели тебе не пригодятся лишние люди?! — по спине медленно ползëт холодок. Быть не может, только десять? — Так было бы неинтересно, — граф пожимает плечами, он изменился до неузнаваемости буквально по щелчку пальцев. И теперь уже я стою с открытым ртом, а он продолжает: — Доброй ночи, Сирил, надеюсь, ты меня не разочаруешь. Приятных раздумий. Он делает шаг назад от решетки, расправляет плечи, и стряхивает с сюртука несуществующие пылинки. Неспешно разворачивается на каблуках, и каждый их стук стал отмерять минуты, которые теперь утекают сквозь пальцы. Какое-то время я стоял без движения, пока обессиленно не сполз на пол. Десять. Вот сученыш.