Такие опасные цветы...

Одиннадцать измученных парней выходят из тëмной пасти холодного коридора на сырую от росы траву. На горизонте едва занимается утренняя заря. Грубый толчок приходится мне между лопаток, не удержавшись на ослабевших ногах, падаю мордой в землю. — Тебя Бог бережëт, ублюдок! В следующий раз закончим с тобой на допросе! — раздражающим тявканьем орëт мне в спину стражник. Скрипучая дверь захлопывается в ту же секунду. С тропы доносится ржание лошадей. «Да, Бог бережëт, и имя ему гребаный Рейнхольд Пиэль» Ко мне подбегает Кириос, протягивая руку: — Вставай, дружище, надо валить отсюда, пока они не передумали. Опираюсь на парня, встаю, он тут же подхватыват меня под руку. По мне так заметно, что земля уплывает из-под ног? А вот сам Кириос, засранец, выглядит лучше прочих, на молодых всë заживает, как на собаках. Чëрт, надо было не выёбываться, и ехать со всеми экипажем. На меня вопросительно смотрят десять пар глаз. — Сирил, а где остальные? — слышу напряжëнный голос из толпы. Что ж, когда-нибудь, мне всë равно придëтся им ответить: — В петле будут остальные, в лучшем случае, через пару часов… — Ты что, бросил их?! Как так вышло?! Они остались там? — Кириос стальной хваткой сжимает моë предплечье, в глазах плескается отвращение, сейчас они мне быстро напомнят, почему внутри всë было проще. — Не бросил, а сделал выбор! С удовольствием поделился бы этой возможностью с кем-то из вас! — выдираю свою руку, они сожрут меня, если дам слабину. — Ты предал наших парней, Сирил! Как после этого мы должны доверять тебе! — возмущëнные выкрики из толпы стали накалять обстановку. — Так не доверяйте! Недовольные моим решением могут прямо сейчас вернуться обратно! А тем, кто решит ещë на этом свете подзадержаться, настоятельно рекомендую схлопнуть воронки, и больше никогда не задавать мне этих вопросов! — горло было охрипшим, а лёгкие жгло огнëм, но я приложил максимум усилий, чтобы меня было слышно, видит Бог, больше к этому вопросу я возвращаться не собирался. — Тот, кто считает, что он так бы не поступил, тоже может быть свободен от моего командования прямо сейчас. Мне не нужны рядом люди, что будут до конца жизни тыкать мне в лицо, что я променял одну шкуру на другую. Свои нравственные умозаключения тоже с собой заберите! Я, мать вашу, вам здесь не нянька! Скажите спасибо, что эта веселая задачка вам не досталась! — парни потихоньку притихли, а я стал чувствовать, как мои глаза жгут злые слезы. Блять! Кириос сделал пару шагов назад, он больше не предлагал мне руку и смотрел на меня своими огромными, изумленными глазами, как несчастный Бемби! Он всегда боялся меня больше остальных, а теперь и вовсе выглядел затравленным. Я тяжело выдохнул, и хлопнул мальчишку по плечу: — Пошли давай, малец, нечего тут делать, пропадёшь. Не дожидаясь больше ничьих ответов и реакций, я, как мог, твердо двинулся к тропе. Я свой выбор сделал, вы же не думали, что я останусь подыхать в этой треклятой помойке? Теперь выбор за ними, полегче моего, но тоже не из приятных. На тропе стояло два экипажа, кучеры молча кивнули, не обронив ни слова, один из них передал мне поводья моей лошади. Сраный граф явно ослеп, когда подбирал мне эту дохлую клячу! Грива рыжей кобылы была жидкая и с проплешинами, глаза покрыты мутной плёнкой, надеюсь, она не слепая. Сонная кобыла явно была старой и никак на меня не реагировала. Я закипал от гнева, чувствуя очевидную издëвку, желание Рейнхольда меня подковырнуть. Он сделал это намеренно, я вспомнил, как хитро во мраке моей камеры блестели его глаза, и мысленно выдал себе парочку предостережений. — Куда теперь, Сирил? — со спины подошёл Дейв, он явно свой выбор сделал. Не охота мужику новых приключений, в его-то возрасте. Старше меня на два десятка, выглядящий еще хуже, чем, наверняка, даже я, ему, очевидно, хочется стабильности и уверенности в своем командире. Я благодарно положил руку ему на плечо. Дейв был здравым смыслом нашей шайки. Даже когда многих из нас коротило на не самых лицеприятных поступках, Дейв всегда напоминал нам, где начинается та тонкая грань, из-за которой пути назад уже нет. Его, несомненно, уважали, а еще берегли, как мамонта, этого точно никто не заменит. Я уже знал, что раз он пошëл за мной, то пойдут и остальные. Ну точно! Вон и Бемби тащится за спинами товарищей, с опущенной головой, и притихший. Надо будет поговорить с мальчишкой. Если Дейва берегли все, то Кириоса опекал я сам, знать бы еще, зачем, все равно шарахается от меня, как чëрт от ладана. Я повернулся к Дейву: — В поместье Пиэль, дружище, одному избалованному индюку нужны няньки, он щедро за нас заплатил. Другого плана у меня пока нет, если сейчас свалим, то уже к утру вернëмся обратно, а я не хочу этого для вас. И для себя не хочу, ещë одной такой отсидки я не вывезу. — Ну что головы повесили?! Все Сирила слышали?! Убираемся отсюда, покуда Бог бережëт! В следущий раз может так не повезти, спасибо командиру скажите, как сопли соберете! — Дейв орет так, что возражений за этим не следует. Он видит, что я расклеен и зол, и я ценю это. Ставлю ногу в стремя, с трудом взбираюсь на лошадь, дорога будет нелëгкой. Бросаю последний взгляд на треспийскую тюрьму. Изображение слегка подрагивает, наворачиваются слëзы, там десять моих парней, я подумаю об этом завтра. Зло вытираю лицо ребром ладони: — Но, хромая корова! Проваливаем с этого блядского болота!

***

Путь был не близкий. Я вымотался окончательно. Полудохлая кобыла подо мной тоже задыхается и фыркает, наконец, мы подъезжаем к высоким заборам великолепного поместья Пиэль. Ворота со скрипом открываются, и весь экипаж заезжает на выложенную желтой брусчаткой территорию. Стоит красивый фонтан, а по всей территории растут диковинные цветы, словно на белые розы дети разлили разноцветные краски. Каждый лепесток имеет свой цвет и оттенок. Они источают такой насыщенный аромат, что я сразу узнаю этот запах, именно так пахло от моего ночного визитëра. Цветы невероятной, неестественной красоты, а природой задумано так, что всë, что имеет такую привлекательную оболочку, как правило, ядовито. Хмыкаю себе под нос, очень подходящее растение для обитателя этого места. А вот, кстати, и он! На площадку выходит Рейнхольд, во всей его красе. Идеальная осанка, уверенный шаг, и мерзкая ухмылочка. Спешиваюсь, как могу, получается весьма неловко, но ногам уже не прикажешь. Его Светлость неторопливо подходит к нам, пока мои люди из последних сил выходят из экипажей. Погода тоже отвратительная, небо серое и накрапывает дождь. Существо рядом со мной, что по ошибке назвали лошадью, облегчëнно фыркает, а я закипаю от гнева. — Сирил, вот и вы! Неприятно удивлен, думал, ты благороднее, впрочем, мне это только на руку. Как тебе Бардуш? Удачно добрался на ней? — лукавая улыбка адресована мне, как и весь этот спектакль, чего он ждет от меня, интересно? — Бардуш, блять?! Ты, наверно, шутишь? Тебе повезло, что эта дохлая корова не свалилась со мной в какой-нибудь кювет! Иначе клянусь, я нашел бы тебя, гребаный ты павлин, и повыдергал бы все перья из твоей важной задницы! — слышу, как парни за моей спиной стали тихонько пересмеиваться и улюлюкать. Сейчас начнется. — Ты не забыл, с кем говоришь? Тебе объяснить, где теперь твоë место? — Рейхольд выразительно поднимает брови, делая суровое выражение лица, но в глазах веселье. Подходит почти вплотную, вторгаясь в личное пространство. Провоцирует. Удивительно быстро меняется настроение у этого человека. Я в эти игры играть не буду: — Мы так и будем тут стоять, пока твоя чудо-лошадь не помрëт, или, может быть, зайдем? Рейнхольд отходит от меня на шаг, его раздражает, что я не стушевался, теперь моя очередь улыбнуться. — Добро пожаловать в поместье Пиэль, для начала, я вас представлю его жильцам. После, вы приведëте себя в порядок, я люблю чистоту, а она пока никак с вами не вяжется. Пройдëмте в холл, нас там ожидают, — не говоря больше ни слова, он развернулся, и ровным шагом пошëл к высоким двухстворчатым дверям. Я повернулся к кучеру и передал поводья: — Помоги этому недоразумению попасть в конюшню живым. Пошли, парни, что встали?! В холле нас встретили пара стражников, несколько кухарок в накрахмаленных передниках и женщина преклонного возраста. Она прикрыла рот пухлой ладошкой от изумления, когда мы вошли. Его Светлость подошëл к ней, поцеловал тыльную сторону этой самой ладошки, и тихо заговорил: — Не переживай, Хильда, всë в порядке, эти люди не причинят нам вреда. Ха! Ну и болван! Весь холл забит головорезами, мне бы его уверенность в завтрашнем дне. К слову, людей здесь действительно мало, в основном, одни женщины. Поместье несмотря на всё своё великолепие выглядит запущенно, с ним, очевидно, некому управиться. На красивых тумбах с резными ножками стоят вазы с завядшими радужным цветами, на поверхностях лежит тонкий слой пыли. Прислуга настороженно перешёптывается, два стражника держат руки на мечах, словно бы так положено, но они оба вытянуты струной и от графа не отходят. Хильда первая выходит из оцепенения, еë голос подрагивает, она мнет рукав сюртука Рейнхольда: — Что ж, господа, добро пожаловать, с завтрашнего дня вы начнете служить на благо этого прекрасного места. Меня зовут Хильда, я старшая экономка. Мне бы не хотелось, чтобы вы нас отвлекали от работы, поэтому, с вашего позволения, я распущу всех остальных по их рабочим местам, — она слегка кивнула людям, и все, кроме стражи с тихими шепотками стали расходиться, — Комнаты для прислуги на первом этаже в левом крыле, для вас приготовлено несколько спален… — Ой-ёй, мамаша, не называй моих ребят прислугой, они вспыльчивые! Нам бы пожрать, для начала, и только потом, мы, может быть, подружимся, — подмигиваю Хильде, с улыбкой наблюдаю, как еë глаза бегут на лоб. — Рейнхольд, что он себе позволяет! — Хильда, задыхаясь от возмущения, еще сильнее сдавливает предплечье графа, и обеспокоено заглядывает ему в лицо. Рейнхольд невозмутимо накрывает еë руку своей в успокаивающем жесте: — Пожрать вам дадут только после того, как вы приведëте себя в божеский вид. Я не потерплю стаи грязных шакалов в общей комнате для прислуги. В ваших спальнях подготовлены ванны, горничные принесут чистую одежду. И побрейтесь, будьте добры, вы теперь тоже лицо этого места. А если ты, Сирил, ещë раз нагрубишь Хильде, я собственноручно вырву твой длинный язык, и подам его к обеду твоим товарищам. Надеюсь, второй раз мне повторять не придëтся, у меня тоже говенный характер, и мне бы не хотелось его демонстрировать. Хильда возмущëнно ахнула от такой речи, и недовольным взглядом посмотрела на графа. Давно я так не веселился. — Все слышали? Жрать не получим, пока не побреемся. Что встали? Сказано вам, первый этаж, левое крыло, разошлись, концерт окончен! — стоило повысить голос, как лëгкие прорезала острая боль, я закашлялся. — Все, кроме Сирила. Хильда, проводи, пожалуйста, его в бывшую спальню Федо, и пришли к нему лекаря, он плох, если с ним что случится, мы не справимся с этим сбродом. — Сирил, поднимайтесь на второй этаж, вторая дверь справа, я буду через минуту, — Хильда строго поджала губы, и засеменила вслед за моими людьми. Я посмотрел на бесконечную лестницу, и представил, как сейчас поползу на второй этаж. Вот же сволочь, он же специально это придумал! Кашель снова разошëлся, плетусь к лестнице. Проходя мимо Рейна, посильнее толкаю его плечом, нарвусь, как пить дать, да и ладно. Спальня хороша. Видно, что это место поддерживалось в чистоте, даже в отсутствии своего прежнего владельца. А где, кстати, он? Свежезастеленная широкая кровать, огромное окно, в солнечную погоду здесь наверняка прекрасно. Деревянная резная ширма, за ней уже наполненная ванна, и рядом на ножках стоит высокое, в полный рост, зеркало. Снимаю с себя пыльную куртку, и тут же накидываю еë на зеркальную поверхность. Даже видеть не хочу, что там, и так догадываюсь. Запускаю руку в свои тëмные волосы, они спутанные, слишком длинные и сальные. Провожу рукой по подбородку, он зарос густой щетиной, но даже через неë я чувствую, какие сухие и жëсткие у меня руки. Снимаю рубашку, смуглый живот весь в синяках и кровоподтëках, интересно, что там на лице? Наверно, не лучше. Жалкое зрелище, впрочем, состояние ещë хуже. Болят почки, жжëт в легких, а виски сдавливает тупая пульсирующая боль. Все последние дни слились в один бесконечный, без сна и отдыха, без конца и без начала. На лестнице послышались тихие шаги и причитания. Наверняка, мамаша Хильда поднимается проверить, не спёр ли я чего. Деликатно стучит. — Заходи, дорогая, я не кусаюсь. — Ох, что же это делается-то, мальчишки твои, все, как один — хамло! Только курчавенький хороший. Где же он вас таких нашëл-то? — она прошла в комнату с подносом и с ворчанием. — Там, где нашëл, больше таких не делают. — Ты дурно на него влияешь, за всю свою жизнь слова бранного от него не слышала, и вот являешься ты на нашу голову, вместе с шайкой своей, и все в грязных сапогах! Ох, ох, ох. Ещë и грубишь мне, а Рейнхольд злится, ему и так сейчас непросто. Здоровье у него слабое, и нервничать ему нельзя! А он с вчера места себе не находит. Знает, что глупость делает, так ведь упëртый, что его отец, не отговорить его! — Так где же я хамлю тебе, мамаш?! Со всей любовью и уважением к возрасту, не ворчи, — надо прерывать эту бесконечную речь, а то боль в висках усиливается. — Федо вот ведь у нас не такой был, благородный и честный, а тебя словно бы волки ростили! Рейнхольд тебе его спальню выделил, так ещë и лечить наказал! Видишь, склянки на подносе стоят, лекарь передал. Пей все три, неслух, он позже тебя проведает. Его Светлость говорит, легких у тебя, наверно, воспаление. Несладко придëтся, и лекарь хороший от нас ушëл тоже, ох, ох. — И куда ж от вас все разбежались? — откупориваю один пузырёчек, принюхиваюсь, отвратительно, но хуже уже вряд ли будет. Даже если и отравят, всё к лучшему. Одним глотком выпиваю содержимое. — Федо человек был благородный, а Рейнхольд ввязал его в какое-то дело грязное в деревне, мне не сказал, бережëт старую! Они такие друзья хорошие были, а потом слышу — ругаются, да громко так, что столовое серебро дребезжит! Я ведь никогда раньше не слышала, чтобы Его Светлость кричал! Но слушать не стала, не моë дело, я же не сплетница какая! Давлюсь смешком, и выпиваю вторую склянку. Ни разу не сплетница подбоченилась, и смотрит на меня строго, нахмурив брови. — А на утро ушëл, представляешь?! А за ним постепенно все уходить и стали. Даже кухарки мне говорили, наворотил наш граф делов, что честные люди не хотят теперь с ним работать! Так вот поместье наше и опустело. Что же Рейнхольд наделал, ох ох. И ведь мне никто не говорит, а я секреты лучше всех хранить умею. Зачах с тех пор наш граф, вино пил каждый вечер, да бороду отпускал, что отшельник какой. Сразу видно, сердце его разбито, беда в наш дом пришла, — не останавливается старая экономка. Господи, она когда-нибудь затыкается? Пью третью склянку, лучше, понятное дело, не стало, но брюзжание мамаши, вроде как, уже не так напрягает, — Ты его не раздражай, уж не знаю, из какой канавы он вас выловил, но в колодец не плюйте! Он человек хороший, но обижать меня не даст. Я ведь вырастила его с тех пор, как матушки его с отцом не стало. Славные люди были, ох-ох. Любит он меня, но не прислушивается, все равно по-своему сделал. Я твои закидоны тоже слушать не буду, отхожу вдоль хребта мокрым полотенцем, и будешь знать! — А что с родителями случилось? — Хворь редкая унесла обоих, а тебе, впрочем, знать и не положено, я не сплетничать пришла. Велено мне было присмотреть за тобой, что б вымылся, да мазями намазать синяки и ссадины. Да подстричь тебя надо, пока гниды какие не завелись, ох-ох. Неохота мне с тобой возиться, да Его Светлость сердить не хочется, ему и так тяжело сейчас. Здоровье хрупкое у него, что цветок Эвионы, нельзя ему нервы трепать. — Этот-то цветок?! Мамаш, путаешь ты с кем-то графа своего. Хитровыебанный он, а ты — слепая… — не успеваю договорить, как Хильда снимает с плеча полотенце и шлепает меня по голой груди, ну надо же, сколько прыти в этой женщине! Улыбаюсь, какое-то теплое чувство разливается по телу, пришла ворчать, да полотенцем лупить, мать такая же была, когда-то. — Ты мне брось тут это! Я твою брань слушать не буду! Поди в ванну мыться, сейчас же! И что б не звука от тебя! Вернусь с лекарем через пятнадцать минут, свежие рубашки в шкафу возьмëшь, Федо такой же низкорослик был, что-нибудь, да подойдет. И голову хорошо вымой с мылом, а то стричь тебя не буду! — Хильда взяла поднос с пустыми пузырьками и торопливо вышла, намеренно шарахнув дверью так, что стены затряслись. С лестницы послышалось усталое «Ох, ох». Я улыбнулся, скинул с себя остатки одежды, и погрузился в теплую воду. Наконец моя сумасшедшая жизнь возьмет хотя бы пятиминутную паузу.