If I could be a different person, I promise you, I would
Когда они приходят в первый раз, Тео не верит в реальность происходящего. — Будешь хлопья? — Тара улыбается, доставая из холодильника молоко, она танцует под какую-то песню, что играет по радио, и смеётся, рассказывая что-то ещё. Тео слышит её как в тумане, не может зацепиться ни за одно слово. — Убей меня, — говорит Тара, а на её губах всё ещё цветёт улыбка. — Ч-что? — Тео моргает, в висках набатом стучит собственное сердце. — Я говорю, что сегодня мы едем в супермаркет с мамой, а ты всё ещё болеешь, — она садится за стол, придвигая к брату тарелку хлопьев. — Тебе нужно что-нибудь? Могу взять тебе что-нибудь вкусное? М-м? — Нет, спасибо, — Тео опускает взгляд в тарелку, концентрируясь на дыхании. Приступ астмы легко спровоцировать, да и сейчас он простудился, поэтому почти не может дышать нормально, каждый раз боится, что задохнётся. Дом пустеет через полчаса — отец уезжает на работу, мама говорит, что она вернётся быстро, но их соседка — миссис Маррис — зайдёт к нему, чтобы проверить, как он. Тео ловит на себе взгляд матери — беглый, будто случайный: она не может на него смотреть, и Тео знает почему: он слышал, как она первое время плакала в больницах, когда врачи объясняли его диагноз, говорили про прогнозы, отчего глаза женщины наполнялись новыми слёзами. — Почему это случилось с нами? Со мной... — она прятала лицо на плече мужа, мелко дрожала. — Почему он не может быть нормальным ребёнком... как Тара? Тео стоял прямо за углом коридора, сжимая в руках шоколадный батончик и разглядывая грязные кеды. «Нормальным»? Он слышал, как врачи говорили, что он может умереть, видел сочувствие в их глазах и не понимал, почему мама стала смотреть на него по-другому. Так, будто он уже мёртв и ничего с этим поделать нельзя. Миссис Маррис не приходит ни через пятнадцать минут, ни через полчаса, но Тео всё равно — он занят: считает удары собственного сердца, пытаясь вздохнуть полной грудью. Перед ним лежит ингалятор, но мальчишка к нему не притрагивается: он может быть нормальным, может дышать сам. Когда мама увидит, что он нормальный, она снова посмотрит на него так, как смотрит на Тару, с нежностью, не с той болью, которая блестит в её глазах при взгляде на него. Но приступ случается снова, Тео не контролирует себя, зажимает кнопку ингалятора, жадно втягивая кислород и откашливаясь. И на этом всё не заканчивается: сердце пропускает удар, ещё один, и Рейкен просто не успевает дотянуться до телефона, когда теряет сознание, падая со стула. Он не слышит вой сирен, не слышит уже хорошо знакомый крик миссис Маррис, которая находит его на полу на кухне; не чувствует, как его берут на руки, перекладывая на носилки, приходит в себя лишь в больнице, где на потолке мелькают одни и те же лампы, и снова теряет сознание, проваливаясь в неизвестность. К больничным койкам он уже привык, как и к холоду палат, к тихому пиликанью аппаратов, подключённых к нему, к врачам, снующим по коридорам, к одиночеству внутри стерильного бокса. Тео болезненно морщится, голова невыносимо тяжёлая, но он всё-таки фокусируется на докторе, заходящем в палату. — Тара нормальная, — говорит мужчина, а у Рейкена перед глазами будто помехи: комната на секунду наполняется плотными запахами крови и отчаяния, а вместо врача стоит нечто с металлической маской на лице. Тео моргает, и всё становится прежним, тошнотворно белым и пустым. — Чем ты хуже? — продолжает доктор, улыбается, а из-за двери показывается сама Тара, выглядит обеспокоенно, подлетает к нему, шевелит губами, но Тео не слышит её голос, лишь заевшее «убей меня». — Убей её, Тео, — говорит соседская девчонка, смущённо протягивая ему конфеты, а на другой стороне дороги Рейкен видит их. — Убей, — повторяет громче миссис Озборн, выводя каждую букву на доске. — Это то, чего она хочет. — Убей Тару, — улыбается отец во время семейного ужина. — Да, Тео, убей меня, — задорно кивает Тара, а за её спиной Тео видит Врачевателя, видит помехи, которые лишь на мгновение превращают комнату в грязные помещения лаборатории. — Убей меня, Тео, — Тара целует его в висок, поправляя ему одеяло — родители перестали так делать, а она каждый вечер укладывает его спать, но вместо излюбленного «спокойной ночи, малыш» Тео слышит другое. — Убей. Убей. Убей.***
Когда Врачеватели приходят снова, Тео верит им, верит, что он может быть здоровым и что Тара хочет сделать его таковым, отдав своё сердце. Металлический скрежет слышен везде, где бы мальчишка ни прятался, стук трости о пол преследует его повсеместно, и все вокруг безостановочно кричат на него, чтобы он убил Тару. — Она же любит меня, — поджав губы, говорит Тео, стоя напротив трёх Врачевателей в больничном коридоре, где на потолке мигает лампочка. Он их боится — они это чувствуют. — Поэтому она хочет отдать тебе своё сердце, — шипит маска. Тара хочет этого, хочет, чтобы он убил её, хочет, чтобы он забрал её сердце, хочет этого, хочет, хочет, хочет — она сама этого хочет. И, стоя на мосту в ту ночь, Тео по-прежнему слышит не её истошный крик и мольбы о помощи, а только металлический скрежет и шипящее «молодец»; он чувствует тяжёлую хватку на своём плече, наблюдая, как Тару небрежно вытаскивают из воды. У Тео темнеет в глазах от боли, он впивается пальцами в кресло, когда из его груди вырывают его сердце, вставляя сердце Тары, вшивая его в пульсирующую плоть, пряча глубоко под сломанными рёбрами. Как только Врачеватель завязывает последнюю нитку, Тео не успевает даже вздохнуть — в шею вкалывают что-то ещё, вызывая судороги во всём теле, вызывая новую волну оглушительной боли. Но и она проходит — длится всего неделю, за которую он успевает понять, что может дышать сам, что ему не нужен чёртов ингалятор, что в груди больше не болит, ведь сердце Тары было здоровым.***
Тео не был единственным, не был первым, над кем врачеватели проводили свои эксперименты. Даже сейчас он был не один — в клетке, где их держали как диких животных, сидели ещё двое. Рейкен не спрашивал их имён, не интересовался их жизнями, потому что сейчас его заботила лишь своя. — Ты можешь стать успехом, — говорил ему врачеватель, — если выживешь. Ты полностью наш проект, у тебя больше шансов. Джеймс и Мэри — так звали детей. Тео услышал их разговор случайно, так же случайно узнал, что у мальчишки был рак и ему делали переливание крови и пересадку лёгкого. «Так он и стал химерой», — отмечает про себя Рейкен, прижимая колени к груди. А Мэри не упоминает никаких операций; девчонка жмётся к грязной стене, обнимая себя за плечи, на вид ей лет четырнадцать, а вот возраст Джеймса определить сложнее — он слабый и маленький, видимо, из-за своей болезни, но судя по его поведению и речи ему не больше одиннадцати. — А ты? — вдруг спрашивает он Тео. — Как тебя зовут? — Не имеет значения, — выплёвывает Рейкен, хмурится. — Я здесь по своей воле. Джеймс умирает первым, корчится от боли, пока ртуть стекает по его губам, густыми каплями срываясь на пол. Мэри пытается ему помочь, трясущимися руками держит его лицо, кричит, зовёт на помощь; Тео сидит всё там же, наблюдает, как девчонку отбрасывают в сторону, а Джеймса по полу уволакивают прочь из клетки. — Провал, — усмехается Рейкен сам себе. Тео не уверен, сколько прошло времени с момента их заточения, но явно не больше дня; мальчишка — Джеймс — умер в первые четыре часа, а вот у Мэри ртуть из носа пошла только сейчас, и она уже догадалась, что это значит. Рейкен поднимает на неё холодные глаза, в которых нет сочувствия, только облегчение — она умрёт, а вот он выживет. Он лучше. — Не говори им, — шепчет девчонка, стирая серебристую жидкость с губ рукавом грязной кофты. — Пожалуйста, не говори им... — её руки мелко дрожат, по щекам сбегают слёзы, и она всё умоляет Тео молчать. — Мне не нужно что-то говорить, — усмехается он, скучающе наблюдая за чужой истерикой, — они сами придут за тобой. Рейкен понял, как это работает, он сам подставлял шею под новые препараты, позволяя отравлять своё тело, потому что осознание того, что он действительно лучше, стоило той боли. Он пережил дюжину детей в первый месяц, он наблюдал за их болезненными смертями, наслаждался этим, потому что был уверен, что только он станет успехом. Тео беспощадно уродовал собственную душу, убил в себе последнее человеческое по приказам врачевателей, пачкал руки в крови, не боясь, потому что они говорили ему, что он может быть лучшим, может стать успехом. Врачеватели говорили ему, что Тара хотела, чтобы он убил её, но Тара в ту ночь истошно кричала, умоляя его спасти её, и Тео не мог отличить реальность от иллюзии, подавляя в себе страх, ведь если нет никакой высшей цели, зачем он убил её?***
Рейкена выдёргивает из сна тревога, он садится на матрасе, сонно оглядывая комнату и морщась от яркого солнечного света — уже день. Химера откидывает одеяло в сторону, поднимаясь на ноги, и бросает взгляд на уже пустую постель. Тео прислушивается к тишине в соседних комнатах, в коридоре, на первом этаже — никого нет. Лиама нет. Взгляд химеры падает на футболку, которой Данбар ночью вытирал его руки. Смазанные следы крови всё ещё остались на его запястьях, но раны — нет, ни следа от тех порезов, что Тео чувствует на своей душе, вывернутой наизнанку. Нужно извиниться перед Лиамом. Рейкен ещё ощущает запах его присутствия, а значит, оборотень ушёл не так давно.***
— Миссис Финч, — Лиам ловит её после урока, сам в школу пришёл только сейчас, всё ещё будто боясь появляться здесь, вновь ловя чужие взгляды на себе, отчего то мерзкое чувство — как при Анук-ите, вторящее ему, что он ошибка, — вернулось. — Тебя давно нет, — женщина отрывается от документов, лишь когда оборотень щёлкает замком двери, подходя к столу. — Что-то... Случилось? — и она заметно напрягается, откладывая бумаги и откидываясь на спинку кресла. — Вы же альфа и знаете про сверхъестественное, — решительно начинает Данбар, видит, как с каждым словом мрачнеет учительница, потому что в голове сразу всплывают воспоминания о том, в какой ситуации стая Скотта узнала, что она оборотень, воспоминания о её мёртвой дочери. — Знаю, но это никак не меняет наши отношения, — и она не хочет снова потерять кого-то. — С той тварью покончено, и я больше... — В городе снова что-то происходит, — прерывает её Лиам, кривит губы, когда миссис Финч замолкает, хмурится, — и я бы хотел попросить Вас предупредить меня или шерифа Стилински, если заметите что-то подозрительное. — Что-то? — уточняет она и судорожно вздыхает, пытаясь скрыть нервозность. — Пожалуйста, — умоляет Данбар, — я просто хочу, чтобы больше никто не пострадал. Лиам знает, что просит миссис Финч вновь окунуться в этот кошмар, но сейчас им нужны все возможные силы, каждый, кто может помочь, поэтому он и пришёл к ней: так он будет уверен, что в школе безопасно, так он сможет заставить себя ощутить иллюзию контроля над ситуацией, что неумолимо из-под него выходит. Оборотень чеканит шаг, направляясь к выходу из здания, останавливается у порога, доставая телефон, и на секунду замирает, открыв контакты: стоит ли позвонить Скотту? Данбар морщится, прячет телефон обратно и с места не двигается, чувствуя подступающую к горлу тошноту. Коридоры школы пусты — все на уроках, чему Лиам рад; он жмурится, идёт вдоль металлических шкафчиков, с трудом ориентируясь в пространстве и успевая залететь в уборную. Оперевшись на раковину, он склоняется ниже; горло обжигает острой болью, на губах остаются желчь и чёрная вязкая жидкость, похожая на густую кровь. Он не ел с утра, ушёл ещё до того, как Тео проснулся, надеялся, что станет лучше, но с каждым разом лишь тяжелее. Вода с трудом смывает тёмные пятна с керамической раковины, оборотень наклоняется к струе, стирая с губ то, что пахнет гнилью, и поднимает взгляд к своему отражению — выглядит болезненно, плохо. Зачесав волосы влажными ладонями назад, он выключает воду, пытается успокоить сердцебиение, по привычке ищет витамины, не отдавая себе отчёт в том, что после них становится лучше, даже не догадываясь, что они вызывают привыкание, провоцируя новые рвотные позывы. Лиам спешит убраться из школы как можно быстрее, толкает дверь парадного входа, кутаясь в куртку и чувствуя, как холодный ветер путается в волосах; взгляд цепляется за синий пикап на стоянке и знакомую фигуру рядом. — Выглядишь паршиво, — Тео слабым рывком отталкивается от кузова, проворачивает ключи на пальце, замечая, что подросток даже не скалится в ответ, потому что не просто выглядит — чувствует себя паршиво. — Как ты узнал, что я здесь? — Лиам не ждёт приглашения, обессиленно падает на пассажирское кресло, запрокинув голову. — Я ехал за тобой всю дорогу, — поясняет Рейкен, думав, что оборотень прекрасно знал о слежке. — Сталкерство, кажется, не является законным, — пытается язвить Лиам, но он не в том состоянии для этого. Тео слабо усмехается, заводит машину, а Данбар даже не спрашивает, куда они едут, — ему нет дела, он слишком устал. — Прости за ночь, — Рейкен нервно постукивает по рулю, старается даже краем глаза не смотреть на Лиама, думает — знает, — что он является причиной плохого настроения оборотня, ведь почти каждую ночь Данбару приходится возиться с ним. — Я не хотел напрягать тебя своим... — Уже напряг, — отмахивается Лиам, отвернувшись к окну. — Как-то поздно ты спохватился со своим «не хотел напрягать», — говорит раздражённо, устало, потому что пусть Рейкен сам себе помогает, Лиам не обязан, у него своих проблем по горло. — Лиам, у тебя всё в порядке? — и, к его удивлению, Тео не ведётся на его яд, поворачивается к нему, отвлекаясь от дороги, спрашивает излишне осторожно. — А не заметно? — усмехается Данбар, скрипя зубами. — Я просто в восторге от того, что мне приходится разбираться с последствиями убийства твоей, Тео, сестры, — и ядовитая усмешка сразу пропадает с его губ, оставляя после себя мерзкое послевкусие. Хотел ли Лиам сказать именно это? — Прости... — Рейкен не знает, что он должен сказать, извинения сами слетают с губ, вызывая у оборотня очередной смешок. — Перед ней ты тоже извинился, когда вырвал ей сердце, наблюдая, как она истекает кровью? Нет, Лиам хотел сказать совсем не это. — Ах, конечно, тебя же заставили это сделать, ты совсем не хотел её убивать, — снисходительно исправляется оборотень, не контролируя слова, будто сам не слышит, что говорит, и машина резко виляет: Тео жмёт на тормоз, грубо останавливаясь на обочине, почти доехав до клиники; его глаза уже искрятся, он зол, но гораздо чётче злости Лиам чувствует запах обиды. — Ты правда думаешь, что ко мне пришли три стрёмных мужика и сказали, что моя сестра — единственная, кто таскалась со мной по больницам, сидела по ночам, действительно была готова вырвать своё сердце и отдать его мне, — хочет, чтобы я убил её, и я просто сделал это в этот же вечер? Честно, Данбар вообще об этом не думал, в голове сам собой закрепился одиночный факт в биографии Рейкена: он убил сестру. И оборотень не думал, при каких обстоятельствах, как долго тот решался на это, колебался ли, — Лиам просто решил не вникать, потому что тогда, на фоне происходящего ужаса с врачевателями, подростку казалось важным лишь одно — факт убийства. — У тебя кошмары, малыш Лиам, да? — Тео срывается не потому, что они задели эту тему, а потому, что это сделал Лиам и после всего того, что он же ему и наговорил про искупление вины, вторые шансы, доверие. — Страшно? Родители по ночам говорят, что не любят тебя? А Тара умоляла убить её каждый чёртов день. Я не слышал её голоса ни разу за тот год до самой её смерти, и тогда я уже не помнил, как он звучит. Я слышал только шёпот врачевателей, их поощрения и одно единственное «убей меня» заевшей пластинкой, — сдавленно рычит Рейкен, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в чужих поблёкших глазах, кроме холода. — К чёрту, — выплёвывает Лиам и выпрыгивает из машины, громко хлопнув дверью. Тео не смеет пойти за ним, зло ударяет по рулю, откидываясь в кресле и не в силах унять злость. — Пойди проспись, Лиам! — кричит ему вслед, глядя, как подросток направляется в противоположную от клиники сторону. — Да что б тебя, — шипит уже себе под нос, закрывая глаза ладонью и пытаясь успокоить дрожь в руках. Он просто устал — Лиам просто устал, у него РПВ, ему и вправду приходится разгребать проблемы Тео, он, очевидно, всё ещё не отошёл от последних событий, и Рейкен не будет его трогать, завтра он извинится, завтра всё будет нормально. Тео пытается убедить себя в этом, но знает, что извинений не будет достаточно, что даже если это вспышка гнева, то Лиам наверняка и раньше думал о том, что сказал только что. С места он не двигается ещё долго, изредка скрипит зубами, прокручивая в голове возможные варианты развития событий, каждый из которых кажется ему отвратительным. Он наконец заставляет себя выйти из машины, потому что Дитон просил заехать ещё чёрт знает сколько часов назад и взять с собой Лиама... — Лиам всё ещё плохо себя чувствует, — не глядя на друида, бросает Тео, проходя в помещение. — Вы это... — глубоко вздыхает, ощущая, что на смену гневу приходит тревога, — проверите его? Не знаю... — Хорошо, — тихо прерывает его Алан и осторожно кладёт на металлический стол между ними мешочек, от которого ощутимо пахнет приглушённым травами аконитом: — Знаешь, что это? — Догадываюсь, — кивает Рейкен, наконец поднимая взгляд к ветеринару. — Ведьминские мешочки помогут нам выиграть время и тебе спрятаться от никсы, так как без него она всегда будет знать, где ты, благодаря клейму, — объясняет Дитон, ждёт, пока химера возьмёт его. — Всегда носи его с собой. Тео вертит тряпичный мешочек в руках, падая на кресло в углу комнаты, а мысли предательски беспорядочно мечутся, возвращаясь только к одному вопросу — что происходит с Лиамом? Рейкен пытается отвлечься, расспрашивает друида о наполнении мешочка, даже внимательно слушает про поверья о том, что если носить семена аконита в шкуре ящерицы, то можно стать невидимым: «Не буквально, конечно, — усмехается Алан, — Но от злых духов оно тебя спрячет». Тео ещё улавливает что-то про агат, но дальше не слушает, пустым взглядом сверлит телефон, тщетно ожидая хотя бы короткого сообщения от оборотня, но экран так и остаётся потухшим.***
До дома Лиам бежит, он задыхается, когда воздуха катастрофически не хватает, рвано дышит, опираясь на перила крыльца и не чувствуя облегчения, — злость кипит под кожей, по ладоням стекает свежая кровь, а поверх ещё не затянувшихся царапин-полумесяцев появляются новые. Данбар взбегает по лестнице к себе, чувствуя, что начинает обращаться, и противиться не выходит: клыки прорезаются болезненно, когти сильнее впиваются в кожу. Лиам с силой хлопает дверью, остаётся посреди комнаты, стараясь сконцентрировать внимание на чём-то одном, успокоить себя, но взгляд, как на зло, цепляется за матрас в углу комнаты. — Ненавижу! — в стену улетает бутылка воды, которую оставил химера. Лиам переворачивает матрас, подушки и простыни, со стола скидывает тетради и учебники, больно ударяет кулаком по стене, режет пальцы об осколки лампы, разбив и её. Но легче не становится, в ушах звенит щебетом синиц, а на пол летят грамоты и награды со стеллажа, и оборотень тяжело дышит, ловя собственный взгляд в отражении кубка. — Три вещи... — хрипит он, жмурится. — Три вещи не спрятать надолго: солнце, луну, правду, — но когти не исчезают, Лиам поджимает губы, повторяет снова, скулит, сгибаясь пополам: — Солнце, — Скотт бы разочаровался сейчас в нём, — Луну, — Лиам так боится стать монстром, так боится ошибиться, — Правду, — правильно ли он поступает, помогая Тео? Слёзы противно щиплют глаза, но он не может обратиться обратно. Подросток хватается за голову, зажимает уши, проговаривая громче, ещё раз, постепенно теряя смысл слов, будучи не в силах сконцентрироваться на нём. Стук в дверь окатывает ледяной водой, и Лиам замолкает, видя, как кто-то снаружи проворачивает ручку. — Сынок? — его отчим одёргивает руку, когда Данбар захлопывает дверь перед его носом, сразу закрываясь на замок. — Всё в порядке? Ты там с кем-то? Я слышал, что ты... — Я звонил Мейсону! — перебивает его Лиам, царапает когтями край комода, в который вцепился. — Всё хорошо, пап, я просто... Немного занят! — Ты уверен? — родной голос звучит испуганно, заставляя подростка вновь ощутить вину перед родителями. — Да, пап, — Лиам старается звучать как можно мягче. — Всё правда в порядке. Он оседает на пол, прижимаясь спиной к двери, пряча золотые глаза ладонями, не может уловить чужую улыбку на губах отчима, продолжает повторять свою мантру, пока силы не иссякнут и клыки не исчезнут от бессилия, но даже после обращения его трясёт от застрявшей в горле истерики.