Ты будешь моей Лютиэн

Птичка, птичка, В золотой клетке, Что же ты ждешь – венец или нож? Лети, птичка, с ветки на ветку, Жаль, что ты мне уже никогда не споешь.       В темной комнате всю ночь тихонько трещал камин, тускло подсвечивая комнату: письменный стол в углу, заваленный бумагами и книгами, полка со склянками, и шкаф у камина, на котором лежала ещё кипа листов.       Майрон, заснувший за столом, проснулся к обеду. Недовольно разминая затекшее тело, он сел у погасшего камина и начал стаскивать с себя рубашку, правый рукав которой был в засохшей крови. Саурон скривился, резко отрывая ткань от повязки, и осторожно освободил рану. Небольшая, казалось было, почти царапина, никак не хотела затягиваться. Хотя, возможно, дело в том, что руку перевязали далеко не самыми чистыми подручными средствами. Воспаленная и горячая, она уже мешала сгибаться пальцам. От постоянной пульсирующей боли майя был раздражителен. За последние несколько дней его начали бояться даже не особо сообразительнее орки и волкодлаки, особенно после того, как он во вспышке ярости мгновенно сломал одному из зверей шею. Отчитывающиеся перед повелителем старались не перечить ему и не встречаться взглядом, некоторые шарахались, когда он появлялся в конце коридора. Так что когда майя заперся в комнате, запретив его беспокоить по любым вопросам, вся цитадель вздохнула с облегчением.       За маленькой незаметной дверью, напротив окна, Саурон слышал ругающихся орчих и шум воды — там была его личная «ванная комната», и сейчас по его распоряжению прислуга наполняла кадку.       Саурон коснулся лба, вспоминая эльфийку в шатре. Может ему показалось? Нет, они точно похожи. Тинувиэль. Не зря говорили, что она прекраснейшая из детей Илуватара. Саурон помнил, как Лютиэн ворвалась в Ангбанд освобождать своего возлюбленного. А вместе с ним она увела покой и сердце майя. Как одержимый, он, поначалу, видел её в каждой темноволосой девушке. Годами после встречи с ней он почти не спал, боясь и одновременно желая увидеть её в грезах. На её портреты он истратил столько угля и сажи, что кожа рук надолго почернела.       Майрон посмотрел на холодные угли в камине, подернутые пеплом. Только несколько лет назад сердце успокоилось, а вчера... Вчера он снова ощутил это жгучее неясное чувство, когда увидел её в тронном зале - окровавленную, гордую и несломленную дорогой и пленом. Что сотню лет назад, что вчера ему стоило больших усилий сдержаться и не обрушить на неё всё, что давно жгло и бушевало внутри. Но сейчас всё изменилось. Теперь у него своя соловушка. В его "клетке". Его главный трофей и драгоценность. Только его. Майя не глядя нашарил на полке коробку с мазями, льняной бинт и направился в ванну. Голова раскалывалась от духоты и выпитого вина.       С трудом проснувшаяся Тинтаэль едва успела позавтракать, как всю кухню завалили работой. Новеньким методом тычков и наглядным размахиванием ведер и котелков объяснили, что надо делать: орки пренебрегали Всеобщим, а тем более эльфийским языком. Перетаскав на кухню всю посуду, девушки в шесть рук довольно ловко её перемыли; остальные тем временем чистили овощи и мясо, мешали тесто, стряпая нехитрый завтрак для всех. Разносить его оркам Тинтаэль наотрез отказалась, будучи в ужасе от вчерашнего. Виду она не подала, сославшись на боязнь заблудиться в замке. Но её трясло от мысли, что с ней может случиться в каждом закутке. После обеда на кухне осталась только Тинтаэль и ещё парочка девушек. Судя по красным глазам — ночь выдалась слезной у всех. Они успели немного разговориться, ни разу не упоминая вчерашнего вечера. Говорили о семьях, о доме. О оставленных и умерших. Несколько минут они помолчали, затем снова принялись за стряпню. Старая толстая орчиха с торчащим желтым зубом и большими ведрами приковыляла на кухню. Она попробовала обед, довольно облизала собственную ложку и спрятала за пояс. Несколько раз «каркнув» что-то, она показала девушкам на вёдра, затем на лестницу, крайнюю комнату, кухню, и плюнула под ноги. - Она хочет, чтобы мы убрались? - спросила Хильда. - Вода! - грубо перевела орчиха. - Горячая два. Холодный один. Быстро!       Втроем они поднялись по лестнице, помогая друг другу с тяжелыми ведрами, и зашли в указанную орчихой комнатку. В ней царил полумрак, было влажно и душно. Пахло травами. У двери лежали пустые ведра, посреди комнаты стояла деревянная ванна, в которой лежал мужчина с повязкой на глазах. - Это ОН? - шепотом спросила одна из новеньких, чьё имя Тинтаэль не запомнила. Хильда, вторая, кивнула, осторожно подтаскивая к ванне горячее ведро. - Смотри на руку. - Вижу. Это его наши так ранили? - Надеюсь. - Вот он и злой как собака. Ты видела, что он сделал с... - Не напоминай. Забыть бы скорее.       Тинтаэль, вошедшая последней, поставила ведро на пол и молча рассматривала майя, пока была возможность не встретиться с ним взглядом. Сколько бы он не испытывал ненависти к Перворожденным, а внешность у него была типично эльфийская. Острый прямой нос, высокий лоб и скулы, тонкие губы. Руки с длинными пальцами, мышцами-веревками, и голубоватой кожей. Смолисто-черная коса больной змеей развалилась на полу. Но внимание девушки привлекла заманчиво открытая шея. Она скользнула взглядом вокруг. Как назло, ничего острого. Даже если она успеет разбить один из флаконов, осколок может не оказаться достаточно смертоносным. Или Тинтаэль не достаточно быстрой. Нужно действовать наверняка. Она ещё раз огляделась. Совсем ничего, что могло бы помочь. - Ты чего? - Хильда осторожно коснулась её руки. Эльфийка вздрогнула. - Задумалась, - не соврала она, заметив раненую руку. Майя держал её на краю ванны вне воды. Она молча подошла чуть ближе, и коснулась правой руки майя. Тот вздрогнул от боли. Тинтаэль потянула узелок повязки. - С ума сошла?! - ахнули девушки. - Оставь и идем! - А кто завтра ему под горячую руку попадется - ты или я? - ответила Тин, размачивая бинт холодной водой. - Что, понравились вчера его руки? - съехидничала светловолосая. Тинтаэль встала и без лишних слов наотмашь ударила её по лицу, да так, что та отшатнулась. - Вы, люди, всё отмеренное вам время только про это и думаете? - Тинтаэль раздраженно скривилась. - Попробуй подумать вот о чем: чем быстрее его прекратит раздражать рана, тем быстрее он прекратит срываться на нас. Так что лучше помолчи, если не можешь сказать ничего умного.       Гортхауэр слышал разговор, но никак не отреагировал. Его забавляла ситуация - даже в таком "беспомощном" положении он внушал страх пленникам. И дело было даже не в чарах. "Да сожжет тебя свет Элберет", - подумала Тинтаэль, осторожно разматывая влажные бинты. Запахло кровью и травой. Сочащаяся сукровицей неглубокая рана с припухшими краями пахла какой-то горечью. Тинтаэль поначалу решила, что это запах травы, но уловила какую-то чужую нотку запаха и узнала яд. "То птичек жалеешь, то рыбок, то жуков...", - вспоминала она слова матери, которая стойко терпела больных животных около дома. Теперь к списку жалости раненых птичек и рыбок добавился Саурон.       Тинтаэль зашептала слова исцеления, выбирая нужную мазь, и наложила новую повязку. Майрон завороженно слушал её шепот, и едва не пропустил момент, когда Тинтаэль закончила. Он чуть повернул голову, но из-за повязки на глазах рассмотрел лишь тонкие пальчики и узкие ладошки. Эльда ойкнула и подскочила, когда Саурон внезапно взял ее за локоть. - Тхурэнгветил' - произнес он грубовато, на орочий манер, перехватил её руку здоровой, и осторожно коснулся губами ее запястья.       Эльфийка вспыхнула и залилась краской, смущенно выдернув руку, и через мгновение захлопнула дверью, где уже поджидали служанки. - Пусть кто-то только попробует прокомментировать эту мерзость, - предупредила она, отнимая ведра у Хильды. - Идем, иначе нам попадет от орчихи. Не люблю побои. Тар-Майрон приподнял с лица ткань, и осмотрел руку. Он пытался уловить исчезающее ощущение её пальцев, но тщетно. Подумать только, его боялись, трепетали перед ним, унижались. А эта взяла и пожалела. Он усмехнулся. Эльфка была права связывая его боль и злость. Возможно, дело было не только в лечении, но и в самой целительнице. Его до дрожи тянуло к ней, но оформить свои ощущения в слова он не мог. Он жаждал ощущать её боль и страх, вкус её кожи и крови. Чувствовать её ласку, её трепещущее тело , ловить горячее дыхание. От этих мыслей он невольно прикусил губу и задышал чаще. Если бы для этого нужно было покрыть себя ранами с головы до ног, он бы не задумываясь это сделал. Эти мысли теперь следовали за ним тенью каждую свободную минуту днем и ночью, и он начинал задумываться о их исполнении. А ничего не подозревающая Тинтаэль, уже в ночной тишине, неосознанно поглаживала запястье, которое поцеловал майя, и обдумывала имя, которым он ее назвал. "Тхурингветиль"