Синька

На секунду Май забыл, как дышать. Огромной волной накатили на берег его памяти школьные годы. Стало ли ему страшно? Не настолько, чтобы сжаться в нервный дрожащий комок. Было ли ему противно? Да, потому что работать в покое теперь не получится. Чувствовал ли он опасность? Да. Потому что, где Гордей, там опасность. Шатен стоял, чуть склонив голову вбок, придирчиво рассматривая реакцию, произведенную на дизайнера своими словами. Май изменился. Очень. Судя по тому, как он побледнел, он сам не знает, насколько не похож больше на того рыжеволосого задохлика с цыплячьей шеей, которого Гордей впервые увидел на перемене в столовой. Если объективно проанализировать всю сложившуюся ситуацию, Гордей никогда не задирал Мая, даже иногда сдерживал бешеного Германа, стараясь наблюдать за происходящим со стороны. Если говорить откровенно, то Гордей пару раз так отделал Мая, что тот шугался своей тени с неделю. Был ли Гордей мерзавцем? Вполне вероятно. Но пока его все устраивало. Он потерял человечность уже очень давно, так что не для кого было рыцаря в сияющих доспехах разыгрывать. - Май? С вами все в порядке? – Семен Аркадьевич обеспокоенно уставился на подчиненного. - Да. - Вы проведете экскурсию Гордею Михайловичу по нашему издательству? «Нет!» - хотелось сказать Маю и убежать обратно к себе в кабинет, запереться там на все замки, и подождать, пока этот дискомфорт от воспоминаний пройдет. - Май Евгеньевич? – переспросил Семен, уже подумывая о вызове скорой для сотрудника. - Да, - Синевский сдался на милость победителя. – Я познакомлю Гордея Михайловича со всеми нашими наработками. - Отлично. Вы можете приступать сейчас же. И позовите Тасю, пожалуйста. Идти рядом со школьным врагом было странно. Более чем. Гор выжидательно молчал, делая вид, что изучает здание с любопытством ребенка, наконец-то попавшего в вожделенный парк аттракционов. Май нервничал, отчего вытянулся по струнке, и шел, словно вместо костей у него металлический каркас. Он искоса поглядывал на своего школьного врага, стараясь угадать ход его мыслей. Он не изменился кардинально, может быть, еще больше возмужал. И серебряного колечка в левом ухе больше не наблюдалось. А глаза остались такие же: зеленые, холодные, с едва уловимой глубиной, хищные и совершенно парализующие. У человека с таким взглядом характер зловещий, не то, что жестокий. Впрочем, какое Маю было дело до гордейских глаз, носа, чуть вздернутого кверху на самом кончике, и губ, скривившихся в усмешке? Он замечал тонкости черт, запоминал их быстро, видел особенности и оттенки. Ему по профессии положено. И Гордея он изучал исключительно, как художник. А не потому, что боялся его до усрачки. - Вот кабинет нашего редактора. Замечательная женщина. Могу познакомить, - начал Синевский, как только они в молчании поднялись на третий этаж. - Как твои делишки, Синька? - с почти беззлобной ухмылкой поинтересовался Разумовский. – Соскучился по мне? - Ее зовут Вера Николаевна. Совершенный профессионал своего дела… - Синька, а ты, вроде как, не изменился вовсе. Совсем цыплячья шея стала. И тощий, как скелет. - И если повезет, то она расскажет о тонкостях работы… - Синька, и почему тебя шибзденышом называли? Ты же рельса. - И когда материал готовится, ведется тщательная перепроверка… - И плюнь на тебя, Синька, и сдохнешь сразу. Где твое мужское начало, задохлик? От резко повернувшегося Мая, Гордей попятился. Это было внезапно. Глаза дизайнера горели огнем. Челюсти сжаты предельно. - Значит, так. Не смей никогда называть меня Синькой. Не заговаривай со мной, кроме как по делу. Не смей меня оскорблять. И даже пальцем не трогай! - Иначе что? Затопишь меня слезами и за мамой побежишь? Кулак в нос прилетел мгновенно. Было больно. Искры из глаз не посыпались, но повело знатно. Так, что даже не верилось. Гордей проверил, не сломан ли нос, и повернувшись к Маю, хмыкнул. Синевский был в ярости. К чему все эти детские шутки во взрослой жизни? Десять лет прошло, а его кошмар внезапно взял и начался заново! Он замахнулся второй раз, но стальной захват сжал запястье. Зеленый взгляд подернулся инеем. - Еще раз так сделаешь, я тебе руку сломаю. - Еще раз мать мою приплетешь, я тебе язык оторву, - запястье сжали сильнее. Май почувствовал, как резкая боль пронзает кисть, и зажмурился. На долю секунды, которой хватило Разумовскому, чтобы понять, что слова – это лишь слова. Но ведь нос-то пульсировал. Освободив руку из стальных тисков Гордея, Май потер саднящее место, вложил в последний взгляд всю ненависть и презрение, какие только испытывал к этому человеку, и пошел в противоположную от кабинетов сторону. Гор наблюдал за ситуацией с недоумением. - А как же экскурсия, Синька? - Один пи*дуй, урод! И дизайнер удалился, всерьез задумываясь об увольнении. Тася стояла у дверей кабинета с табличкой, которая гласила, что Кирсанов Г.П. находится именно здесь. Она вдохнула и выдохнула, не решаясь войти. Шеф отправил ее с бумагами к их новому инвестору, чтобы обсудить детали, подписать документы. Почему Семен Аркадьевич не мог сделать этого сам, девушка недоумевала. Это же все равно, что бросить ее тело лингвиста под танк. Она всего-то полгода работает. И то, потому что Май так ее профессионализм шефу расписал, что Тася сама от себя пребывала в блаженном шоке. Девушка знала, почему Семен Аркадьевич так на нее злится. Он далеко не глупый мужчина, и понимает, что Тася слишком неопытна для такой работы. Она старается. Но иногда все же делает ошибки, которые ставят шефа в неудобное положение. И тогда Тася начинает плакать. А шеф только кряхтит, бубнит что-то недовольно, и требует кофе. Семен Аркадьевич - человек без возраста. Иногда девушка, принося ему на подпись документы, рассматривает его, стараясь понять, что перед ней за человек. Он ведет себя как старик, но внешность говорит об обратном. В пшеничного цвета волосах даже седина еще не пробивается, но от уставших серых глаз лучиками к вискам расползаются морщинки. Когда шеф не бреется, он вообще на участника Грушинского фестиваля похож. И он постоянно недоволен и Тасей, и Маем. В чем виноват Синевский, для девушки вообще загадка. - Так и будете стоять перед дверью моего кабинета? Мне бы в него попасть, - послышалось откуда-то сбоку. Девушка обернулась, и щеки ее заалели. Кирсанов Г.П. был красивым. Таким, какими бывают голливудские актеры. Он был на две головы выше Таси, широк в плечах, но не мускулист. Складывалось впечатление, что он сюда не на работу, а развлекаться приходит, настолько небрежными были его поза и поведение. Серая рубашка расстегнута на несколько верхних пуговичек, руки в карманах брюк, темные волосы уложены, на щеках легкая небритость, - идеал мужественности. - Простите меня! – Тася опомнилась только, когда теплые руки аккуратно сжали ее хрупкие плечи и бережно отодвинули в сторону. Кирсанов прошел в кабинет, приглашая жестом пройти и девушку. – Я..Я …Я по делу от Семена Аркадьевича Томина. Я..это… - Из издательства вы. Я в курсе. Проходите, - темно-карие глаза вспыхнули любопытством, рассмотрев теперь внимательнее девушку. «Ну и кадры прелестные у этого Томина работают». - Итак? Ваше имя? – с улыбкой мартовского кота Кирсанов ожидал ответа. - Тася….Эээ, Таисия Сергеевна Ромина, - девушка смущалась, стеснялась и чуть в обморок не упала на своем первом ответственном задании. - А я Кирсанов Герман Петрович. Что ж, Таисия Сергеевна Ромина, рассказывайте, почему я должен с вами сотрудничать? «Ну, точно. Я под танком. Под танком своей мечты» - скорбно подумалось Тасе. Самара, 2005 год. В квартире стоял стойкий запах перегара. Семен еле протиснулся из коридора в гостиную, переступая через кучи чужой грязной обуви. Ларисы нигде не было. Зато друг на дружке на диване валялись неопознанные, дрыхнущие тела. Мужчина свирепел, разглядывая дружков и подружек сестры, храпящих друг с другом в провокационных позах. Опять его младшая оргию устроила. - Лариса! Лариса, в лоб твою мать! - Семен обнаружил сестру в спальне, мирно спящей в обнимку с какой-то девицей. – Вставай, пока я тебя за волосы из постели не вытолкал! - Аааа? – из-под одеяла выглядывала бледная ступня сорокового размера. – Кто? - Вставай, пьянь! – мужчина откинул одеяло и закинул вялую поклажу себе на плечо, собираясь прогуляться до ванной комнаты. - Сема? Ты чего так рано? – Лариса не до конца проснулась, но понимала, что если брат приехал к ней, вообще приехал из Москвы, то серьезного разговора не избежать. Серьезных последствий тоже. Будь, что будет. Она дитя свободы, вырвавшееся из рамок общественной нормы, ей все равно будет на все плевать. - Значит, так. Я даю тебе пятнадцать минут на то, чтобы привести себя в порядок. Жду тебя на кухне. И не заставляй меня таскать тебя за волосы, - устало вздохнув, мужчина вышел, громко хлопнув дверью. На кухне обнаружился кофе. Только он. И сигареты. И ни то, ни другое, Семен терпеть не мог. Его здоровый голодный организм жалобно пискнул и заткнулся, поняв, что на этой кухне жрать нечего. Лариса выплыла из ванной спустя десять минут, закутанная в махровый синий халат. Каштановые волосы струились по плечам, а непослушная челка из прямой превратилась во взрыв на макаронной фабрике. Она робко присела на краешек табуретки, мазнув взглядом серо-зеленых глаз по хмурому лицу брата. Он был ее единственной опорой и поддержкой. С ним она могла быть собой. - Лара, что ты творишь? - Прости меня, Сема, - искренне ответила девушка. – Я не знаю. Просто, у меня период такой. Я…я запуталась немножко. - Птах, у тебя часто попойки такие? Ты же институт совсем забросила! Мать с отцом звонят мне каждый день! - Семен провел ладонью по небритому лицу. Он так торопился на поезд, что и побриться забыл, и вещи необходимые собрать. - Сема, кофе будешь? - Я не пью эту гадость, - брат поморщился. - Дурачок. Просто ты еще не пил его моего приготовления, - Лара деловито схватилась за турку. - Девочка моя, тебе же двадцать лет! Ты же только жить начинаешь! Хватит вести себя, как законченная… - Как кто? - Лар, я клоню к тому, что ты совсем запустила себя. Совсем от рук отбилась. - А когда я вообще под контролем была? - кофе варился, как назло, медленно, заполняя кухню несравненным ароматом. - Лар, родители любят тебя. Я уехал, и ты осталась единственной их опорой и поддержкой. Приди в себя, девочка моя. - Ты не понимаешь… - Все я понимаю. Ты молода. У тебя переоценка ценностей происходит. Тебя на эксперименты потянуло, - Семен скривился, как от оскомины, вспомнив голую девицу в спальне сестры. - Нет. Это не эксперименты. Это мой естественный, добровольный выбор. - Чего? - Сем, я не по мальчикам. Родители знают. Поэтому, дома я не появляюсь уже, черт знает, сколько времени. Поэтому, я не хожу в институт. Мне страшно, Сем. Я одна быть не могу. И рассказать больше никому не могу. И вообще…. - У тебя кофе убежит сейчас. - Черт. - Я тут подумал. Самара ведь может без тебя обойтись, как думаешь? – Семен задумчиво посмотрел в окно, принимая какое-то важное решение. - Сема? - Да. И свари на меня, пожалуйста, тоже. Москва, 2013 год. - Ну что ж, Таисия Сергеевна, я просто счастлив, что смог с вами познакомиться! – к концу диалога, Герман уже точно знал, чего хочет. Он хочет, чтобы скромная девочка Тася стонала под ним, обвивая его спину своими стройными ножками, и произносила с придыханием его имя. Она была особенной. От ее наивности и чистоты даже кожа зудела. Таких у пресыщенного Германа еще не было. Женщины кидались сами к его ногам, а это не способствует развитию контроля. Вот Кирсанов и не контролировал себя. Он вообще ни в чем себе не отказывал. С детства. Его баловали, подносили все готовое на блюде, разжевывали, клали в рот, да еще и глотать помогали. Пресыщенность – то, что сопровождало его по жизни. А в таких скудных условиях приходилось самому искать себе развлечения. И чем пакостнее они были, тем ярче казалась жизнь. - Спасибо за то, что выслушали и подписали документы, - Тасе было уже плевать на все. И на документы, и на шефа, и на мир во всем мире. Она была влюблена. - Не за что. Удивительно, сколько всего интересного вы рассказали. Я уже не жалею о своей затее. И этот дизайнер ваш.. - Май? - Да, Май. Что его прямо так и зовут? - Да. - Удивительно, каких только имен не придумают! – «Тебе ли говорить, Герман?» - пронеслось в рыжей голове и пропало. – Тася? - Д-да? - Давай поужинаем вместе сегодня вечером? - улыбаясь, Кирсанов смотрел пристально в ее голубые глаза, и знал заранее, что она скажет: - Д-да, Герман…