Синька

- Тася, прости, сегодня за тобой заехать не получится, я весь в делах, - Гера старательно врал в трубку, хотя голос звучал убедительно. – Мне так жаль, малыш. - Конечно, я понимаю, милый. Ты не беспокойся, я сама доберусь, - сегодня девушка решила заехать к Маю за вещами. Она свято верила, что если перевезет кое-какие вещи к Кирсанову, то он рано или поздно предложит ей жить вместе. Торопить события не следовало, но очень уж хотелось. В конце концов, стремление монополизировать мужчину – это истинно женская особенность. Ромина задержалась в издательстве, потому что необходимо было подготовить документы на подпись закрывшемуся в кабинете Томину. Порой Тася думала об этом мужчине, как о затвердевшем куске сыра, бесчувственном, грубом, безэмоциональном. Но потом, она понимала, что судит поверхностно, ведь не раз видела, как он улыбается, искренне и по-доброму, как вежлив и обходителен со всеми. Так почему же Тася не удостаивается хотя бы приветливого взгляда? - Таисия Сергеевна, - хмурость Семена зашкаливала. – Вы приготовили то, что я просил? - Да, Семен Аркадьевич. - Отлично. Можете быть свободны. Уже темно. За вами заедут? - Нет. Сегодня я добираюсь сама,- грустно ответила девушка, а Семен хотел съязвить по этому поводу, но не стал, видя это уставшее создание. Сущий ребенок. Вечно у него проблемы с такими. Вечно он попадается. - Нет необходимости. Я вас подвезу, - бормотнул Томин, а Тася улыбнулась. Стало еще паршивей. - Спасибо большое, Семен Аркадьевич! - И Тася кинулась к вешалке с ее тоненьким зеленым пальто. Дорога казалась удивительно долгой, хоть в такой час пробок уже практически не было. Тишина в машине не казалась напряженной, но Ромина чувствовала, что Семен Аркадьевич окаменел, словно статуя. Интересно, почему такую нелепую реакцию вызывает ее близость у этого мужчины? - Тася, почему же ваш жених не соизволил проводить вас? Сейчас уже рано темнеет, - полюбопытствовал Семен, но от девушки не укрылось некое ехидство в голосе. Как ей улавливать настроение этого мужлана? Слезы его не берут. Послушание и доброта – тоже. Наверняка остается только начать устраивать истерики и предъявлять претензии. Ромина прекрасно знала, какое тлетворное влияние на взаимоотношения между мужчиной и женщиной, оказывает женская истерика. Сильный пол боится женской слабости. Внимательно вглядевшись в занимательный профиль шефа, Тася решила, что будет игнорировать все его колкости. Пусть отскакивают от нее, как теннисный мячик от покрытия теннисного корта. Она будет такой, какая есть. И однажды проучит этого невыносимого человека. - Мой ЖЕНИХ, - произнесла Тася, словно это слово было невероятно сладким на вкус, - сейчас занимается делами своей фирмы. А вот почему вы решили меня подвезти – загадка. Если бы сумерки не скрыли его по-юношески пылающее лицо, он бы сквозь машину провалился от неуверенности и неожиданности вопроса. Доли секунды потребовались ему, чтобы придумать ответ, снимающий подозрения. - Я же не могу бросить сотрудницу в неловком положении. Хоть она и варит преотвратный кофе, - Тася закатила глаза. - Вы просто невыносимы! – воскликнула девчушка, сдаваясь. И скрестила руки на груди. – Вы несносны, грубы, агрессивны, что говорит либо о вашей неуверенности в себе, либо о вашем скверном характере. Я думаю, что у вас и то, и то! Семен позволил себе отвлечься от дороги и устремил взгляд на соседнее сидение. Тася изучала происходящее за окном. Ее плечи были напряжены. Волосы распущены. Заметно, как часто вздымается грудь под тонким пальто. Руки сложены на коленях. - Я не всегда был таким, Таисия Сергеевна, - пробормотал Томин, замечая краем глаза, как девушка оборачивается через мгновение к нему. – Когда-то давно, я был неплох. Очень даже неплох. «Еще до твоего рождения, девочка моя». - Я не говорила, что вы плохой человек, - девушка категорически отказывалась верить, что ее шеф мог просто так разоткровенничаться. Но за неимением других тем для разговоров, приходилось довольствоваться малым. - Я знаю. Но вы так думаете. И отчасти, вы близки к истине, - Семен завернул в небезызвестную арку, и проехав чуть подальше, остановил машину, и заглушил мотор. - Я не хочу, чтобы вы считали меня плохим человеком, Тася. Возможно, даже больше, чем я сам могу себе это представить. Даже в темноте было заметно, как сверкнули голубые глаза. Этот разговор грозил стать более интимным, чем необходимо допускать между начальником и подчиненным, но обоим казалось, что грань и так уже перешли. - Семен Аркадьевич, а вы были женаты? – девушка не поняла, почему спросила именно это из миллиона интересовавших ее вопросов, но надеялась, что ее шеф не станет вновь язвить и плеваться желчью. - Да. Представьте себе, был, - хмыкнул Семен и уставился на руль. Такой интересный. С кожаной обшивкой. Черный. - Ясно. - Что вам ясно, Тася? – удивленно спросил Томин. – Просто по одному ответу вам все ясно? Вы знаток психологии? - Вот опять. Вы ужасный ворчун, - забухтела Тася, продолжая, - Я думаю, вам нетрудно хоть иногда быть добрым и уделять внимание не только работе. А то скоро совсем с ума сойдете. Будете на посетителей кидаться. - Тася, вы нечто, - почти блаженно произнес Семен, а Ромина смутилась. – Моя жена когда-то давно говорила точно так же. И поверьте, с тех пор я изменился в лучшую сторону. - Страшно представить, каким вы ТОГДА были, - девушка принялась разглядывать свои ухоженные, по-девичьи нежные руки, и чуть слышно поинтересовалась. – А почему вы расстались? - Потому что я не мог дать ей то, чего она хотела. - Любви? - Я ее слишком сильно любил. Почти болезненно,- «как тебя сейчас». – Просто не мог тогда предложить ей покоя и стабильности. Хотел успеть все и сразу. И она не выдержала. - Вы до сих пор ее любите? – Тася уже не боялась его. Уже минут десять, как чувствовала, что проникается симпатией к этому мужчине. Просто потому, что ошибалась на его счет. Ее шеф тоже умеет быть нормальным. Захотелось улыбаться. - Нет. Она счастлива с другим человеком. У них дети и спокойствие, - с искренней радостью в голосе произнес Томин, а у Таси кольнуло в сердце. - А у вас? Что у вас? - А у меня недовольные заказчики, ленивая бухгалтерия, своенравный иллюстратор и кофейная зависимость, - перечислил Семен и засмеялся. – Просто мечта, а не набор. Телефонная трель мелодично и неспешно оборвала их диалог. Такой почти дружеский и уместный. Тася сбросила вызов и повернулась к шефу. Ей необходимо было бежать домой, пока момент не стал непозволительно слащавым. - Вы очень хороший человек, Семен Аркадьевич, - резюмировала Ромина, на мгновение припадая губами к гладко выбритой щеке опешившего Семена. – До свидания, шеф. И упорхнула. Изящно и быстро. «Пора с этим заканчивать», - устало хмыкнул Семен и повернул ключ зажигания. 1999 год. Наблюдать эту картину было выше всяких человеческих сил. Девочки прыгали, бегали, скакали, визжали. Урок физкультуры превратился в хаос. Хотелось навтыкать физруку за сдвоенный, да еще и с девчонками урок. Слушать писк от неудавшегося кувырка вперед стало решительно невозможно. Оторвашись от стены, парень поинтересовался: - Лев Дмитриевич, а можно выйти? - Иди-иди, только вернуться не забудь, - устало пробормотал физрук, на лице которого выразились все отчаяние и боль от происходящего. - Вернусь,- «как же!» В раздевалке было темно и пахло потом и пылью. Не самое приятное амбре для чувствительного носа. Вырвавшийся из плена здорового образа жизни прошел на ощупь вглубь раздевалки, пытаясь не споткнуться о разбросанные повсюду вещи. Выключатель, так как дело было в России, находился у дальней стены комнаты, в самом верхнем левом углу, поэтому, чтобы включить свет в помещении, необходимо было сначала сыграть в Форт Боярд. В темноте кто-то всхлипнул. А потом опять, и опять. Через минуту этот кто-то уже ревел. - Че за? – бормотал оступившийся, наконец, парень, после чего плюхнулся на кого-то подозрительного костлявого. – Ты кто? - А ты кто? – сквозь всхлипы произнесло нечто, и сжалось всем телом. - Я – парень, а ты как в мужской раздевалке оказалась? - Я вообще-то тоже парень! – буркнули из темноты возмущенно, и подумалось, что на физкультуре кому-то здорово зарядили мячом во время волейбола, раз он даже голоса различать разучился. Ему, в принципе, фиолетово, но извиниться можно. - Ну, извини. А чего ты тут плачешь тогда? - Спрятался. - А нафиг? – создавалось впечатление, что в темноте раздевалки сидит маленький ребенок, которого сейчас придется успокаивать. А этого не хотелось. Да и не умелось, в принципе. - Обидели. - Много? - Один, - всхлипы почти прекратились. - А чего ты в ответ не обидел? – недоумение зашкаливало. - Я не смог. И не захотел. Мама учила не отвечать злобой на злобу, - даже не видя лица, можно было отчетливо услышать сквозившее в голосе благоговение. - Странная у тебя мама. Больно? - Да. Живот болит сильно, - голос опять задрожал. - Так, давай, я сейчас свет включу, посмотрим. Вдруг серьезно? - Не надо. Ты посиди рядом, а? – жалобно попросило нечто. Теперь, когда голос перестал дрожать, было сразу понятно, что это мальчик. Но как можно реветь мальчишке? Это выше всякого понимания. – У нас тут урок следующий. Скоро звонок. - Ладно, но я только минутки две, а то физрук прибьет. - Этот может. - Да, зверь, а не мужик! – ухмыльнулись оба. - Спасибо за то, что сидишь со мной. Не считай меня слабым и маленьким только. - Да мне-то, все равно, вообще-то, - неловкость нарастала. Рука сама потянулась и нашла неизвестного цвета макушку. – Ты, это, не ной только. Парни ж не ноют. Волосы были чуть волнистые, непривычно мягкие, пахли какой-то легкой, но не приторной дрянью. А еще было правильным вот так сидеть в темноте школьной раздевалки и ерошить волосы совершенно незнакомого человека, пытаясь подбодрить. Уж что-что, а это совсем ново! - Я, это, пойду, наверное, - рука задержалась в волосах еще на секунду, но потом все же отпрянула. – Ты будь смелее, и все. Будут задирать, дай сдачи. Я всегда так делаю. Чувствовалось, что недавняя плакса улыбнулась. Было странно. - Хорошо, я попробую, - послышался тихий голос, вполне себе мальчишечий. - Ну, вот и круто. Я пошел. - Пока. - Пока. - А как тебя зовут? – ответить не получилось. Прозвенел звонок, и ученики готовы были снести дверь, ведущую из спортзала в раздевалку… 2013 год. Май никогда не думал, что будет так много думать. Его, кроме неспособности постоять за себя, с детства раздражало, когда он не мог понять что-то или кого-то. Принцип действия, мотивацию, цель. И вот сейчас, будучи уже довольно сознательным мужчиной, умным и образованным, он в толк взять не мог, что за белиберда происходит в его жизни. Снова. В больницу он больше не ездил. Он мог обманывать себя и говорить, что просто не хотел видеть Гордея, но ведь это было бы чистейшей ложью. А врать Синевский не любил. Иногда не договаривать – да, но врать – никогда. За окном шелестели опадающие листья, а работа была уже закончена. Приходилось отыскивать у Леры на полке роман представителя какой-нибудь зарубежной литературы и постепенно впадать в уныние. Лера пропадала постоянно со своей новой подругой Ларисой. Май не возражал. Его девчушке давно пора было перестать шарахаться от каждой тени, уж слишком много времени прошло. Так вот, Томина – самый лучший вариант для такого меланхолика, как его Лера. Но догадывается ли она, как Лариса смотрит на нее? Чтение пошло на лад только с двадцать первой страницы. Спроси у Синевского сейчас, о чем были предыдущие двадцать, он бы и не вспомнил. Бальзак писал удивительные новеллы и романы, но читать порой его было невозможно. Но кто такой Май, чтобы спорить с признанным гением литературы? «Я так и знал, что ты по мальчикам!» Можно подумать, Май всех подряд валил и трахал. Или его. Он вообще никогда таких эмоций противоречивых ни к кому не испытывал. Каких – ответить затруднялся. «Какая пошлая, ничтожно малая благодарность!» - это была провокация? Это была провокация. Разумовский, с момента появления в его взрослой жизни, все время толкает Мая на необдуманные, глупые поступки, реакцию, эмоции, не имеющие под собой абсолютно никакого основания. Это как дешевый психологический триллер – не знаешь, то ли он чувствует к тебе что-то, то ли прирезать хочет, когда ты бдительность потеряешь. « Не спрашивай, почему я это сделал. Я не знаю», - конечно. Он последние мозги растерял еще в армии. А служил ли Гордей в армии? Мобильный телефон недовольно завибрировал, чуть подаваясь к краю журнального столика. Трубку брать не хотелось. Но пальцы сами нажали на принятие вызова, когда стало заметно, кто звонит. - Чего тебе надо? – пробурчал Май, глупо улыбаясь. Хорошо, что собеседник не видел. - Шоколада, - ответили на том конце. – Я звоню по работе. Сроки горят. Меня не будет еще сутки, а до Семена, как до Кремля, хрен дозвонишься. - Что именно тебя интересует? – разочарованно спросил Синевский. Опять захотелось читать. - Почему ты ко мне не приходишь? - Потому что я тебя…Эй! Это же не по работе! – мысли текли лениво, и Май чуть не ляпнул, чего не следовало. На том конце провода замялись. - Мне это важно знать, Синька. И я, между прочим, тоже тебя боюсь. - В жизни не поверю. Ты, наверное, ничего не боишься. Ебаный Чак Норрис! - Синька, Герман не объявлялся? Он трубку не берет. Вне зоны доступа. - Волнуешься? – разочарование в голосе скрывать было трудно. - Интересуюсь для общего развития. - Для общего развития, мне все равно, где ТВОЙ Герман! Даже если он сдох и разлагается в ближайшей канаве! Хотя, такое говно… - Май, ты ревнуешь, что ли? – Гордей спрашивал недоверчиво, а Май не мог видеть, какие эмоции отразились на лице мужчины. - Тебе уткой голову не перешибало в больничке? – руки задрожали, но хотя бы голос удалось сохранить спокойным. – Я вас обоих ненавижу. Больше, чем кого-либо когда-либо. - Что ты сейчас делаешь? – Разумовский периодически игнорировал чужие вопросы. Вопросы Синевского – чаще всего. - Я читал. Ты меня отвлек. - Как книга называется? – и дизайнер впал в ступор, потому что названия не помнил совершенно. В отчаянии он полез за книжкой. – Ты что, не знаешь, что читаешь? Это нелепо, Май. - Заткнись. Я читаю «Шангреневую кожу»! – победно провозгласил Синевский, а на том конце рассмеялись. - Ясно все с тобой. Синька, много размышлять вредно. Кто-нибудь может дать тебе пинка, пока ты будешь увлечен размышлениями. А то и еще хуже. - Ты бесишь меня! Но ты специально, поэтому я буду игнорировать тебя! – Синевский услышал звонок в дверь, и поднялся открывать. Лера вернулась с прогулки. – И пойду, дверь открою. Замок поддался легко, но как учила мама… - В глазок смотреть стоит иногда, - хмыкнул Герман, толкая Мая в грудь и захлопывая дверь за собой. - Я перезвоню, - сказал Май, перед тем, как получить по лицу. - Ты знаешь, что я ненавижу тебя!- наступал Герман, перехватывая руки отбивающегося Синевского, оттесняя его к стене прихожей. – Ты мерзкий, юродивый педик! - Кишка тонка грохнуть меня уже?! – выкрикнул Май, гневно сверкая глазами. В собственном доме, он не позволит никому над собой издеваться. И сколько уже можно? – Папенькин сынок! - Я смотрю, тебя не пиздили давно, - ощетинился Кирсанов, а горячее дыхание было пропитано алкоголем. – Сука! Май почувствовал, как нос хрустнул, а из глаз брызнули слезы. Было больно, и не показать этого невозможно. Но бешенство уже закипало в крови. - Это все, слабак?: - продолжал Май, пока Герман прикладывал его об стену. Столько, сколько и не сосчитаешь. Голова раскалывается. - Мразь! – шипит Кирсанов, а потом впивается губами в губы Синевского. Вот так и происходит переоценка ценностей. Перезагрузка системы. И распахнуть шире медовые глаза невозможно. Это не поцелуй. Это пытка. Чуть обветренные, коньячные губы насилуют, терзают. Кажется, Маю прокусили губу. Он чувствовал солоноватый привкус на языке. Но он не будет отвечать. Он будет отпихивать эту ошибку природы от себя ноющими от боли руками, даст коленом поддых, оттолкнет, убьет, да все, что угодно, только не ответит. Синевского впечатали в стену. Он начинает осознавать, что холодные, жесткие руки пробрались под домашнюю футболку и цепляются пальцами за спину, царапая. А зубы кусают губы, пока язык пытается проникнуть глубже. У Германа закрыты глаза. Это становится последней каплей. Май отталкивает Кирсанова из последних сил, сползая по стене. Его глаза могут заживо сжечь. Ярость выплескивается через край, а тело уже не чувствует боли. - Чтоб ты сдох, сволочь!- шипит Синевский, вытирая ладонью кровоточащий нос. - Только вместе с тобой, ублюдок, - и Кирсанов пошатываясь, вываливается за дверь, открыв ее не с первого раза…