С первого взгляда

      Подтаявший снег предательски скользил под ногами. Вайк брел, спотыкаясь, по обледеневшим камням — наверх, к цепи, держащей каменную чашу. Пламя металось внутри, крича и требуя, каждый миг промедления превращая в вечность, но Вайк просто не мог… просто не мог идти быстрее.       — Лорд Вайк.       Сейчас, безмолвно выдохнул Вайк. Я уже почти добрался. Сейчас.       — Лорд Вайк, — повторил тихо чужой голос, но Вайк не ответил и не обернулся. Ревущий гнев Пламени внутри кричал тысячами голосов, и он…       Он не мог отказать им. Он не мог.       Кто-то преградил ему дорогу у самой цепи, и Вайк бессильно сжал в ладони древко копья. У него не осталось сил, чтобы сражаться, но если он не сделает еще хотя бы шаг, Пламя сожрет его изнутри, выжжет всепоглощающей, непримиримой яростью, для которой не было ни компромиссов, ни оправданий…       — Я не могу, — выдохнул Вайк, — я не…       — Я знаю, — сказал Шабрири. Он не двинулся с места. — Ты едва стоишь на ногах, лорд Вайк, ты сорвешься, и я не удержу тебя. Подожди.       Вайк стиснул пальцами его плечо — не чувствуя боли; не чувствуя ничего, кроме бьющегося внутри гнева и стыда за то, что он не мог воплотить этот гнев, не мог облечь его ни в голос, ни в слово, ни в пламя. Как он мог — стоять здесь, неся в себя сотни чужих молитв, тысячи проклятий, и не делать ничего; как он мог остановиться в шаге от чаши, когда пламя погибели лежало всего лишь по ту сторону пропасти…       Вайк медленно, очень медленно выдохнул сквозь зубы.       Только в катакомбах под Лейнделлом ему довелось точно так же потерять себя в Пламени. Но тогда искра, поселившаяся в нем, затихла сама; а сейчас…       — Шабрири, — прошептал Вайк — и запнулся, потому что в человечьих языках не было слов, которыми можно было сказать о Яростном Пламени, или об отчаянии, или о гневе. Ему хотелось выкричать свою вину — за то, что он так долго не слышал, за то, что он так долго шёл, за то, что он так долго… так долго позволял существовать миру, в котором крик Шабрири не был ложью.       Он просто не знал слов, что могли бы сказать об этом.       Вайк с усилием разжал пальцы в железной перчатке. Ни Яростное Пламя, ни его посланник не внимали просьбам о прощении, какими бы искренними те ни были, да и кому было нужно прощение. Им был нужен огонь, способный сжечь Древо.       Совсем близко. Совсем близко.       Шабрири отступил в сторону, ни произнеся ни слова в ответ, и Вайку вдруг показалось — кем бы тот ни был, человеком, духом или аватарой бога, в эту минуту Шабрири по-настоящему понимал его. Глубоко вздохнув, Вайк ступил на обледеневшую цепь — та была широкой, но он не был уверен, что не оступится, если ускорит шаг.       Пламя билось внутри; размеренно, неотступно, каждый глоток ледяного воздуха наполняя лихорадочным жаром. Когда он сгорит, принеся себя в жертву огню погибели, будет ли это так же мучительно, как тогда, когда его доспех плавился в объятиях Трех Пальцев? Заберет ли его безумие хаоса?       Пусть; горячечный гнев бился в висках. Всё сгорит в Яростном Пламени — пусть он сгорит тоже, станет еще одним криком в тысячеголосом вое, прежде чем всё поглотит желтоглазый огонь. Вайк поднялся на кромку чаши, тяжело опираясь на древко копья, и взглянул на дно легендарной кузни: там были лишь тлеющие угли. Бессильные, почти мертвые; и всё же снег таял, не касаясь железной чаши, и не оставлял за собой даже пара.       Сейчас, безмолвно сказал мертвым углям Вайк. Сейчас. Он… только придумает, как это сделать, и…       Это работа дев-служанок, становиться огнем; он был только рыцарем. Но Яростным Пламенем мог стать любой, потому что крик Шабрири слышал каждый из живых; потому что отчаяние и гнев не делали различий между человеком и зверем; потому что правила и законы Кольца Элден были всего лишь прихотью, врезанной в мироздание по воле Марики — и Пламя могло стереть их…       Вайк опустил копье на землю и, распрямившись, развернул ладонь. На его пальцах трепетали первые языки огня — еще совсем тусклые, едва отливающие желтым. Ледяной ветер мог бы погасить их одним случайным дуновением, но Вайк не боялся ветра. Пламя росло внутри него, пронизывало его насквозь, заслоняя всё прочее.       Он горел, не сгорая, кричал от боли, не в силах произнести ни звука — выжигая в себе самом истину, складывающуюся из гнева, из отчаяния, из крика тысяч голосов. Слова складывались из нее, слова проклятия или молитвы — если для Яростного Пламени была разница между тем и другим.       Сожги Древо до корней, безмолвно выдохнул Вайк мертвому огню. Испепели всё, что разделяет и различает. Пусть хаос поглотит всё, чтобы ничего не осталось, чтобы смолк каждый крик и замерло каждое дыхание, чтобы осталось только единое сущее, спящее в теплом пепле… ты видишь, мне не хватает сил; мой огонь сжигает только меня, но если крик тысяч голосов еще что-то значит… если жертва, принесенная добровольно, еще зачтется…       Может быть, он ослеп. Он не видел ничего, кроме пламени. Не было больше ни холода, ни ветра, ни твердой земли под ногами; всё вокруг горело и корчилось в желтоглазом огне, яростном и бессмертном, от сердца мира до его границ.       И когда Яростное Пламя забрало лорда Вайка, рыцаря Круглого стола, до конца, огонь погибели вспыхнул снова.

***

      Почему-то у него очень болели глаза.       Вайк моргнул. Это не помогло.       Его озарял неровный свет, и под головой было что-то поприятней обледеневшего железа. Похоже на дорожную сумку. Он лежал на земле, точнее, на кромке все той же чаши — из ее центра теперь шел жар, который невозможно было спутать ни с чем другим.       Высоко в небе тлела крона Древа.       Вайк моргнул еще раз. Шевельнулся — тело отозвалось, словно он всё ещё был жив.       — Он проснулся? — спросила Хьетта где-то в той части мира, которую Вайк не мог разглядеть. — Наконец-то. Боги, я боялась, что Пламя заберет тебя навсегда.       Она помогла ему подняться, и Вайк сел, все еще пытаясь проморгаться. Глаза болели нещадно.       — Я тоже… так думал, — хрипло сказал Вайк. — Но…       Древо было на месте. Горели его листья, но ствол и толстые ветви оставались нетронутыми. Золотой свет все так же лился на Междуземье. Неосторожно всмотревшись, Вайк со сдавленным проклятием заслонил глаза ладонью: свет резанул болью, как нож.       — Я что-то сделал не так?       — Ты все сделал правильно, лорд Вайк, — ответил ему спокойный голос. Шабрири; он тоже был рядом. — У тебя болят глаза, потому что ты только что отдал себя Пламени. Это скоро пройдет.       Вайк заставил себя отнять ладонь от лица и снова, смаргивая слезы, вгляделся в смазанные очертания Древа. Нет, ему не почудилось; горела только крона.       — Древо питает сила Великой Воли, — тихо сказала Хьетта. Шабрири склонил голову, безмолвно соглашаясь. — Но даже сама Марика боялась огня погибели… зачем тогда?..       — Шабрири, — позвал Вайк, щурясь от рези в глазах. — Ты знал? Что оно не сгорит до конца?       — Да, — ровно ответил Шабрири. — Ты не первый, кто одолел стража кузни, и не первый, кто возродил огонь погибели. Несколько раз Лейнделл засыпало пеплом, но ни кузня великанов, ни Яростное Пламя не могут сжечь Древо, пока заперта Смерть Предначертанная.       Часть районов столицы похоронило под пеплом. Вайк помнил крыши, торчащие из земли — нелепые остатки города, который выстраивал все новые дома и новые мостовые, укладывая их друг на друга, превращая Лейнделл в многоярусный некрополь. Он никогда…       На самом деле, он никогда не задумывался над тем, откуда в столице столько пепла. Там шла война с драконами, в конце концов.       — Смерть Предначертанную охраняет Маликет Черный Клинок, и его боялись даже полубоги. К тому же, никто не знает, где сейчас Маликет, — напомнила Хьетта, — в своих странствиях я ни разу не слышала о нем.       Пламя, которого Вайк почти не ощущал с самого пробуждения, вспыхнуло ярче пылающей кроны Древа: ты, что назвал себя нашим лордом; ты, что не побоялся отдать себя Пламени, разве ты отступишь сейчас? Ты, что видел мир в огне и гневе, ты выцарапал из себя нашу истину; разве страх окажется сильней нее?       Вайк глухо закашлялся, опомнившись от горячечного наваждения. Пламя срослось с его душой еще тесней, и теперь Вайк едва мог отличить свою волю от чуждой; секунду назад он был готов броситься на клинок Маликета — без сомнений и колебаний.       Шабрири молчал, словно никто из тех, кто был сейчас рядом с ним, не нуждался в ответе — и так оно и было.       Вайк глубоко вздохнул.       — Ты знаешь… где скрывается Маликет?       — Прости меня, мой лорд Вайк, — Шабрири медленно покачал головой, — этого я не знаю.       Хьетта нерешительно перекатывала в пальцах иссохшуюся виноградину.       — Глаза Пламени не видели его? — спросила она. — Ведь… их так много. Повсюду.       — Да, — помедлив, отозвался Шабрири, — от их внимания нелегко ускользнуть. Но они не видели и не слышали ничего о Маликете.       Остатки Великого Каравана, вспомнил Вайк. Кочующие торговцы бродили по Междуземью, забираясь в самые дальние углы, чтобы не попасться охотникам Золотого порядка — тем, которые охотились на еретиков, а не восставших мертвецов. Они прятали лица под повязками, но глаза выдавали их — в них сияло желтое пламя, которое узнал бы любой, кто видел его хоть однажды.       Вайк глубоко вздохнул. Огонь погибели пылал горячо, но ему нужна была пища, как и любому другому огню; если Древо не поддастся, огонь угаснет вновь, и Вайк не был уверен, что сумеет разжечь его снова.       — Я не вижу, куда указывает свет, — тихо призналась Хьетта. Ее руки были пусты; она все же решилась съесть еще одну виноградину. — Прости меня, мой лорд… из меня вышла бы скверная дева-служанка. Я не знаю, куда нам следует идти.       — Если все глаза Шабрири не видят, где Маликет, то тебе не в чем себя винить. — Вайк отвел взгляд от горящей кроны. Скоро пепел разнесет по всему Междуземью, и охотники Золотого порядка ринутся искать еретиков, посмевших совершить великий грех. — Ведь не может же он сидеть внутри Древа? Если он заперт рядом с Марикой, то Древо невозможно будет сжечь никогда…       — Замок, запирающий собственный ключ. — Шабрири едва заметно склонил голову. — Но ты ошибаешься, мой лорд Вайк. Уже после Раскола Маликета видел кочевник, странствующий по Кейлиду. Жаль, это было последнее, что он видел.       — Лучше, чем ничего, — пробормотал Вайк. Нужно в самом деле искать смерти, чтобы решиться странствовать по Кейлиду. Впрочем, может, тогда еще не все владения Радана сожрала гниль.       Если Шабрири не ошибался, то, по крайней мере, у них был шанс отыскать стража Руны в Междуземье. Где-то, где нет ни следа Яростного Пламени; где-то, где никто не смог бы его найти… Вайк обошёл немало земель на острове, но старые воспоминания словно заволокло туманом, обесцветило, не то заточение, не то само Пламя. Разве могли быть на свете места, куда оно не нашло бы дороги? Везде рос виноград Шабрири, всюду можно было отыскать янтарную крошку негаснущих углей в земле; Пламя селилось не только в людях, но и в зверях, во всём, что было живым. Всюду, где мог раздаться крик, рано или поздно звучало эхо первородного хаоса.       Если только…       Это была в самом деле безумная идея, но ему просто больше ничего не приходило на ум.       — Это правда, что ты стал первым, кто принес Яростное Пламя в Междуземье?       Шабрири повернул голову. Вайк вздрогнул: даже сквозь повязку и касу он ощутил взгляд посланника хаоса; его опалило бессмертным и больным жаром, как целую вечность назад, в катакомбах Лейнделла. Даже слепая дева-служанка ощутила, как плеснулась рядом сила Пламени — выпрямилась, повернулась к незримому огню.       — Так говорят легенды, мой лорд Вайк, — сказал Шабрири, — тебе ли не знать их?       — Ты не помнишь? — спросила Хьетта. В ее голосе не было ни страха, ни жалости — только удивление, искреннее, как у ребенка.       — Фарум Азула.       Слова вырвались у Вайка быстрее, чем он понял, почему произнес их.       — Город из другого времени, — продолжил он в наступившей тишине. — Королевский город высоко в небесах… гробница первого лорда Элден, лорда-дракона Пласидусакса. Только крылатые могут попасть туда. Я не знаю, есть ли в Фарум Азулу другие пути, но это единственное место, что могло быть опечатано до появления Пламени в Междуземье. Из тех, что я знаю, конечно же.       Он был дружен с драконами. Он видел Фарум Азулу своими глазами.       Жар, обжигавший его изнутри, отступил; Шабрири чуть повернул голову.       — Фарум Азула, — негромко повторил он. Его голос был по-прежнему совершенно спокоен. — Я слышал о ней. Да. Яростное Пламя не нашло туда дороги.       — Мы тоже можем ее не найти, — сумрачно сказал Вайк. — Я не знаю, как попасть в Фарум Азулу без крыльев леди Ланссеакс.       Хьетта улыбнулась. Вайк никак не мог привыкнуть к тому, что ее улыбка по-прежнему была светлой, как будто ни иссушенные Пламенем человеческие глаза, ни мучительный крик Шабрири не могли ее омрачить.       — Как хорошо, что я не послушалась тебя, лорд Вайк, когда ты хотел отослать меня прочь. Кто бы тогда провёл тебя в Фарум Азулу, не будь рядом девы-служанки?

***

      Каждый раз Вайк обещал себе перестать удивляться чудесам, на которые была способна магия дев-служанок, и каждый раз об этом забывал. Он мог быть хоть тысячу раз лордом, но он не мог перешагнуть огромное расстояние от кузни великанов до Фарум Азулы в одно мгновение — что говорить о нем, даже Шабрири, голос хаоса, этого не мог.       Хьетта проделала это все с той же беззаботной легкой улыбкой. Вайк заморгал: ветры Фарум Азулы хлестнули его по нещадно болящим глазам, словно плеть.       — Благодарю, леди Хьетта, — кое-как выговорил Вайк, пытаясь повернуться так, чтобы уберечься от ветра. — Осторожней, тут пропасть.       — Где? — спросила Хьетта. Вайк окинул взглядом место, где они оказались, и неслышно вздохнул.       — Везде.       Древний город рушился столько лет — и никак не мог рухнуть. Вайк не был драконом, он не чувствовал течений времени; когда он спросил у Ланссеакс о страшных вихрях, что могли разбить на части даже каменную крепость, та лишь рассмеялась — так, как смеялись драконы, что от их рыка содрогалась земля — и расправила крылья. Ее огромные крылья, крепкие как камень и будто позолоченные изнутри, штормовые ветры пытались разорвать, как тонкую парусину — и ей нравилось это точно так же, как нравилось, когда Вайк бережно касался блестящей чешуи, словно та была не прочней хрусталя.       Над Фарум Азулой все так же кружили драконы, танцуя со смертоносными вихрями, и Вайк вгляделся в далекие силуэты — но не нашел среди них окутанного алыми молниями. Может быть, сейчас ему нашлось бы, чем удивить Ланссеакс; ей пришелся бы по нраву огонь, который мог бы посоперничать с драконьим…       — Время здесь едва подвластно законам Золотого порядка, — вдруг произнес Шабрири. Наклонившись, он прижал ладонь к подрагивающему камню обломка крепости, на котором они стояли. — Здесь всё пронизано силой Горна. Она скована порядком Воли, что был врезан в Кольцо Элден, и неуклонно тает; но даже ее остатков здесь больше, чем во всём Междуземье.       Ланссеакс рассказывала о Горне. Она не сожалела о перекованном Марикой Кольце Элден и не сожалела о падении лорда Пласидусакса; драконы любили лишь сильных и признавали лишь сильных. Если время Горна ушло, сказала Ланссеакс — она была тогда в своем человечьем обличье, Вайк мог поднять ее на руки и смотреть, как алые искры молний перебегают с ее тела на его — пусть будет так. Если ушло время Смерти — значит, Смерть слаба. Мы будем бессмертны, лорд Вайк, ты и я; твой закон говорит, что люди должны быть людьми, а драконы — драконами, но я бросаю ему вызов, когда хочу, и ты смотришь на меня, как на человеческую женщину. Кто из нас сильнее?       И Вайк смотрел на нее, пьяный от запаха грозы и привкуса меди на языке, и нерушимые законы Золотого порядка могли гореть в огне. Сейчас, может быть, он нашел бы для нее ответ. В нем не было бы ни единого человечьего слова — он был бы соткан из Пламени, что обратит в пепел само Кольцо Элден, но драконы всегда понимали огонь лучше слов.       — Я слышу вой, — вдруг произнесла Хьетта. Повернув голову, она смотрела в ту сторону, где стена крепости обрывалась, подставляя ветрам треснувшую, но еще держащуюся в воздухе площадку; Вайк мог разглядеть на ней несколько движущихся силуэтов. — Это не драконы?       — Звериный народ, — отозвался Вайк. — Зверолюды служили драконам в давние времена.       — Полукровки? — переспросила Хьетта. Улыбка стерлась с ее лица; она подняла ладонь, чтобы соткать защитные чары.       — Не уверен, — качнул головой Вайк. Во времена Горна кровь народа не имела значение; дракон мог быть человеком, а человек — зверем, или быть каждым из них одновременно. Может быть, полукровки, живущие в Междуземье, были наследием звериного народа, а может, и нет. — Они охраняют гробницу своего лорда.       Маликет Черный Клинок тоже был из зверолюдов, даром что был названым братом человеческой богини. И, возможно, если он знал, что без Руны Смерти невозможно сжечь Древо — если хотел скрыться — Фарум Азула, спрятанная в ином времени высоко в небесах, могла бы стать ему убежищем.       Руины древнего города дрожали от кружащихся рядом вихрей. Проследив взглядом путь к высокой башне впереди, Вайк шагнул вперед, на осколки, зависшие в пустоте, и пытался надеяться, что Яростное Пламя сумеет сжечь Маликета в пепел в одно мгновение. Он мог быть претендентом на трон Элден или рыцарем драконов, это ничего не значило перед Смертью Предначертанной; но Вайк шел вперед, потому что Пламя горело ярче, чем прежде, потому что эхо голосов все еще не затихало, и потому что он не мог не идти.