Глава 1.
По узкой проселочной дороге медленно и печально брел маленький караван. Грязь противно чавкала под копытами усталых лошадей, люди угрюмо молчали и кутались в мокрые насквозь плащи, неприязненно поглядывая на теряющийся в пелене дождя силуэт переднего всадника. Много, много лет назад, не зван и не ждан, он заявился в стольный град к князю на пир. Могучий, хитрый, талантливый и гордый, своими ратными подвигами и чародейскими умениями заслужил сначала милость, а затем и дружбу князя. Его, княжьего побратима, сильнейшего и мудрейшего, кто-то боялся, кто-то любил, кто-то ненавидел, но уважали все. Но прошло время, давно умер старый князь, годы согнули спину и иссушили тело. И вот он уже седой старик, и в дрожащих руках его не окованный сталью посох боевого чародея, а простой, служащий больше опорой чем, подспорьем в ворожбе. И все чаще ловит он жалостливые и презрительные взгляды и слышит за спиной шепотки. Но он помнит, он знает, он видит больше всех. Пусть уже не сильнейший, он все еще мудрейший! Почему князь не ценит его советов? Почему не верит в его открытия? Как смел наглый мальчишка предать своего наставника, почти деда? И вот гордый, но не сломленный старик покинул неблагодарных глупцов и отправился в почетную ссылку в свое имение. Тяжело ступает лошадь по раскисшей дороге, тяжелые думы ворочаются в голове у ее всадника. Заложен нос, болит спина, свело сжимающие поводья пальцы, но кривит тонкие губы злая усмешка. “Стар, говорите? Никчемен, говорите? Вы еще вспомните обо мне! ... Наверное … пересяду в телегу … эта спина …”***
С тихим плеском утонул в миске последний уголек прогоревшей лучины, но во тьму горница не погрузилась. Сквозь неплотно прикрытые ставни нерешительно пробивались первые лучики солнца. По стопкам толстенных фолиантов они спустились на дубовую столешницу. Пробежались по старым, в царапинах, подпалинах и пятнах от чернил доскам. Тихонечко прокрались по расслабленно лежащей кисти и вольготно устроились на недовольно сморщившемся носу, заглядывая то в один, то в другой закрытый глаз. Густые седые брови недовольно сошлись на переносице, тяжела морщинистая рука слепо зашарила вокруг, стараясь прикрыть хозяина от обнаглевшего солнца. Но, видимо, выспаться ему сегодня уже была не судьба. В дверь бодро постучали. — Горыня Волхович! Пора вставать! Третьи петухи уж давно пропели, — стукнув для порядка еще пару раз, в горницу ввалилась юркая девчонка с подносом, заваленным всякой снедью. В два шага пересекла горницу и плюхнула поднос на стол, небрежно смахнув с края несколько исписанных листов. Горыня проводил осоловелым взглядом разлетающиеся рукописи. Сдвинул кустистые брови, но промолчал. Еще не отошедший от резкой побудки разум пока плохо воспринимал действительность. Девчонка тем временем успела резво составить миски и плошки с подноса, снова потревожив завалы вековой и не очень мудрости. Чихнула от поднявшейся пыли. Прошлепав по местами липковатому полу к окну, распахнула ставни, впуская в горницу утреннее солнце. И, уперев руки в боки, обвела суровым взглядом захламленную горницу и зажмурившегося от слишком яркого света старца. — Грязно у тебя, боярин! Жуть! — жестко припечатала она и звонко чихнула. — Иш грязно ей. Выискалась пигалица, – вяло огрызнулся Горыня откуда-то из-под стола. Покряхтывая и жмурясь, он неловко ползал и собирал разлетевшиеся записи. Несколько листов не захотели сразу расстаться с полом. Аккуратно отодрав их, старик задумчиво потыкал в липкие доски пальцем. Сморщился, встал, хрустя суставами, и впервые за много дней внимательно осмотрел горницу. Зрелище не порадовало. — Грязно ей, иш, — буркнул он, плюхаясь на стул. — Так убери, раз грязно! Не видишь, боярин весь в делах. А первый долг холопа в чем? Правильно заботиться о насущном хозяина, дабы он не отвлекался от трудов своих великих, — в доказательство о величии трудов он потряс стопкой рукописей, тяжело опустил ее на стол и прихлопнул для значительности. — Так сам и не пущал, убрать то, — тихонько хмыкнула девчонка. — Сказала чего? — подозрительно сощурился старик. — Сделаю барин, говорю! — уже пробегая к двери, чуть ли не в ухо крикнула девчонка. — Дождешься же, велю выпороть, слышь? Зорянка! — грозно крикнул в след улепетывающей малявке старик, безуспешно борясь с расплывающимся в улыбке ртом. Горыня уже разделался с кашей, придвинул чашку ароматного взвара, скрутил золотистый тонкий блин и примерился макнуть его в плошку со сладким черничным вареньем, когда в горницу ввалилась Зоряна. Тяжело топая и пыхтя, как целое стадо не довольных ежиков, она втащила большую бадью с водой на середину горницы. Встала над ней, уперев руки в бока, сдула с глаз мокрую прядку и взором полководца окинула поле грядущего сражения с бардаком. — Слышь, малая, чтоб ни клочка бересты аль пергамента не выкинула! Мне наперед все показывай! — пригрозил блинной трубочкой старик. Утвердительно кивнув, девочка отловила в бадье тряпку и принялась за работу. Горыня начисто подтер плошку последним блином, отправил его в рот и сыто откинулся на спинку кресла. Обвел взглядом заметно преобразившуюся горницу в поисках Зорянки. Девочка нашлась у дальнего края стола. Забыв о тряпке, она медленно водила пальцем по обрывку бересты забавно сведя тонкие бровки. — Чего мокрыми ручонками лапаешь? Попортишь же. Сюда давай! — рявкнул он, протягивая руку. Зоряна подскочила от неожиданного окрика, быстро подошла и сунула листок Горыне. Замялась на миг, но все же спросила. — Боярин, а ты похлебку, что ли, выдумываешь? А яйца зачем змеиные? Чем куриные плохи? Горыня нахмурил мохнатые брови, глянул в бересту. На бересте вкривь и вкось лепились буквицы, его черновые заметки, действительно похожие на набор продуктов к похлебке. — Ты дура-девка. Иш придумала, похлебка! Это великое дело! — он важно погрозил пальцем девочке. — Я создам великое чудо! Неведомого доселе зверя. Он будет огромен, как скала, по небу ходить будет, аки по тверди земной. Дыхание его будет жарким пламенем, когти его будут прочны, аки алмазы. Рык его… — старик запнулся на полуслове и удивленно посмотрел на завороженно внимавшую Зоряну. — Ты грамоте, что ли, обучена? — Есть немного, — скромно потупившись, шаркнула босой ножкой девочка. — Братец старший у купца приказчиком служит. Вот, показал немножко. А что там еще про зверя чудного? Интересно же, боярин. Горыня только хмыкнул в бороду. Вернувшись в кресло, повелительно махнул рукой в сторону ведра. Дождавшись, пока девочка вернется к работе, продолжил рассказ о грядущем своем великом творении. В очередной раз отжав тряпку, девочка задумчиво спросила. — Вот ты, Горыня Волхович, великий колдун и чаровник. Зверя придумал невиданного, а в горнице я убираюсь. Чего же ты пальцами щелк ножкой топ и чисто не сделал. Не можешь? — Нагла ты без меры, малая, — задумчиво протянул старик, но продолжил. - От чего же не могу? Могу, конечно. Но ты же не станешь вместо лошади в плуг впрягаться, али воду ситом таскать. Убрать то можно, но тут не одно и не два слова сказать да напитать потребно. Слово для воды, слово для тряпки, да указать, да направить, да проследить, чтоб лишнего не смыло. А рукописям приказать, как куда складываться, а другим вещам. Вот и думай, что проще да быстрей выходит: самому ворожить али тебе приказать прибраться. — Слово боярин? Ты что, вещам и стихиям приказываешь, как холопам? — удивилась Зорянка. — Не совсем, но похоже. Чтобы волшбу творить, нужно правильные слова ведать, истинные имена. Подойди ка. Он вытащил из пучка одну лучинку, поднес к глазам. Лучинка задымилась, затлела, и на ней вспыхнул веселый рыжий огонек. — Ты же ни сказал ничего! — удивилась девочка. Горыня улыбнулся в бороду и загасил лучинку. Снова поднес ее к глазам и четко произнес: — Полми. И снова заплясал на лучинке огненный лепесток. — Умеючи, достаточно одной мысли для волшбы, особенно такой пустячной. Он поднял глаза от веселого огонька и встретился с яркими, блестящими от восторга и жажды познания глазами ребенка. Под старость слишком сентиментальным стал Горыня Волхович, за что не раз и не два себя корил. Как ни обидно было для него в одночасье потерять влияние и уважение при княжьем дворе. Как ни злила почетная ссылка в щедро пожалованную глухомань. Но больше всего его ранило, что князь, мальчишкой с искренним интересом внимавший его рассказам, с таким же благоговением, как сейчас Зоряна смотревший за его ворожбой. Сейчас не слушал, не слышал, и в его глазах читалось только жалостливое презрение к зажившемуся на белом свете старику. — Иди давай, заканчивай, — он немного помедлил. — Раз любопытная такая да грамотная, можешь взять что из вон того сундука почитать. Девчонка с радостным писком рванула к бадье и с удвоенным рвением принялась за уборку, а старый чародей вернулся к своим записям задумчиво хмуря брови.